О необходимости и возможности новыхъ началъ для философіи. (1856).

О необходимости и возможности новыхъ началъ для философіи.

(1856).

Недавно еще стремленіе къ философіи было господствующимъ въ Европ?. Даже политическіе вопросы занимали второе м?сто, подчиняясь р?шенію философскихъ системъ и отъ нихъ заимствуя свой окончательный смыслъ и свою внутреннюю значительность. Но въ посл?днее время интересъ къ философіи видимо ослаб?лъ, а съ 48-го года отношенія между ею и политикой совершенно перем?нились: все вниманіе людей мыслящихъ поглощается теперь вопросами политическими; сочиненій философскихъ почти не выходитъ; философскія системы занимаютъ немногихъ, — и по справедливости. Для отвлеченнаго, систематическаго мышленія н?тъ м?ста въ т?снот? громадныхъ общественныхъ событій, проникнутыхъ всемірною значительностію и см?няющихся одно другимъ съ быстротою театральныхъ декорацій.

Къ тому же самое философское развитіе въ Европ? достигло той степени зр?лости, когда появленіе новой системы уже не можетъ такъ сильно и такъ видимо волновать умы, какъ прежде оно волновало ихъ, поражая противоположностію новыхъ выводовъ съ прежними понятіями. То направленіе къ раціональному самомышленію, которое началось на Запад? около временъ реформаціи, и котораго первыми представителями въ философіи были Баконъ и Декартъ, постоянно возрастая и распространяясь въ продолженіе трехъ съ половиною стол?тій, то раздробляясь на множество отд?льныхъ системъ, то совокупляясь въ ихъ крупные ит?ги, и переходя такимъ образомъ вс? ступени своего возможнаго восхожденія, достигло, наконецъ, посл?дняго всевм?щающаго вывода, дал?е котораго умъ Европейскаго челов?ка уже не можетъ стремиться, не изм?нивъ совершенно своего основнаго направленія. Ибо, когда челов?къ отвергаетъ всякій авторитетъ, кром? своего отвлеченнаго мышленія, то можетъ ли онъ идти дал?е того воззр?нія, гд? все бытіе міра является ему прозрачной діалектикой его собственнаго разума, а его разумъ самосознаніемъ всемірнаго бытія? Очевидно, что зд?сь конечная ц?ль, которую только можетъ предположить себ? отвлеченный разумъ, отд?ленный отъ другихъ познавательныхъ силъ, — ц?ль, къ которой онъ шелъ въ продолженіе в?ковъ, до которой онъ достигъ въ наше время, и выше которой ему искать уже н?чего. Лишившись возможности идти впередъ, философія можетъ только распространяться въ ширину, развиваться въ подробностяхъ и подводить вс? отд?льныя знанія подъ одинъ общій смыслъ. По этой причин? видимъ мы, что современные мыслители Запада, какъ бы ни были различны мн?нія каждаго, почти вс? стоятъ на одинакой высот? основныхъ началъ. Посл?дователи Гегеля говорятъ языкомъ бол?е школьнымъ, не читавшіе его говорятъ языкомъ бол?е челов?ческимъ; но почти вс?, даже и не слыхавшіе его имени, выражаютъ то главное уб?жденіе, которое служитъ основаніемъ и является посл?днимъ выводомъ его системы. Это уб?жденіе, такъ сказать, въ воздух? современной образованности. Потому, если мы видимъ, что мало выходитъ философскихъ книгъ, мало спорятъ о философскихъ вопросахъ; если мы зам?чаемъ, что интересъ къ философскимъ системамъ ослаб?лъ; то изъ этого не сл?дуетъ еще заключать, чтобы ослаб?лъ интересъ къ самому мышленію философскому. Напротивъ, оно бол?е, ч?мъ когда нибудь, проникло во вс? другія области разума. Каждое явленіе въ общественной жизни и каждое открытіе въ наукахъ ложится въ ум? челов?ка дал?е пред?ловъ своей видимой сферы и, связываясь съ вопросами общечелов?ческими, принимаетъ раціонально-философское значеніе. Самая всемірность событій общественныхъ помогаетъ такому направленію ума. Интересъ простылъ къ школьному построенію системъ; но т?мъ съ большимъ усиліемъ стремится каждый образованный челов?къ протянуть руководительную нить своей отвлеченной мысли сквозь вс? лабиринты общественной жизни, сквозь вс? чудеса новыхъ открытій въ наукахъ и всю безконечность ихъ возможныхъ посл?дствій. Возникновеніе новыхъ системъ философскихъ кончилось, но господство раціональной философіи продолжается.

Это раціональное мышленіе, которое въ нов?йшей философіи Германіи получило свое окончательное сознаніе и выраженіе, связываетъ вс? явленія современнаго Европейскаго просв?щенія въ одинъ общій смыслъ и даетъ имъ одинъ общій характеръ. Каждое движеніе жизни проникнуто т?мъ же духомъ, каждое явленіе ума наводитъ на т? же философскія уб?жденія. Несогласія этихъ раціонально-философскихъ уб?жденій съ ученіями в?ры внушили н?которымъ Западнымъ Христіанамъ желаніе противопоставить имъ другія философскія воззр?нія, основанныя на в?р?. Но самыя блестящія усилія Западно-Христіанскихъ мыслителей послужили только къ тому, чтобъ еще бол?е доказать прочное господство раціонализма. Ибо противники философіи, стараясь опровергнуть ея выводы, не могутъ, однакоже, оторваться отъ того основанія, изъ котораго произошла философія ходомъ естественнаго развитія, и изъ котораго только насиліемъ могутъ быть вынуждены другія посл?дствія. По этой причин? многіе благочестивые люди на Запад?, пораженные этимъ неудержимымъ стремленіемъ мысли къ нев?рію, желая спасти в?ру, совс?мъ отвергаютъ всякую философію, какъ н?что несовм?стное съ религіей, и осуждаютъ разумъ вообще, какъ н?что противное в?р?. Но эти благочестивые люди на Запад? не зам?чаютъ, что такимъ гоненіемъ разума они еще бол?е самихъ философовъ вредятъ уб?жденіямъ религіознымъ. Ибо чт? это была бы за религія, которая не могла бы вынести св?та науки и сознанія? Чт? за в?ра, которая несовм?стна съ разумомъ?

