НАПАДЕНИЕ НА СОЦИАЛЬНЫЕ КОНЦЕПЦИИ

НАПАДЕНИЕ НА СОЦИАЛЬНЫЕ КОНЦЕПЦИИ

Позволив себе экскурс в причудливые мысленные моря, вернемся к более знакомым сюжетам. Нападения на логику и этику выполняют роль медленно действующего яда, вред же, наносимый нападками на социальные концепции, заметен сразу и значителен по размерам. Семантики расшаркиваются перед наукой. Их церемонии в ее честь не уступают религиозным. И тем не менее нетрудно показать, что если взгляды семантиков правильны, то невозможна никакая наука. И прежде всего невозможна наука об обществе.

Всякая наука есть система общих высказываний о мире. Например, суждение, выражающее принцип тяготения, имеет силу не только в отношении тех двух шариков, которые, по преданию, Галилей бросал с башни в Пизе. На самом деле оно утверждает, что в условиях вакуума все предметы падают с одинаковым ускорением. Поэтому наука имеет дело с классами и родами, а не только с определенными предметами.

Во-вторых, наука имеет дело с системами, т.е. с упорядоченными вещами. Чтобы объяснить поведение отдельного члена системы, наука должна описать природу системы и место в ней этого отдельного члена. Рассматривая сердце отдельно от легких и системы кровообращения, мы не много узнали о столь изолированном органе. Чтобы наука действительно была наукой, ее утверждения должны точно соответствовать описываемой ею частице мира. Но если классы и системы реально в мире не существуют, то большинство научных суждений ничему не будет соответствовать. Тогда наука замкнется внутри собственных утверждений и превратится в чистую фантазию и выдумку. Ни один ученый, если он действительно ученый, не может не брать за основу тот факт, что классы и системы не менее реальны, чем составляющие их отдельные элементы. Но семантики это положение отрицают. Они считают, что отдельные предметы реальны, а классы и системы – абстракции. Именно таков их взгляд, хотя в своей железобетонной догме они проделали на всякий случай лазейку. Кожибский, например, говорит, что на языковом уровне "мы имеем дело исключительно с абсолютными индивидуальностями, в смысле их нетождественности"[82]. Между прочим, абсолютно индивидуальным, казалось бы, должно быть то, что не имеет никаких связей с остальным; и нам предлагают иметь дело "исключительно" с такого рода индивидуальностями. Но вся эта категоричность формулировки вдруг рассыпается, когда мы узнаем из определения, что "абсолютность" здесь означает всего лишь нетождественность данной индивидуальности с другими. Разумеется, индивидуальности не тождественны, да никто бы другого и не предложил. Этот очевидный, вполне тривиальный факт служит запасным выходом на случай сдачи крепости. Но ведь основной вопрос состоит не в том, отличаются ли индивидуальные предметы друг от друга, а в том, образуют ли они благодаря наличию общих свойств реально существующие классы.

В семантической трактовке пространства как "полноты" тоже явно признается наличие в мире систем. "Когда мы имеем полноту или заполненность, – говорит Кожибский, – она должна быть полнотой «чего-то», «где-то», «когда-то»"[83]. Но система этого заполненного пространства бессистемна и легко сводится к последовательности индивидов, напоминающей последовательность узелков на веревке.

"Весь наш опыт и все наши знания, – пишет Кожибский, – определенно говорят о том, что обычные материалы ("объекты") представляют собой чрезвычайно редкие и очень сложные особые случаи узловатостей (beknottedness) пространственной полноты; что органический мир и "жизнь" представляют собой крайне редкие и еще более сложные особые случаи материальных объектов и, наконец, так называемая "разумная жизнь" представляет собой в высшей степени сложные и еще более редкие случаи «жизни»"[84].

Эти узловатости в пространственной полноте несколько уступают узловатости языка в данном отрывке, но все же и здесь совершенно ясно, что Кожибский игнорирует взаимодействия между вещами. А без понятия "взаимодействие" термин "система" лишается смысла. Здесь все сводится к тому, что Чейз более поэтично называет "безумной пляской атомов". Однако безумием страдают не атомы. Они не настолько безумны, чтобы избегать соединения друг с другом, которое ведет к образованию больших и малых систем, а тем самым и к образованию нашего мира.

