Глава 13 Хирамический ритуал как легенда, сюжет и тема: простой компаративистский набросок

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Теперь я перехожу от изучения масонского Ритуала и его мифологических и культовых ассоциаций, перспектив и ретроспектив к краткому исследованию текста (масонского повествования) как такового.

Смерть Хирама Абиффа — как она рассказывается и затем воспроизводится в Ритуале — является масонской легендой. Легендой не только как «вымышленной истории, передаваемой в традиции, в которую принято верить как в историческую» (Оксфордский энциклопедический словарь), но также и в смысле ее актуального содержания. Так, стержневой сюжет может сам быть мифологическим (т. е. таким, который выделяется мифологом как абстрактная, общераспространенная или даже универсальная модель событий и ситуаций, ритуалистическая или символическая — или даже то и другое и третье вместе); но когда он становится событием или ситуацией, происходящей с определенным названным человеком (или людьми) в определенное время и в определенном месте, то уже неважно, является ли он реальным или воображаемым. «Стержневой сюжет» здесь — философская абстракция или, точнее, мифологический инвариант, в отношении которого сюжеты конкретных легенд фигурируют как варианты или версии[543]. В этом чисто методологическом смысле можно сказать, что актуальный стержневой сюжет масонской легенды под названием «смерть Хирама Абиффа» может быть редуцирован к темам (или ему исторически предшествуют темы — а не стержневые сюжеты, такие как «Смерть Мастера Строителя» и «Смерть на Месте Строительства»). Тема здесь обозначает направление мысли человека, когда он или она осознают какую-либо одну вещь в сюжете как другую — или, скорее, когда одна вещь интерпретируется как другая. В этом случае сюжет, Убийство Мастера Строителя Хирама, может быть интерпретирован как конкретная и частная версия темы Смерти Мастера Строителя, которая, будучи дана нам в актуальном тексте, может фигурировать как сюжет или стержневой сюжет или, в свою очередь, как конкретная и частная версия, относящаяся к Смерти на Месте Строительства как своей теме. И чем более общей является тема, тем менее вероятно, что она совпадет буквально со специфическим сюжетом в данном тексте.

Предлагаемый подход является, конечно, всего лишь предположением, поскольку как же нам тогда трактовать все те сюжеты в современной европейской литературе, где частью сюжета является случайная (или даже причиненная самому себе) смерть Мастера Строителя — как, скажем, у Ибсена? Можем ли мы объяснить такой сюжет спонтанным влиянием, сознательным заимствованием, бессознательной или подсознательной проекцией?

Как следует понимать соотношение масонской легенды к описанию Хирама в Третьей книге Царств и Второй книге Парали-поменон? Начнем с предположения, что библейское описание является первичным текстом — первичным в том смысле, что это текст (а не сюжет или тема), к которому масонский Ритуал относится как к своей основе и который однозначно рассматривается масонами как источник повествования о Хираме внутри Ритуала. Он является первичным и как текст, интерпретируемый самими масонами не только в Ритуале и в течение его, но также и в их лекциях, книгах и памфлетах, которые могут рассматриваться как вторичные (третичные и т. д.) тексты в отношении к библейскому рассказу о делах и обстоятельствах Хирама. Библейский текст будет первичным и как объект моей интерпретации, в моей попытке соотнести с ним масонскую легенду, равно как и другие тексты.

Ниже в сокращении приводятся отрывки из 3 Цар. и 2 Пар.

3 Цар. 6, 37. В четвертый год [царствования Соломона], в месяц Зиф, положил он основание храму Господа,

38. А на одиннадцатом году, в месяце Буле… он окончил храм… строил его семь лет.