Между т?мъ кажется, что в?рующему челов?ку на Запад? почти не остается другаго средства спасти в?ру, какъ сохранять ея сл?поту и сберегать боязливо отъ соприкосновенія съ разумомъ. Это несчастное, но необходимое посл?дствіе внутренняго раздвоенія самой в?ры. Ибо гд? ученіе в?ры хотя сколько-нибудь уклонилось отъ своей основной чистоты, тамъ это уклоненіе, развиваясь мало по малу, не можетъ не явиться противор?чіемъ в?р?. Недостатокъ ц?льности и внутренняго единства въ в?р? принуждаетъ искать единства въ отвлеченномъ мышленіи. Челов?ческій разумъ, получивъ одинакія права съ Божественнымъ Откровеніемъ, сначала служитъ основаніемъ религіи, а потомъ зам?няетъ ее собою.

Но говоря о раздвоеніи в?ры и объ отвлеченно-раціональномъ основаніи религіи, я разум?ю не одни протестантскія испов?данія, гд? авторитетъ преданія зам?няется авторитетомъ личнаго разум?нія. Въ Латинств? не мен?е протестантства видимъ мы отвлеченный разумъ въ самой основ? в?роученія, не смотря на то, что въ борьб? съ протестантствомъ Латинство отвергаетъ раціонализмъ, опираясь на одно преданіе. Ибо только въ противор?чіи протестантизму поставляетъ Латинство церковное преданіе выше челов?ческаго разума; но, въ отношеніи къ Церкви Вселенской, Римъ въ д?лахъ в?ры даетъ преимущество отвлеченному силлогизму передъ святымъ преданіемъ, хранящимъ общее сознаніе всего Христіанскаго міра въ живой и неразрывной ц?льности. Это предпочтеніе силлогизма преданію было даже единственнымъ условіемъ отд?льнаго и самостоятельнаго возникновенія Рима. Ибо какъ могла бы Римская Церковь оторваться иначе отъ Церкви Вселенской? Она отпала отъ нея только потому, что хот?ла ввести въ в?ру новые догматы, неизв?стные церковному преданію и порожденные случайнымъ выводомъ логики Западныхъ народовъ. Отсюда произошло то первое раздвоеніе въ самомъ основномъ начал? Западнаго в?роученія, изъ котораго развилась сперва схоластическая философія внутри в?ры, потомъ реформація въ в?р? и наконецъ философія вн? в?ры. Первые раціоналисты были схоластики; ихъ потомство называется Гегельянцами.

Но направленіе Западныхъ философій было различно, смотря по т?мъ испов?даніямъ, изъ которыхъ он? возникали; ибо каждое особое испов?даніе непрем?нно предполагаетъ особое отношеніе разума къ в?р?. Особое отношеніе разума къ в?р? опред?ляетъ особый характеръ того мышленія, которое изъ него рождается.

Римская Церковь оторвалась отъ Церкви Вселенской всл?дствіе вывода разума формально-логическаго, искавшаго наружной связи понятій и изъ нея выводившаго свои заключенія о сущности. Такой только наружный разумъ и могъ отторгнуть Римъ отъ Церкви, поставивъ свой силлогизмъ выше живаго сознанія всего Христіанства. Лишившись опоры Вселенскаго преданія и общаго и единомысленнаго сочувствія всей Церкви, Церковь Римская должна была искать утвержденія на какой-нибудь богословской систем?. Но какъ разумъ челов?ческій, особенно разсудочный, можетъ различно постигать Божественное, согласно различію личныхъ понятій каждаго, и какъ противор?чія въ богословскихъ разсужденіяхъ не могли уже разр?шаться внутреннимъ согласіемъ всей Церкви, видимой и невидимой, Церкви вс?хъ в?ковъ и народовъ, — то единомысліе Западныхъ Христіанъ должно было ограждаться вн?шнимъ авторитетомъ іерархіи. Такимъ образомъ вн?шній авторитетъ, независимо отъ внутренняго, сд?лался посл?днимъ основаніемъ в?ры. Потому, отношенія в?ры и разума приняли тотъ характеръ, что разумъ долженъ былъ сл?по покоряться в?роученію, утверждаемому вн?шнею властію видимой Церкви; сл?по — потому что нельзя было искать никакой внутренней причины для того или другаго богословскаго мн?нія, когда истинность или ложность мн?нія р?шалась случайнымъ разум?ніемъ іерархіи. Отсюда схоластика со вс?ми ея разсудочными утонченностями, безпрестанно соглашавшая требованія разума съ утвержденіями іерархіи и, соглашая ихъ, безпрестанно удалявшаяся отъ нихъ въ безчисленное множество еретическихъ системъ и толкованій.

Между т?мъ, предоставивъ разуму іерархіи, независимо отъ преданія и отъ всей полноты Церкви, высшій судъ надъ Божественными истинами, Римская Церковь должна была вм?ст? признать свою іерархію источникомъ всякой истины и подчинить приговору того же іерархическаго мн?нія весь объемъ челов?ческаго мышленія, все развитіе ума въ наукахъ и жизни общественной. Ибо все бол?е или мен?е касается вопросовъ Божественной истины, и если однажды разумъ іерархіи переступилъ границы Божественнаго Откровенія, то не было причины ему остановиться въ своемъ движеніи. Прим?ръ Галилея не исключеніе: онъ выражаетъ постоянный законъ общаго отношенія Западной Церкви къ челов?ческому мышленію. Потому, для спасенія разума отъ совершеннаго осл?пленія или отъ совершеннаго безв?рія, реформація была необходима и должна была возникнуть изъ того же самаго начала, изъ котораго Римская Церковь выводила свое право на отд?льную самобытность и всевм?шательство. Вся разница заключалась въ томъ, что право суда надъ Божественнымъ Откровеніемъ, сохранявшимся въ преданіи, перенесено было изъ разума временной іерархіи въ разумъ всего современнаго Христіанства. Вм?сто одного вн?шняго авторитета, равно обязательнаго для вс?хъ, основаніемъ в?ры сд?лалось личное уб?жденіе каждаго.

Это была другая крайность того же уклоненія отъ истины. Границы между естественнымъ разумомъ челов?ка и Божественнымъ Откровеніемъ были равно нарушены, какъ въ Римской Церкви, такъ и въ протестантскихъ испов?даніяхъ, но различнымъ образомъ; потому и отношенія ихъ къ просв?щенію были различныя. Тамъ основаніемъ в?ры было преданіе, подчиненное суду одной іерархіи, обуздывавшей такимъ образомъ общее развитіе разума своимъ случайнымъ разум?ніемъ и старавшейся вт?снить всякое мышленіе въ одну условную форму; зд?сь отъ преданія осталась одна буква Писанія, которой смыслъ завис?лъ отъ личнаго пониманія каждаго.