Эта неумолимая атомизация мира призвана поколебать доверие к нашему знанию о мире. Вновь проводится резкая грань между "видимостью" и "реальностью", и сбитый с толку рядовой читатель перестает доверять даже самым очевидным свидетельствам опыта. Его враги скрываются под маской трансцендентальности, но лишь для того, чтобы в конце, как по волшебству, вновь появиться, как появился Бирнамский лес перед Дансинаном. Проследим, как м-р Чейз совершает этот прыжок в политику.

Он пишет:

"В мире опыта не существует собак вообще, а есть только Пират1, Пират2, Пират3, причем одни ласковые, другие средние, третьи злые"[85].

"Человечество" не существует как некая реальная сущность. Попробуйте с какой угодно энергией позвать: "Эй, Человечество, сюда!" – и ни один Адам не отзовется"[86].

"В мире нет такой реальной сущности, как система прибылей. Вместо нее приходится изучать поведение Адама1, Адама2, Моргана1 и Моргана2"[87].

"С точки зрения семантики нет такой реальной сущности, как "партия". Этот термин может лишь указывать на отдельных избирателей, находящихся под большим или меньшим контролем у местных боссов"[88].

Ну, а что означает термин фашизм? "Очевидно, что сам по себе этот термин не означает ничего. В одном контексте он выступает в качестве ярлыка для обозначения Муссолини, его политической партии и его деятельности в Италии. В другом контексте он может употребляться в качестве ярлыка для обозначения Гитлера, его партии, его политической деятельности в Германии. Ясно, что эти два контекста не тождественны и, пользуясь ими, нужно говорить об итальянской и германской разновидностях фашизма как о фашизме1 и фашизме2"[89].

Добавим сюда некоторые замечания м-ра Бернарда де Вото, который восторженно отзывался о Чейзе и, сожалея о том, что Чей" не пошел дальше, писал:

"Он (Чейз) говорит, что "больше одной трети людей в Америке недоедают, имеют неудовлетворительные жилищные условия и плохо одеты. Он этих людей никогда не считал (их никто никогда не считал), и его утверждение бессмысленно, хотя и не лишено пользы с точки зрения эмоций. Единственное операционально проверяемое слово в этом утверждении – это слово "недоедают", и проведенное диетологами исследование (если бы они согласились его провести), вероятно, показало бы, что в этом утверждении есть определенная доза домысла. Выражение "неудовлетворительные жилищные условия" неясно во многих отношениях. В какой степени неудовлетворительные? В отношении каких удобств? В отношении каких людей? "Плохо одеты" – бессмысленное выражение, хотя и указывает на одежду"[90].

"Не существует такой вещи, как «истина». Нет такой вещи, как «социальная справедливость»"[91].

Теперь перед нами открылась вся картина: не существует собак вообще, не существует человечества, системы прибылей, партий, фашизма, недоедающих людей, неудовлетворительных жилищных условий, плохой одежды, истины и социальной справедливости. При такой постановке вопроса не может быть ни экономических, ни политических проблем, ни проблемы фашизма, ни жилищной проблемы, ни проблемы "одежды", ни научных, ни социальных проблем. Стоило м-ру Чейзу и м-ру де Вото только дунуть, как исчезли одна за другой все самые важные проблемы, волновавшие человечество на протяжении всей его истории.

Из пяти терминов, которые м-р Чейз объявил бессмысленными, один (собака вообще) обозначает класс, а остальные – системы. Так как классы очень отличаются от систем[92], то мы и комментарий свой расчленим соответствующим образом.

1. Примечательно, что, отрицая существование собак вообще, м-р Чейз тем не менее ухитряется назвать своих трех собак одним именем Пират. Индексы указывают, что это разные собаки, но имя Пират говорит о том, что все они собаки. Откуда м-ру Чейзу известно, что все они собаки? Ему известно это потому, что все они обладают существенными признаками собаки. По-видимому, м-р Чейз думает, что, хотя отдельные собаки существуют, класс собак всего лишь абстракция в его сознании. Но как это возможно? Пират1, так или иначе, будет напоминать Пирата2 и Пирата3, независимо от того, есть у м-ра Чейза ум или нет. Собаки образуют класс, а класс объединяет собак.