2 Пар. 2, 3. И послал Соломон к Хираму, царю Тирскому, сказать:

7. Итак, пришли мне человека, умеющего делать [изделия] из золота, и из серебра, и из меди, и из железа…

11. И отвечал Хирам… письмом, которое прислал к Соломону [говоря]…

13. Итак я посылаю [тебе] человека умного, имеющего знания, Хирам-Авия [или Хирама, моего отца][544],

14. сына [одной] женщины из дочерей Дановых, — а отец его Тирянин, — умеющего делать [изделия] из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев, из [пряжи] пурпурового, яхонтового [цвета], и из виссона, и из багряницы, и вырезывать всякую резьбу…

3 Цар., 7, 13. И послал царь Соломон и взял из Тира Хирама, 14. сына одной вдовы, из колена Неффалимова[545]. Отец его Тирянин был медник; он владел способностью, искусством и уменьем выделывать всякие вещи из меди. И пришел он к царю Соломону и производил у него всякие работы:

15…и сделал он два медных столба, каждый в восемнадцать локтей вышиною…

21. И поставил столбы к притвору храма; поставил столб на правой стороне и дал ему имя Иахин, и поставил столб на левой стороне и дал ему имя Воаз.

Мы видим очень простой сюжет: когда Дом Господень достроен, Соломон обращается к царю Тира с просьбой прислать ему человека, искусного в работе по металлу. Тот посылает к нему Хирама, мудрого человека, искусного в работе по меди и другим металлам. Это сын вдовы. Его мать — из дочерей Дановых (и колена Неффалимова), а отец — из Тира, художник по металлу. Хирам отливает две колонны из меди и устанавливает на паперти храма. Правую колонну он называет Иахин, левую — Боаз.

Стержневой сюжет масонской легенды о смерти Хирама, в наиболее краткой форме, можно представить в таком виде: три злодея строителя (подмастерья?) убивают Мастера Строителя Хирама Абиффа на месте возведения почти достроенного Соломонова Храма за то, что он отказывается открыть им самое секретное Слово Мастера Строителя.

Основное отношение стержневого сюжета легенды к стержневому сюжету первичного библейского текста (а не наоборот, поскольку первичный текст никак намеренно не соотнесен с легендой) состоит в том, что основным протагонистом в обоих является одно и то же лицо, но в легенде с ним происходит нечто, чего не происходит в первичном тексте (хотя могло произойти): во-первых, его не убивают на месте строительства храма, и он вообще не является Мастером Строителем, а во-вторых, сами работы по возведению храма уже были завершены. Но именно поэтому это и легенда в отношении к первичному тексту, поскольку одна из определяющих характеристик легенды состоит в том, что ее стержневой сюжет основан на другом (или происходит от другого) — осознанно или неосознанно, — хотя оригинальная тема может измениться по ходу процесса.

Итак, темой масонской легенды является смерть Мастера Строителя. Это — объективно, поскольку любой находящийся вне масонства может прочитать или услышать об этом как о части Ритуала, но это же и субъективно — поскольку так понимают (и говорят) сами масоны. Но библейские тексты, называющие Хирама медных дел мастером, не раскрывают нам своей темы с точки зрения субъективности, хотя у нас могут быть некоторые объективные сомнения относительно соотношения между двумя стержневыми сюжетами. Во-первых, не только Хирам превращается из мастера медных работ в Мастера Строителя, периметр Соломонова Храма превращается в место его возведения, а религия Яхве — в религию Великого Архитектора Вселенной, но, что намного важнее, паперть Храма с этими двумя колоннами изолируется от самого Храма, а каждая из двух колонн приобретает, в легенде и Ритуале, собственное религиозное значение.

Более того — и это уже чисто объективный фактор, который, как кажется, не осознает ни один из наших текстов, — происходит интересное разделение, как во времени, так и в пространстве, между конструктивными и архитектурными элементами Храма, с одной стороны, и декоративными и орнаментальными — с другой. Дело в том, что, как неоднократно подчеркивали различные ученые-библеисты и историки архитектуры, сами колонны не несли никакой реальной функции в конструкции паперти, являясь исключительно «архитектурным излишеством»[546]. Но если это так, обязательно ли подлинная и первоначальная функция этих двух колонн (т. е. их функция в той культуре, откуда пришел Хирам) была чисто декоративной и орнаментальной[547]?