Отъ этихъ двухъ отношеній должно было возникать совершенно противоположное направленіе умовъ. Подъ вліяніемъ Латинства, надобно было уму волею-неволею подвести все свое знаніе подъ одну систему. Главная истина была дана; способъ ея разум?нія опред?ленъ; многія черты ея отношенія къ разуму обозначены; оставалось только всю совокупность мышленія согласить съ данными понятіями, устранивъ изъ разума все, что могло имъ противор?чить. Въ протестантств?, напротивъ того, кром? буквы Писанія, въ руководство уму даны были только н?которыя личныя мн?нія реформаторовъ, несогласныхъ между собою въ самыхъ существенныхъ началахъ. Ибо коренныя отношенія челов?ка къ Богу, отношенія свободной воли къ благодати и предопред?ленію, и тому подобныя разумныя отношенія в?ры съ самаго начала понимались ими совершенно различно. Отъ того разумъ челов?ческій долженъ былъ искать общаго основанія для истины, мимо преданій в?ры, внутри собственнаго мышленія. Отсюда по необходимости должна была возникнуть философія раціональная, стремящаяся не развить данную истину, не проникнуться ею, не возвыситься до нея, но прежде всего — найти ее. Впрочемъ, не им?я единаго и твердаго основанія для истины въ в?р?, могъ ли челов?къ не обратиться къ отвлеченному отъ в?ры мышленію? Самая любовь къ Божественной истин? заставляла его искать философіи раціональной. Если же раціональная философія, развиваясь вн? Божественнаго преданія, увлекла челов?ка къ безв?рію, то первая вина этого несчастія лежитъ, конечно, не на протестантизм?, но на Рим?, который, им?я уже истину и составляя живую часть живой Церкви, сознательно и преднам?ренно отъ нея откололся.

Заботясь бол?е о наружномъ единств? и о вн?шнемъ владычеств? надъ умами, ч?мъ о внутренней истин?, Римъ сохранялъ для своей іерархіи монополію разум?нія и не могъ д?йствовать иначе, если не хот?лъ распасться на множество противор?чащихъ толковъ. Народъ не долженъ былъ мыслить, не долженъ былъ понимать Богослуженія, не долженъ былъ даже читать Божественнаго Писанія. Онъ могъ только слушать, не понимая, и слушаться, не разсуждая; онъ почитался безсознательной массой, на которой стояло зданіе Церкви, и которая должна была оставаться безсознательною, чтобы Церковь стояла. Потому, почти всякое самобытное мышленіе, искренно и естественно возникавшее внутри Римской Церкви, по необходимости обращалось въ оппозицію противъ нея. Почти вс? зам?чательные мыслители отвергались ею и пресл?довались. Каждое движеніе ума, несогласное съ ея условными понятіями, было ересью; ибо ея понятія, заклейменныя авторитетомъ іерархіи, оффиціально проникали во вс? области разума и жизни.

Реформація, напротивъ того, способствовала развитію просв?щенія народовъ, которыхъ она спасла отъ умственнаго угнетенія Рима, самаго невыносимаго изо вс?хъ угнетеній. Въ этомъ заключается главная заслуга реформаціи, возвратившей челов?ку его челов?ческое достоинство и завоевавшей ему право быть существомъ разумнымъ. Однакоже, въ этой разумности не было силы, которая бы постоянно подымала ее выше естественной обыкновенности. Оторванные отъ сочувствія съ единою истинною Церковью, которая отъ нихъ заслонялась Римомъ, протестантскіе народы не видали вокругъ себя ничего Божественнаго, кром? буквы Писанія и своего внутренняго уб?жденія, и въ радости освобожденія отъ умственной неволи они просмотр?ли въ обожаемой букв? Писанія ту истину, что Господь принесъ на землю не одно ученіе, но вм?ст? основалъ и Церковь, которой об?щалъ непрерывное существованіе до конца в?ковъ, и что ученіе Свое утвердилъ Онъ въ Своей Церкви, а не вн? ея. Между собою и первыми в?ками Христіанства протестанты не видали ничего, кром? лжи и заблужденія; они думали, что, вопреки об?тованій Спасителя, врата адовы одол?ли Церковь, что Церковь Божія умирала до нихъ, и что имъ предоставлено было воскресить ее собою, опираясь на Священномъ Писаніи. Но Священное Писаніе, не проникнутое единомысленнымъ разум?ніемъ, принимало особый смыслъ по личнымъ понятіямъ каждаго. По этой причин?, и чтобы удовлетворить вс?мъ личнымъ сознаніямъ, надобно было не только найти общее основаніе истины въ разум? челов?ка вообще, но непрем?нно въ той части его разума, которая доступна всякой отд?льной личности. Потому философія, возбужденная протестантизмомъ, преимущественно должна была ограничиваться областію разума логическаго, равно принадлежащего каждому челов?ку, каковы бы ни были его внутренняя высота и устроеніе. Совокупленіе вс?хъ познавательныхъ способностей въ одну силу, внутренняя ц?льность ума, необходимая для сознанія ц?льной истины, не могли быть достояніемъ вс?хъ. Только разумъ отношеній, разумъ отрицательный, логическій, могъ признаваться за общій авторитетъ; только онъ могъ требовать безусловнаго признанія своихъ выводовъ отъ каждой особенной личности.

По этой причин? видимъ мы, что философія раціональная развивалась почти исключительно въ земляхъ протестантскихъ. Ибо то, чт? называютъ философіей Французской, есть собственно Англійская философія, перенесенная во Францію во времена ослабленія в?ры. Хотя Декартъ былъ Французъ, и хотя въ половин? Х?ІІ-го в?ка почти вс? мыслящіе люди Франціи держались его системы, но, не смотря на то, уже въ начал? Х?ІІІ-го она исчезла сама собой изъ общаго уб?жденія, — такъ мало она была согласна съ особеннымъ характеромъ народнаго мышленія. Изм?неніе, которое хот?лъ въ ней произвести Мальбраншъ, им?ло еще мен?е прочности. Между т?мъ для Германскаго мышленія Декартъ сд?лался родоначальникомъ всей философіи.