Подойдем к этому вопросу иначе. Положим, у вас на полке в кладовой стоит банка с маринованными огурцами и на банке есть этикетка с надписью "Маринованные огурцы". Согласно м-ру Чейзу и другим семантикам, огурцы вполне реальны: есть огурец1, огурец2 и т.д. Наоборот, огурцы – вообще – абстракция, своего рода мысленный знак, который к отдельным огурцам относится так же, как к ним относится этикетка, наклеенная на банке. Смею утверждать, что ни одна хозяйка так не считает. Ее не интересует маринованность в голове Чейза: ее интересует "маринованность" самих огурцов. И если ее не окажется, – значит, ее бессовестно обманул лавочник – наверное, семантик.

2. Теперь о терминах, обозначающих системы. Чейз говорит, что нет такой сущности, которая бы называлась "человечество", что попробуй мы позвать человечество – никто не откликнется. Это и естественно. С таким же успехом можно было бы позвать: "Эй, армия США, сюда!". Ни один солдат не отозвался бы. Можно ли отсюда делать вывод, что нет реальной сущности, которая называлась бы "армия США"? Ясно, что так рассуждать бессмысленно. Чейз, надо думать, исходит из допущения, что система будет вести себя как один из ее членов. Отдельный человек, конечно, отзовется, если ему крикнуть: "Поди сюда!". М-р Чейз ожидает такого же поведения от человечества, т.е. от людей, взятых в совокупности. Поскольку такое поведение не имеет места, он делает вывод о несуществовании системы. Разумеется, его допущение неверно: то, что справедливо в отношении части, не обязательно справедливо в отношении целого. Логики называют эту ошибку ошибкой заключения о целом по части, и первым ее выявил Аристотель. Кто же тут "инфантильней" – философ, обнаруживший ошибку, или писатель, продолжающий ее допускать?

"В реальном мире нет такой сущности, как система прибылей". М-р Чейз призывает нас изучать поведение различных адамов и морганов. Хорошо, давайте изучим. Если Адам1 идет работать на завод, он вступает в систему таких глубоких взаимозависимостей, что в сходящем с конвейера продукте нельзя выделить вклад отдельного человека. Продукт – это результат коллективного труда сотен людей. Предположив, что Морган1 – промышленник, а не банкир, мы будем знать, что он поставляет на рынок продукт, в котором есть часть труда Адама1. Морган1 должен сбыть продукцию за цену, превышающую стоимость издержек производства, куда входит и заработная плата Адама1. Разница между доходом от продажи и стоимостью издержек производства составляет прибыль Моргана1, без которой он не может продолжать своего дела. Таким образом, Адам1 и Mopran1 являются участниками системы, которая будет функционировать лишь до тех пор, пока извлекается прибыль. И это означает, что системы прибылей не существует? Что ж, возможно, это только система, с помощью которой люди извлекают прибыли.

Утверждения относительно "партии" и "фашизма" в равной степени нелепы. Отдельные демократы, несомненно, существуют, но существует также и некая реальная сущность под названием "Демократическая партия" – организация с целым аппаратом исполнителей, способная проводить определенные политические кампании. Отдельные фашисты, несомненно, существуют, но существует также и фашизм – поддающаяся описанию определенная политическая система. Без этой системы было бы невозможно даже идентифицировать фашиста1 или фашиста2, ибо отдельные фашисты являются фашистами именно потому, что они стремятся осуществить эту систему или поддерживают ее, если она существует. Если термин "фашизм" сам по себе ничего не означает (в том смысле, в каком любые другие термины сами по себе что-то означают), мы никогда не сможем опознать тот или иной режим как фашистский и не сможем бороться против движения, направленного на установление такого режима. Аргументация Чейза ослепляет нас перед нашими врагами. Что же касается остальных "лишенных значения" терминов, то я, признаться, с удовольствием провел бы семантиков через их собственный операциональный тест. Если они, подобно де Вото, считают, что термины "недоедающий", "имеющий неудовлетворительные жилищные условия", "плохо одетый" не имеют никакого значения, то, мне кажется, было бы любопытно проследить за их поведением, дав им пособие по безработице, скажем, в размере 5 долларов в неделю. А когда спустя месяцы такой жизни они придут к нам истощенные от голода, обессилевшие от единоборства со стихией, одетые в жалкие лохмотья, мы будем вправе им напомнить, что ведь это они "доказывали", будто не может быть плохо питающихся, плохо одетых, живущих в плохих условиях, поскольку все эти термины лишены значения. Но их страстная привязанность к этой абсурдной догме так велика, что я, право, не знаю, не уйдут ли они примиренными и довольными. Во всяком случае, пока операциональный тест на своей шкуре осуществляют другие, у семантиков не будет оснований менять образ мыслей.