Теперь мы подходим к третьему предположению, а именно что две колонны, отлитые из меди Хирамом, были не только внешним орнаментальным добавлением к каменному Храму, но также были сами по себе элементами некой религии, абсолютно чуждой религии этого Храма. В Тире Финикийском колонны символически репрезентировали главного бога города Тира (или Господа, Melek)[548], в данном случае — Мелькарта. В то же время есть некоторые указания на то, что колонны могли быть фаллическим символом Мелькарта как божественного мужского принципа, противоположного божественной женственности, представленной богиней Астартой. Что же касается того, почему их две, некоторые ученые предполагали, что в наиболее древнем семитском культе Астарты она была проявлением одновременно и мужского и женского принципов[549]. Такая странная прививка некоторых элементов совершенно иной, чуждой и политеистической религии к Дому Господа подчеркивается тем фактом, что именно Хирам, а не Соломон или Первосвященник назвал колонны[550]. Однако самое интересное в этой ситуации религиозного синкретизма, в которой оказывается замешан Храм, — то, что в масонской традиции эти две колонны вычленяются из библейского контекста и включаются в контекст Хирамовской легенды и Ритуала как относящиеся к религии, предшествовавшей Соломонову Храму. Более того, это делается в совершенно неосознанной и объективной манере, что определенно напоминает то, как сам Соломон включил эти две колонны в храмовый комплекс. Для того чтобы проникнуть в Святая Святых Храма, было необходимо пройти сквозь притвор с двумя колоннами, что естественно вызывает в сознании символику прохождения сквозь портал старой религии для получения доступа к новой. И действительно, если принять во внимание тот факт, что финикийский культ Мелькарта и семитский культ Астарты (Иштар) засвидетельствованы в египетских источниках уже в 16-м в. до н. э., можно предположить, что не только творцы (и протагонисты) масонской легенды осознавали эти культы как древние, а свою относительно недавнюю религию — как новую.

Однако необходимо подчеркнуть, что сами слова «старый» и «новый» используются в данном случае мифологически, а не исторически, несмотря на то что их использование вполне обосновано и хронологически. Ведь мы здесь имеем дело с религией как элементом мифологии, а не наоборот. В этом смысле металл Хирамовых колонн репрезентировал более старую религию, а камень Соломонова Храма (в ходе строительства которого использование металла было табуировано) — более новую, несмотря на то что работа по металлу представляла собой «более новое» технологическое достижение, чем имевшая многовековую традицию работа по камню[551]. В данном случае мы просто имеем дело с двумя мифологиями. В одной, лежащей в основе исторически более молодого монотеизма Яхве, было представлено более древнее табу на использование металлов при построении культовых сооружений. В другой же, лежащей в основе исторически более древних культов Астарты и, вероятно, также Мелькарта, более новые металлы находились в священном употреблении[552]. То, что в одном контексте (в нашем случае, финикийском) фигурирует как культ или религия со своей собственной мифологией, в другом, еврейском, может объективно (т. е. с точки зрения внешнего наблюдателя) выступать как мифология, включающая в себя культ. Но о каком культе и какой мифологии идет речь?

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы оказываемся в достаточно парадоксальной ситуации. Прежде всего, помимо знаменитого Храма с его двумя колоннами, практически ничего определенного собственно о культе Мелькарта в Тире не известно[553]. А во-вторых, Мелькарт, как он фигурирует в своей собственной мифологии, — это новый бог с новым культом; поклонение ему рассматривалось как инновация, если. не как религиозный переворот. Согласно Иосифу Флавию, первый царь Тира (Хирам I) «разрушил старые храмы и возвел новые в честь Геракла [Мель-карта] и Астарты…»[554]. Так что, продвигаясь дальше, к первой половине девятого столетия до Р.Х., мы можем предположить, что финикийский (или хананейский) храм, разгромленный и разрушенный в Иерусалиме, был храмом Мелькарта (4 Цар., 11, 18), называемого общим термином «Ваал» (Хозяин). Однако само имя Мелькарт в Библии не упоминается, не встречается оно и среди имен царей или первосвященников в Тире или каком-либо другом финикийском городе[555]. Тот факт, что Мелькарт «появляется в источниках только со времени Хирама [первого]», также говорит в пользу того, что он и его культ были религиозной инновацией в мире древней финикийской, хана-нейской и древней семитской религии в целом[556].