Можетъ быть, во Франціи могла бы возникнуть своя философія, положительная, если бы Боссюэтовъ галликанизмъ не ограничился дипломатической формальностію, но развился полн?е, сознательн?е и внутренн?е, и освободилъ Французскую образованность отъ умственнаго угнетенія Рима прежде, ч?мъ она утратила в?ру. Начала этой возможной для Франціи философіи заключались въ томъ, что было общаго между уб?жденіями Поръ-Рояля и особенными мн?ніями Фенелона. Ибо, кром? несходства съ оффиціальными понятіями Рима, между ними было то общее, что они стремились къ развитію внутренней жизни и въ ея глубин? искали живой связи между в?рою и разумомъ, выше сферы наружнаго сц?пленія понятій. Поръ-Рояль и Фенелонъ получили это направленіе изъ одного источника, изъ той части Христіанскаго любомудрія, которую они нашли въ древнихъ Отцахъ Церкви и которую не вм?щало въ себя Римское ученіе. Мысли Паскаля могли быть плодотворнымъ зародышемъ этой новой для Запада философіи. Его неконченное сочиненіе не только открывало новыя основанія для разум?нія нравственнаго порядка міра, для сознанія живаго отношенія между Божественнымъ Промысломъ и челов?ческою свободою, но еще заключало въ себ? глубокомысленныя наведенія на другой способъ мышленія, отличающійся равно отъ Римско-схоластическаго и отъ раціонально-философскаго. Если бы эти искры его мыслей соединились въ общемъ сознаніи съ т?ми, которыя согр?вали душу Фенелона, когда онъ, въ защиту Гюйонъ, собиралъ ученія Св. Отцевъ о внутренней жизни; то изъ совм?стнаго ихъ пламени должна была загор?ться новая, самобытная философія, которая, можетъ быть, могла бы спасти Францію отъ безв?рія и его посл?дствій. Конечно, эта философія не была бы чистой истиной, потому что все таки она оставалась бы вн? Церкви; но она ближе подходила бы къ ней, ч?мъ вс? раціональныя умозр?нія. Но происки іезуитовъ разрушили Поръ-Рояль съ его уединенными мыслителями; съ ними погибло и рождавшееся живительное направленіе ихъ мыслей. Холодная, торжественная логика Боссюэта не поняла того, что было живаго и теплаго въ уклоненіи Фенелона отъ оффиціальнаго мышленія Рима, и съ самодовольствомъ принудила его авторитетомъ папы отречься отъ своихъ зав?тныхъ уб?жденій, изъ уваженія къ папской непогр?шимости. Такимъ образомъ, самобытная философія Франціи замерла въ самомъ зародыш?, и образованность Французская, требовавшая какого-нибудь умственнаго дыханія, должна была подчиниться хохоту Вольтера и законамъ чужой Философіи, которая явилась т?мъ враждебн?е для религіозныхъ уб?жденій Франціи, что не им?ла съ ними ничего общаго. Въ Англіи система Локка могла еще кое-какъ уживаться съ в?рою, подл? которой она выростала; но во Франціи она приняла характеръ разрушительный, перешла черезъ Кондильяка въ Гельвеція и распространеніемъ своимъ уничтожила посл?дніе остатки в?ры.

Такимъ образомъ въ т?хъ народахъ, которыхъ умственная жизнь подлежала Римской Церкви, самобытная философія была невозможна. Но, однакоже, развитіе образованности требовало сознающаго ее и связующаго мышленія. Между живою наукою міра и формальною в?рою Рима лежала пропасть, чрезъ которую мыслящій католикъ долженъ былъ д?лать отчаянный прыжокъ. Этотъ прыжокъ не всегда былъ подъ силу челов?ческому разуму и не всегда по сов?сти искреннему Христіанину. Отъ того, родившись въ земляхъ протестантскихъ, раціональная философія распространилась и на католическія, проникла всю образованность Европы однимъ общимъ характеромъ и прежнее единомысліе в?ры Западныхъ народовъ зам?нила единомысліемъ отвлеченнаго разума.

Но не вдругъ мысль челов?ка дошла до своего посл?дняго вывода. Только мало по малу отбрасывала она отъ себя вс? постороннія данныя, находя ихъ недостаточно в?рными для основнаго утвержденія первой истины. Сначала д?ятельность ея распалась на дв? стороны. Въ народахъ происхожденія Романскаго, которые, по своей исторической натур?, стремились сливать внутреннее самосознаніе съ вн?шностію жизни, возникла философія опытная или чувственная, восходившая отъ частныхъ наблюденій къ общимъ итогамъ и изъ порядка вн?шней природы выводившая вс? законы бытія и разум?нія. Въ народахъ Германскаго происхожденія, носившихъ, также всл?дствіе своей исторической особенности, внутри себя постоянное чувство разд?ленія жизни вн?шней отъ внутренней, возникло стремленіе вывести изъ самыхъ законовъ разума законы для вн?шняго бытія. Наконецъ, об? философіи соединились въ одно умственное воззр?ніе, основанное на тождеств? разума и бытія и развивавшее изъ этого тождества ту форму мышленія, которая обнимала вс? другія философіи, какъ отд?льныя ступени неконченной л?стницы, ведущей къ одной ц?ли.

Но, происходя изъ совокупности Западно-Европейской образованности и вм?щая въ себ? общій результатъ ея умственной жизни, нов?йшая философія, какъ и вся нов?йшая образованность Европы, въ посл?днемъ процв?таніи своемъ совершенно отд?лилась отъ своего корня. Ея выводы не им?ютъ ничего общаго съ ея прошедшимъ. Она относится къ нему, не какъ довершающая, но какъ разрушающая сила. Совершенно независимо отъ своего прошедшаго, она является теперь, какъ самобытно новое начало, рождаетъ новую эпоху для умственной и общественной жизни Запада. Опред?лить настоящій характеръ ея вліянія на Европейскую образованность еще весьма трудно, ибо ея особенное вліяніе только начинаетъ обозначаться; конечные плоды его еще таятся въ будущемъ.