В целом социальные взгляды семантиков предсказуемы у людей, неспособных заметить ни последствий нищеты, ни угрозы фашистских заговоров. Этика Кожибского – это, конечно, этика аристократа, больше всего на свете презирающего дух коммерции, т.е. влияние, оказываемое капитализмом на искусство, науку, изобретательство[93]. Чейз – консерватор улыбающийся, де Вото – довольно угрюмый. Оба видят в семантике орудие борьбы против великого антифашистского движения последних 15 лет. Здесь они совершенно правы, ибо семантическая философия не имеет никаких иных социальных оснований.

Внимательный читатель, кроме того, уловит в сочинениях некоторых семантиков приглушенные нотки расизма. Огден и Ричарде, чья книга "Значение значения" впервые создала моду на семантику, рассказывают одну историю, которую называют "негритянским анекдотом"[94]. Они же с явным одобрением приводят насмешливые слова некоего Ингрэма:

"У нас не часто бывает повод рассматривать в качестве неделимого целого группу явлений, имеющих место, когда негр, держа под мышкой дыню, перелезает через ограду, в то время как луна заходит за тучу"[95].

От Кожибского мы узнаем, что аристотелевская система была ответом, который в области семантики дала "белая раса более 2 тыс. лет назад"[96]. Он явно думает, что система идей определяется расовым происхождением мыслителя. По-видимому, та же мысль проводится в следующем ниже отрывке:

"...когда мы исследуем объективный уровень... мы должны пытаться определить каждое "значение" как осознанное ощущение действительных, предполагаемых или желаемых связей, относящихся к объективным сущностям первого порядка (включая и психологические сущности) и допускающих свою оценку через психофизиологические реакции первого порядка и тоже невыразимые – личные, переменные и расовые"[97].

Мы должны избавить Чейза от всяких подобных обвинений, ибо из его выступлений видно, что он не лишен некоторой воинственной настроенности против расизма. Но, так или иначе, мы уже имеем двух семантиков, с презрением отзывающихся о неграх, и одного, считающего расовую принадлежность определяющим фактором в мышлении.

Наконец, мы можем в какой-то мере судить об этих людях и на основании того, каких авторов они хвалят. Кожибский расточает комплименты Шпенглеру[98], идейному вдохновителю нацистов, ставшему членом нацистской партии. Чейз отвергает Шпенглера, но зато опускается до цитирования коллаборациониста Кэррела и книги "Человек, это неизвестное", сыгравшей в свое время немаловажную роль в формировании фашистской идеологии в Америке. Я ни минуты не сомневаюсь, что этих фактов недостаточно, чтобы превратить Чейза и Кожибского в фашистов, но они говорят о том, что оба наших автора либо не распознают фашизм, когда с ним сталкиваются, либо находят некоторые его идеи близкими себе по духу. Во всяком случае, эти факты подтверждают вывод, к которому мы пришли путем теоретического анализа, -вывод о близком родстве между семантической философией и всей совокупностью фашистских и реакционных идей.

Если 30-е годы начались голодом, а кончились кровью, то теперь мы должны помешать повторению рокового урока. Но мы не выполним этой задачи, если не признаем, что реальный мир ставит перед нами реальные проблемы и что реальные проблемы предполагают реальные решения. Мы должны залечить раны истерзанного мира, накормить, одеть и обеспечить жильем людей, дать свободу ныне еще угнетенным, поступить справедливо с миллионами, никогда не знавшими прикосновения честных рук. Но вряд ли нам удастся осуществить хоть малую долю этих задач, если мы позволим себе думать, что слова, выражающие эти проблемы, бессмысленны и никчемны. Но мы ни к чему ни придем и в случае, если вообразим, что все эти проблемы можно разрешить простым уточнением языка.

Проблема языка, несомненно, существует, но не она интересует нас в первую очередь. Нужно выражаться ясно и точно, но не в этом состоит наша конечная цель. Мы неизбежно обнаружим, что наша речь станет яснее по мере решения нами объективных, неязыковых проблем и что, пока не удается решить их, речь останется сбивчивой и туманной. Именно по этой причине семантикам не удается выразить свои мысли вразумительно. Семантическая философия, эта башня смешения языков, навсегда предостерегает нас, что у людей, забывших заботу о человечестве, сердца становятся бесчувственными, а глаза – невидящими.