«Мелькарт, — пишет Г. Херм, — без сомнения, является самой интересной фигурой в древней восточной мифологии»[557]. Сын Астарты (отождествляемой с Венерой)[558] и Эля (отождествляемого с Хроносом), он стоит на пересечении нескольких мифологических ролей и функций. Будучи всегда связан с морем и мореплаванием, — он был первым, кто осмелился выйти в открытое море, сидя на стволе дерева, — он является главным врагом водной стихии (он убил Князя Море и Царя Реку). С точки зрения мифологии это предполагает его связь со стихиями земли, воздуха и огня, и в особенности с деревом (символически представленным колоннами и столбами)[559]. Вторая мифологическая фигура Мелькарта — это основатель города и первый строитель. Согласно Евсевию, мифы Тира говорили о нем как о представителе расы полубогов, который после сотворения мира другим богом (или богами) изобрел все полезные для человека вещи, в частности искусство строительства. Он обосновался на небольшом острове у берегов Сирии и воздвиг там две колонны, а затем построил Храм, включавший его святилище (могилу)[560]. На одной ханаанской стеле Мелькарт изображен держащим в левой руке боевой топор, а в правой — анх[561].

Это само по себе вызывает ассоциации с семито-масонской мифологией, поскольку, каким бы загадочным ни было происхождение финикийского (и египетского) символа aux[562], буквальное значение еврейского слова anakh — это «отвес». Именно в этом смысле оно используется в Библии (Амос, 7, 7–8), где Бог является Амосу на стене с отвесом в правой руке, угрожая евреям измерить их грехи и проступки[563].

Наконец, третья черта мифологии Мелькарта состоит в том, что он ни смертен, ни бессмертен: «… умирающий, сжигаемый, хоронимый, отмщаемый и воскресающий каждый год… ежегодно, после того как возлюбленная жена Мелькарта (с которой он занимался любовью семьдесят раз за ночь) похоронит его, проведя церемонию на горе Сафон, она осуществляет кровавое возмездие по отношению к одному из его многочисленных убийц. Она режет его серпом, просеивает лопатой, сжигает огнем, размалывает в мельнице, после чего рассеивает его прах по полю как пищу для птиц»[564]. После насильственной смерти Мелькарта и не менее жестокого умерщвления и расчленения его убийцы следует погребальный костер, где стихия земли сочетается со стихией ритуального огня. Более того, сожженный и похороненный Мелькарт, согласно хананейской легенде, становится богом преисподней и сам сжигает трупы, откуда происходит его еще один эпитет, Хозяин Печи[565].

Именно такой чрезвычайно сложной комбинацией человеческого и божественного, живущих и умирающих, сжигающих и сжигаемых, строителя и мореплавателя, приносящего жертву и жертвы, характеризуется культ Мелькарта. Его наиболее выдающейся чертой, тесно связанной с нашей темой Смерти Мастера Строителя и сюжетом масонской легенды, является широко засвидетельствованная практика человеческого жертвоприношения в начале строительства. В жертву обычно приносились первородные младенцы, чьи сожженные или полусо-жженные останки размещались в урнах под фундаментами зданий. Этот ритуал, часто называвшийся Molok, широко практиковался с начала первого тысячелетия до н. э. среди хананеян вообще, но в особенности в финикийских колониях по всей территории Средиземноморья. Иногда вместе с мальчиками-младенцами (или вместо них) в жертву приносились агнцы, но перворожденные мальчики оставались наиболее распространенной жертвой. Их кремировали и останки закладывали под фундаментами дворцов, крепостей и храмов[566].