Однакоже, недавность господства этой новой системы надъ прежними философскими уб?жденіями Европы не даетъ намъ права думать, чтобы основныя положенія этой посл?дней системы и ея діалектическій процессъ мышленія были исключительною принадлежностію нашего времени. Въ общей жизни челов?чества нов?йшая философія не такъ нова, какъ полагаютъ обыкновенно. Она новость для новой исторіи, но для челов?ческаго разума вообще она вещь бывалая, и потому будущія посл?дствія ея господства надъ умами бол?е или мен?е уже обозначились въ прошедшемъ. Ибо тотъ же духъ мышленія господствовалъ въ образованномъ мір? за н?сколько сотъ л?тъ до Рождества Христова. Основныя уб?жденія Аристотеля, — не т?, которыя ему приписывали его среднев?ковые толкователи, но т?, которыя выходятъ изъ его сочиненій, — совершенно тождественны съ уб?жденіями Гегеля. А тотъ способъ діалектическаго мышленія, который обыкновенно почитаютъ за исключительную особенность и за своеобразное открытіе Гегеля, составлялъ, еще прежде Аристотеля, явную принадлежность Элеатовъ, такъ что, читая Платонова Парменида, кажется, будто въ словахъ ученика Гераклитова мы слышимъ самого Берлинскаго профессора, разсуждающаго о діалектик?, какъ о главномъ назначеніи философіи и ея настоящей задач?, видящаго въ ней чудотворную силу, которая превращаетъ каждую опред?ленную мысль въ противоположную и изъ нея рождаетъ опять новое опред?леніе, и полагающая отвлеченныя понятія о бытіи, небытіи и возникновеніи въ начало мыслительнаго процесса, обнимающаго все бытіе и знаніе. Потому, разница новаго философа отъ древнихъ заключается не въ основной точк? зр?нія, до которой возвысился разумъ, не въ особенномъ способ? мышленія, имъ изобр?тенномъ, но единственно въ доконченной полнот? систематическаго развитія и въ этомъ богатств? умственныхъ пріобр?теній, которое любознательность челов?ка могла собрать ему въ теченіе своихъ двухъ тысячел?тнихъ исканій. Разумъ стоитъ на той же ступени, — не выше, и видитъ ту же посл?днюю истину, — не дал?е; только горизонтъ вокругъ ясн?е обозначился.

Кажется, умъ Западнаго челов?ка им?етъ особое сродство съ Аристотелемъ. Въ самое начало Западно-Европейской образованности заложено было сочувствіе къ его мышленію. Но схоластики пользовались его системою только для того, чтобы утверждать на ней другую истину, не изъ нея непосредственно выведенную, но принятую ими изъ преданія. Когда же, съ возрожденіемъ наукъ, упалъ безграничный авторитетъ Аристотеля, то, казалось, сочувствіе съ нимъ утратилось навсегда. Освобожденіе отъ него праздновалось по Европ? съ какимъ-то восторгомъ, какъ великое и спасительное событіе для ума челов?ческаго. Гегель шелъ по другой дорог?, и вн? системы Аристотеля; но однакоже сошелся съ нимъ и въ посл?днемъ вывод?, и въ основномъ отношеніи ума къ истин?. Онъ построилъ другую систему, но такъ, какъ бы ее построилъ самъ Аристотель, если бы воскресъ въ наше время, и если бы, не перем?няя уровня, на которомъ стоялъ разумъ челов?ческій въ его время, онъ только подвелъ къ своей точк? зр?нія вопросы современной образованности. Ученики Гегеля, подставляя свою терминологію вм?сто Аристотелевской, узнаютъ въ его систем? хотя не полное, но в?рное отраженіе системы ихъ учителя. Голосъ новаго міра отозвался прежнимъ отголоскомъ міра прошедшаго.

Древняя Греческая философія возникла также не прямо изъ Греческихъ в?рованій, но ихъ вліяніемъ, и подл? нихъ, возникла изъ ихъ внутренняго разногласія. Внутреннее разногласіе в?ры принуждало къ отвлеченной разумности. Отвлеченная разумность и живая, пестрая осязательность противор?чащихъ ученій в?ры, противополагаясь другъ другу въ сущности, могли мириться внутри сознанія Грека только въ созерцаніяхъ изящнаго и, можетъ быть, еще въ скрытомъ значеніи мистерій. Потому, Греческое изящное стоитъ между ощутительностію Греческой ми?ологіи и отвлеченною разумностію ея философіи. Прекрасное для Грека сд?лалось средоточіемъ всей умственной жизни. Развитіе смысла изящнаго составляетъ, можно сказать, всю сущность Греческой образованности, внутренней и вн?шней. Но въ самой натур? этого изящнаго лежали пред?лы его процв?танія; одинъ изъ его элементовъ уничтожался возрастаніемъ другаго. По м?р? развитія разумности, ослаблялась в?ра ми?ологическая, съ которой вм?ст? увядала Греческая красота. Ибо прекрасное также, какъ истинное, когда не опирается на существенное, улетучивается въ отвлеченность. Возрастая на развалинахъ в?рованій, философія подкопала ихъ и вм?ст? сломила живую пружину развитія Греческой образованности. Бывъ сначала ея выраженіемъ, въ конц? своего возрастанія философія явилась противор?чіемъ прежней Греческой образованности, и хотя носила еще наружные признаки ея ми?ологіи, но им?ла отд?льную отъ нея самобытность. Она зародилась и возрастала въ понятіяхъ Греческихъ; но, созр?вши, сд?лалась достояніемъ всего челов?чества, какъ отд?льный плодъ разума, округлившійся и созр?вшій, и оторвавшійся отъ своего естественнаго корня.

Такъ съ конечнымъ развитіемъ Греческой образованности окончилось, можно сказать, владычество языческихъ в?рованій надъ просв?щеніемъ челов?чества; не потому, чтобы не оставалось еще в?рующихъ язычниковъ, но потому, что передовая мысль образованности была уже вн? языческой в?ры, обращая ми?ологію въ аллегорію. Только недоразвитая и, сл?довательно, безсильная мысль могла оставаться языческою; развиваясь, она подпала власти философіи.

Съ этой отрицательной стороны, Греческая философія является въ жизни челов?чества, какъ полезная воспитательница ума, освободившая его отъ ложныхъ ученій язычества и своимъ разумнымъ руководствомъ приведшая его въ то безразличное состояніе, въ которомъ онъ сд?лался способнымъ къ принятію высшей истины. Философія приготовила поле для Христіанскаго пос?ва.

Но между Аристотелемъ и общимъ подчиненіемъ міроваго просв?щенія ученію Христіанскому прошло много в?ковъ, въ продолженіе которыхъ многія различныя и противор?чащія системы философіи питали, ут?шали и тревожили разумъ. Однакоже, крайности этихъ системъ принадлежали немногимъ: общее состояніе просв?щенія подчинялось тому, что было общаго крайностямъ, составляя ихъ середину. Между доброд?тельною гордостію стоиковъ и чувственною философіею епикурейцевъ, между заманчивою высотою заоблачныхъ построеній ума въ ново-Платонической школ? и безчувственною, неумолимою, всеискореняющею сохою скептицизма стояла философія Аристотеля, къ которой безпрестанно возращался умъ отъ крайнихъ уклоненій, и которая въ самыя односторонности уклонившагося отъ нея мышленія впускала логическія с?ти своей равнодушной системы. Потому можно сказать, что въ древнемъ до-Христіанскомъ мір? были н?которые философы различныхъ, противор?чащихъ другъ другу сектъ; но вся масса мыслящаго челов?чества, вся нравственная и умственная сила просв?щенія принадлежала Аристотелю. Какое же именно вліяніе им?ла философія Аристотеля на просв?щеніе и нравственное достоинство челов?ка? Р?шеніе этого вопроса важно не для одной исторіи міра прошедшаго.

Самый ясный и самый короткій отв?тъ на этотъ вопросъ могъ бы, кажется, заключаться въ нравственномъ и умственномъ настроеніи т?хъ в?ковъ, когда эта философія господствовала. Римскій гражданинъ временъ кесаревскихъ былъ живымъ отпечаткомъ ея уб?жденій. Ибо не отд?льныя истины, логическія или метафизическія, составляютъ конечный смыслъ всякой философіи, но то отношеніе, въ которое она поставляетъ челов?ка къ посл?дней искомой истин?, то внутреннее требованіе, въ которое обращается умъ, ею проникнутый. Ибо всякая философія, въ полнот? своего развитія, им?етъ двойной результатъ, или, правильн?е, дв? стороны посл?дняго результата: одна — общій итогъ сознанія, другая — господствующее требованіе, изъ этого итога возникающее. Посл?дняя истина, на которую опирается умъ, указываетъ и на то сокровище, котораго челов?къ пойдетъ искать въ наук? и въ жизни. Въ конц? философской системы, между ея исконной истиной и ея искомой ц?лью, лежитъ уже не мысль, им?ющая опред?ленную формулу, но одинъ, такъ сказать, духъ мысли, ея внутренняя сила, ея сокровенная музыка, которая сопровождаетъ вс? движенія души уб?жденнаго ею челов?ка. И этотъ внутренній духъ, эта живая сила свойственна не однимъ высшимъ философіямъ, доконченнымъ и сомкнутымъ въ своемъ развитіи. Система принадлежитъ школ?; ея сила, ея конечное требованіе принадлежатъ жизни и просв?щенію всего челов?чества.

Но, надобно сознаться, философія Аристотеля, когда она не служила подкр?пленіемъ чужой системы, а д?йствовала самобытно, им?ла на просв?щеніе челов?чества весьма грустное вліяніе, прямо противоположное тому, какое она им?ла на своего перваго ученика, великаго завоевателя Востока. Стремленіе къ лучшему въ кругу обыкновеннаго, къ благоразумному въ ежедневномъ смысл? этого слова, къ возможному, какъ оно опред?ляется вн?шнею д?йствительностію, — были крайними выводами той разумности, которая внушалась системою Аристотеля. Но эти внушенія не пришлись по м?рк? только одного ученика; другимъ вс?мъ они были по плечу. Слушая ихъ, Александръ, кажется, т?мъ напряженн?е развивалъ свою противоположную имъ самобытность, какъ бы на перекоръ сов?тамъ учителя. Можетъ быть даже, безъ этого понужденія благоразумной посредственности въ немъ бы не развилась вся крайность его неблагоразумной геніальности. Но остальное челов?чество т?мъ охотн?е подчинялось вліянію разсудочной философіи, что, при отсутствіи высшихъ уб?жденій, стремленіе къ земному и благоразумно обыкновенному само собой становится господствующимъ характеромъ нравственнаго міра.

Система Аристотеля разорвала ц?льность умственнаго самосознанія и перенесла корень внутреннихъ уб?жденій челов?ка, вн? нравственнаго и эстетическаго смысла, въ отвлеченное сознаніе разсуждающаго разума. Орудія, которыми она познавала истину, ограничивались логическою д?ятельностью ума и безучастною наблюдательностію вн?шняго міра. Наружное бытіе и выразимая, словесная сторона мысли составляли ея единственныя данныя, изъ которыхъ она извлекала то, что можетъ изъ нихъ извлечься логическимъ сц?пленіемъ понятій, — и надобно сознаться, извлекла изъ нихъ все, что этимъ путемъ могло быть извлечено изъ нихъ въ то время. Д?йствительность въ глазахъ Аристотеля была полнымъ воплощеніемъ высшей разумности. Вс? разногласія міра физическаго и нравственнаго были только мнимыя и не только терялись въ общей гармоніи, но были необходимыми звуками для ея в?чно неизм?няемой полноты. Міръ, по его мн?нію, никогда не былъ лучше и не будетъ; онъ всегда достаточно прекрасенъ, ибо никогда не начинался, какъ никогда не кончится, и в?чно останется ц?лъ и неизм?ненъ въ общемъ объем?, безпрестанно изм?няясь и уничтожаясь въ частяхъ своихъ. Но эта полнота и удовлетворительность міра представлялась ему въ холодномъ порядк? отвлеченнаго единства. Высшее благо вид?лъ онъ въ мышленіи, разум?ющемъ это единство сквозь разнообразіе частныхъ явленій, при вн?шнемъ довольств? и спокойствіи жизни: физическій и умственный комфортъ.

Когда челов?къ освободится отъ нуждъ житейскихъ, говорилъ онъ, тогда только начинаетъ онъ любомудрствовать (между т?мъ какъ, по уб?жденію стоической школы, только одна мудрость можетъ освободить челов?ка отъ нуждъ и тяжестей житейскихъ). Доброд?тель, по мн?нію Аристотеля, не требовала высшей сферы бытія, но состояла въ отысканіи золотой середины между порочными крайностями. Она происходила изъ двухъ источниковъ: изъ отвлеченнаго вывода разума, который, какъ отвлеченный, не давалъ силы духу и не им?лъ понудительности существенной, и изъ привычки, которая слагалась частію изъ отвлеченнаго желанія согласить волю съ предписаніями разума, частію изъ случайности вн?шнихъ обстоятельствъ.

Очевидно, что такой образъ мыслей могъ произвести очень умныхъ зрителей среди разнообразныхъ явленій челов?чества, но совершенно ничтожныхъ д?ятелей. И д?йствительно, философія Аристотеля д?йствовала разрушительно на нравственное достоинство челов?ка. Подкопавъ вс? уб?жденія, лежащія выше разсудочной логики, она уничтожила и вс? побужденія, могущія поднять челов?ка выше его личныхъ интересовъ. Нравственный духъ упалъ; вс? пружины внутренней самобытности ослаб?ли; челов?къ сд?лался послушнымъ орудіемъ окружающихъ обстоятельствъ, разсуждающимъ, но невольнымъ выводомъ вн?шнихъ силъ, — умною матеріей, повинующеюся сил? земныхъ двигателей, выгоды и страха. Немногіе прим?ры стоической доброд?тели составляютъ только р?дкія исключенія, яркія противоположности общему настроенію, и больше подтверждаютъ, ч?мъ ослабляютъ понятіе о всеобщемъ отсутствіи внутренней самобытности. Ибо стоицизмъ могъ возникнуть только, какъ напряженное противор?чіе, какъ грустный протестъ, какъ отчаянное ут?шеніе немногихъ противъ подлости вс?хъ. Между т?мъ даже т? мыслители, которые не исключительно сл?довали Аристотелю, но только изучали его систему, безсознательно вносили результаты его ученія даже въ свое пониманіе другихъ философовъ. Такъ Цицеронъ, въ борьб? между гибелью отечества и личною безопасностію, ищетъ оправданія своему малодушію въ Платон?; но Платонъ для него им?етъ только тотъ смыслъ, который согласенъ съ Аристотелемъ. Потому, онъ ут?шается мыслію, что Платонъ не сов?туетъ безполезно сопротивляться сил? и вм?шиваться въ д?ла народа, который выжилъ изъ ума. Нравственное ничтожество было общимъ клеймомъ вс?хъ и каждаго; — а еслибы во времена кесарей, при совершенномъ упадк? внутренняго достоинства челов?ка, была вн?шняя образованность еще бол?е развита; если бы изв?стны были жел?зныя дороги и электрическіе телеграфы и пексаны и вс? открытія, которыя подчиняютъ міръ власти бездушнаго разсчета, тогда, — мудрено бы было сказать, чт? тогда вышло бы изъ б?днаго челов?чества.

Таково было вліяніе философіи древней, и преимущественно Аристотелевской, на просв?щеніе челов?чества. На земл? челов?ку уже не оставалось спасенія. Только Самъ Богъ могъ спасти его.

Однакоже Христіанство, изм?нивъ духъ древняго міра и воскресивъ въ челов?к? погибшее достоинство его природы, не безусловно отвергло древнюю философію. Ибо вредъ и ложь философіи заключались не въ развитіи ума, ею сообщаемомъ, но въ ея посл?днихъ выводахъ, которые завис?ли отъ того, что она почитала себя высшею и единственною истиной, и уничтожались сами собою, какъ скоро умъ признавалъ другую истину выше ея. Тогда философія становилась на подчиненную степень, являлась истиною относительной и служила средствомъ къ утвержденію высшаго начала въ сфер? другой образованности.

Боровшись на смерть съ ложью языческой ми?ологіи, Христіанство не уничтожало языческой философіи, но, принимая ее, преобразовывало согласно своему высшему любомудрію. Величайшія св?тила Церкви: Іустинъ, Климентъ, Оригенъ, во сколько онъ былъ православенъ, А?анасій, Василій, Григорій и большая часть изъ великихъ Святыхъ Отцевъ, на которыхъ, такъ сказать, утверждалось Христіанское ученіе среди языческой образованности, были не только глубоко знакомы съ древнею философіею, но еще пользовались ею для разумнаго построенія того перваго Христіанскаго любомудрія, которое все современное развитіе наукъ и разума связало въ одно всеобъемлющее созерцаніе в?ры. Истинная сторона языческой философіи, проникнутая Христіанскимъ духомъ, явилась посредницею между в?рою и вн?шнимъ просв?щеніемъ челов?чества. И не только въ т? времена, когда Христіанство еще боролось съ язычествомъ, но и во все посл?дующее существованіе Византіи, видимъ мы, что глубокое изученіе Греческихъ философовъ было почти общимъ достояніемъ вс?хъ учителей Церкви. Ибо Платонъ и Аристотель могли быть только полезны для Христіанскаго просв?щенія, какъ великіе естествоиспытатели разума, но не могли быть опасны для него, покуда на верху образованности челов?ческой стояла истина Христіанская. Ибо не надобно забывать, что въ борьб? съ язычествомъ Христіанство не уступало ему разума, но, проникая его, подчиняло своему служенію всю умственную д?ятельность міра настоящаго и прошедшаго, во сколько онъ быль изв?стенъ. Но если гд? была опасность для Христіанскаго народа уклониться отъ истиннаго ученія, то опасность эта преимущественно таилась въ нев?жеств?. Развитіе разумнаго знанія, конечно, не даетъ спасенія, но ограждаетъ отъ лжезнанія. Правда, что гд? умъ и сердце уже однажды проникнуты Божественною истиной, тамъ степень учености д?лается вещію постороннею. Правда также, что сознаніе Божественнаго равно вм?стимо для вс?хъ ступеней разумнаго развитія. Но чтобы проникать, одушевлять и руководить умственную жизнь челов?чества, Божественная истина должна подчинить себ? вн?шній разумъ, должна господствовать надъ нимъ, не оставаться вн? его д?ятельности. Она должна въ общемъ сознаніи стоять выше другихъ истинъ, какъ начало властвующее, проникая весь объемъ просв?щенія, для каждаго частнаго лица поддерживаться единомысліемъ общественной образованности. Нев?жество, напротивъ того, отлучаетъ народы отъ живаго общенія умовъ, которымъ держится, движется и выростаетъ истина посреди людей и народовъ. Отъ нев?жества разума, при самыхъ правильныхъ уб?жденіяхъ сердца, рождается ревность не по разуму, изъ которой, въ свою очередь, происходитъ уклоненіе разума и сердца отъ истинныхъ уб?жденій.

Такъ было съ Западомъ передъ его отпаденіемъ. Нев?жество народовъ подвергло ихъ умственную жизнь непреодолимому вліянію оставшихся сл?довъ язычества, которые сообщили ихъ мышленію разсудочный характеръ Римской наружно-логической отвлеченности и этимъ уклоненіемъ разума заставили ихъ искать наружнаго единства Церкви, вм?сто единства духовнаго. Нев?жество также увлекло ихъ въ излишнюю ревность противъ Аріанъ, такъ что, не довольствуясь отверженіемъ ихъ ереси, они составили, въ прямую противоположность Аріанамъ, новый догматъ о Божеств?, подъ вліяніемъ того же наружно-логическаго мышленія, — догматъ, который они почитали истиннымъ только потому, что онъ былъ прямо противоположенъ одному виду ереси, забывъ, что прямая противоположность заблужденію обыкновенно бываетъ не истина, но только другая крайность того же заблужденія.

Такимъ образомъ, всл?дствіе нев?жества Западныхъ народовъ, самое стремленіе къ единству Церкви оторвало ихъ отъ этого единства, а самое стремленіе къ Православію оторвало ихъ отъ Православія.

Конечно, не одно нев?жество оторвало Западъ отъ Церкви; нев?жество — только несчастіе, и отторженіе челов?чества отъ спасительной истины не могло совершиться безъ нравственной вины. Но въ нев?жеств? была возможность и основаніе для этой вины; безъ него и властолюбіе папъ не могло бы им?ть усп?ха. Только при совокупномъ д?йствіи папскаго властолюбія и народнаго нев?жества, могло совершиться незаконное прибавленіе къ символу, — это первое торжество раціонализма надъ в?рою и незаконное признаніе главенства папъ, это постоянная преграда возвращенію Запада къ Церкви. Но, однажды оторвавшись отъ нея, Римское испов?даніе уже, какъ по готовому скату горы, само собою спустилось до вс?хъ т?хъ уклоненій, которыя все бол?е и бол?е удаляли его отъ истины и произвели всю особенность Западнаго просв?щенія со вс?ми его посл?дствіями для него и для насъ. Я говорю: для насъ, ибо судьба всего челов?чества находится въ живой и сочувственной взаимности, не всегда зам?тной, но т?мъ не мен?е д?йствительной. Отпаденіе Рима лишило Западъ чистоты Христіанскаго ученія и въ то же время остановило развитіе общественной образованности на Восток?. Что должно было совершаться совокупными усиліями Востока и Запада, т? уже сд?лалось не подъ силу одному Востоку, который такимъ образомъ былъ обреченъ только на сохраненіе Божественной истины въ ея чистот? и святости, не им?я возможности воплотить ее во вн?шней образованности народовъ.

Кто знаетъ? Можетъ быть, этому вн?шнему безсилію Востока суждено было продолжаться до той эпохи, когда, въ зам?ну отпавшаго Рима, возрастетъ и созр?етъ другой народъ, просв?тившійся истиннымъ Христіанствомъ въ то самое время, когда отъ Востока отпадалъ Западъ; можетъ быть, этому новому народу суждено придти въ умственную возмужалость именно въ то время, когда просв?щеніе Запада силою собственнаго своего развитія уничтожитъ силу своего иноученія и изъ ложныхъ уб?жденій въ Христіанств? перейдетъ къ безразличнымъ уб?жденіямъ философскимъ, возвращающимъ міръ во времена до-Христіанскаго мышленія. Ибо иноученіе Христіанское мен?е способно принять истину, ч?мъ совершенное отсутствіе Христіанскихъ уб?жденій. Тогда для господства истиннаго Христіанства надъ просв?щеніемъ челов?ка будетъ, по крайней м?р?, открыта вн?шняя возможность.

Ибо н?тъ сомн?нія, что вс? д?йствія и стремленія частныхъ людей и народовъ подчиняются невидимому, едва слышному, часто совс?мъ незам?тному теченію общаго нравственнаго порядка вещей, увлекающему за собой всякую общую и частную д?ятельность. Но этотъ общій порядокъ составляется изъ совокупности частныхъ воль. Есть минуты, есть положенія, когда ходъ вещей стоитъ, такъ сказать, на перев?с?, и одно движеніе воли р?шаетъ то или другое направленіе.

Такая минута была для Запада въ эпоху его отклоненія. Ибо хотя нев?жество народное тягот?ло надъ д?йствіями папъ, однако н?тъ сомн?нія, что въ это время твердая и р?шительная воля одного изъ нихъ могла бы еще преодол?ть заблужденіе народовъ и удержать истину въ Западной Церкви. Была роковая минута, когда судьбу всего міра Господь видимо вложилъ въ руку одного. Устоитъ онъ въ истин?, — и міръ спасенъ отъ тысячел?тнихъ заблужденій и б?дствій, народы развиваются въ чувственномъ общеніи в?ры и разума, совокупно уничтожая остатки язычества въ ум? и жизни общественной; Востокъ передаетъ Западу св?тъ и силу умственнаго просв?щенія, Западъ д?лится съ Востокомъ развитіемъ общественности; везд? просв?щеніе созидается на твердомъ камн? Божественнаго Откровенія; лучшія силы духа не тратятся на безполезные перевороты, новымъ вредомъ разрушенія уничтожающіе прежній вредъ злоустройства; лучшій цв?тъ народовъ не гибнетъ отъ истребительнаго нашествія вн?шнихъ варваровъ, или непреодол?ннаго угнетенія внутренняго языческаго насилія, продолжающаго торжествовать надъ образованностію Христіанскихъ народовъ; общественная жизнь, возрастая стройно, не разрушаетъ каждымъ усп?хомъ прежнихъ пріобр?теній и не ищетъ ковчега спасенія въ земныхъ разсчетахъ промышленности, или въ надзв?здныхъ построеніяхъ утопій; общая образованность опирается не на мечту и не на мн?ніе, но на самую истину, на которой утверждается гармонически и незыблемо: — все это завис?ло отъ одной минуты и, можетъ быть, было во власти одного челов?ка. Но челов?къ не устоялъ, — и Западная образованность, лишенная сочувствія съ Церковью Вселенскою, направилась къ земнымъ ц?лямъ; Восточная, связанная насиліемъ еще преобладающаго язычества и лишенная помощи Западныхъ собратій, затворилась въ монастыряхъ.

Впрочемъ въ Х?І-мъ в?к? была, кажется, еще другая минута, когда для Западнаго міра былъ возможенъ возвратъ. Писанія Святыхъ Отцевъ, перенесенныя изъ Греціи посл? паденія, открыли глаза многимъ Европейцамъ, показавъ имъ различіе между ученіемъ Христіанскимъ и Римскимъ; въ то же время злоупотребленія Римской Церкви достигли такихъ громадныхъ разм?ровъ, что народы пришли къ ясному уб?жденію въ необходимости церковнаго преобразованія. Но какъ совершить это преобразованіе, — еще не было р?шено ни въ чьемъ сознаніи.