Данные археологии и сравнительной фольклористики ясно показывают, что этот ритуал был распространен далеко за пределами средиземноморского региона, а его жертвы не были ограничены перворожденными младенцами мужского пола. Уильям Уотсон пишет: «Раскопки в секторе С (в Хсяо Тун, Ань-ян, Династия Шань, ок. 12 до н. э.), при которых были раскрыты фундаменты дворцов и храмов, представили свидетельства массовых убийств, очевидным образом связанных с освящением и духовной охраной зданий, большая часть которых, надо полагать, были осуществлены в ходе одного ритуала. Жертвенные ямы были вырыты по периметру фундамента главных сооружений. Ямы, расположенные перед вытянутым с востока на запад зданием на севере, содержат останки коров, коз и собак. На восточной стороне длинного здания, вытянутого с севера на юг, захоронены в основном группы обезглавленных человеческих скелетов. Снаружи и по обеим сторонам ворот (местонахождение которых было установлено на основании расположения больших валунов, служивших как основания колонн) захоронены коленопреклоненные мужчины и женщины, первые из которых вооружены алебардами и некоторые со щитами, все — лицом к югу. Под фундаментами глинобитных построек захоронены коровы и козы, а внутри этих построек — собаки, по одной и по пять. В пространстве, которое, вероятно, представляло собой двор, окруженный зданиями, кроме мужчин с оружием и бронзовыми сосудами в руках захоронены пять колесниц. Четыре из этих захоронений повреждены, но одно сохранилось целиком: здесь различимы останки четырех лошадей и трех вооруженных людей»[567].

Не будет слишком рискованным предположить, что финикийские и китайские жертвоприношения являются двумя частными случаями более широкой группы ритуалов, соответствующей более широкой мифологической теме «жертвоприношения при закладке здания». Как ритуал и тема такое жертвоприношение фигурирует в науке сравнительной религии и фольклора как равное по значению «похоронному жертвоприношению» и «ритуалу посвящения»[568]. Наконец, сюжет японской легенды очень древнего происхождения устанавливает конкретную связь между темами жертвоприношения при закладке здания и смерти на месте строительства, что дает нам ключ к пониманию масонской легенды в смысле всех ее трех тем: жертвоприношение при закладке, смерть Мастера Строителя и смерть на месте строительства.

Сюжет легенды таков[569]:

1. Ситуация, (а) Неудачная конструкция моста, или мост, постоянно смываемый разливом, (б) Неоднократный разлив реки повреждает дамбу.

2. Советчик. Некий человек предлагает принести человеческое жертвоприношение и объясняет, как выбрать жертву: это должен быть либо чужестранец[570], либо человек, носящий штаны с заплатой или поперечным швом. Сам советчик оказывается тем, кто соответствует этим условиям. Он предостерегает девочку (свою дочку). Его приносят в жертву.

3. Последствия, (а) Вот почему, когда шьешь штаны, никогда нельзя сшивать ткань посередине, (б) Несколько лет спустя девушка выходит замуж, но поскольку она всегда молчит, муж разводится с ней. Он ведет ее обратно в дом, где она жила до замужества. По дороге они слышат крик фазана. Муж, охотник, застреливает его. Жена поет песню:

Фазана не подстрелили бы,

Если б он молчал.

Мой отец сам вырыл себе могилу, был принесен в жертву,

Как сам предложил.

Муж понимает причину молчания жены и забирает ее обратно.

Но как ритуальное убийство финикийских младенцев или китайских воинов, осуществленное в самом начале процесса строительства, может быть связано с легендой, воспроизводимой в символическом ритуале убийства Мастера Строителя после того, как строительство завершено?

Отвечая на этот вопрос, мы приходим к пяти предположениям о возможных источниках масонской легенды, охватывающим семь тем из пятнадцати присутствующих в схеме, которые могли соединиться при образовании общей композиции:

1. Сам библейский рассказ о Хираме, мифологически нейтральный и не содержащий никакой информации о каком-либо культе, помимо культа Яхве, нес в своем стержневом сюжете (имплицитно — посредством фигуры Хирама, медных дел мастера из Тира, и посредством образа двух колонн, представляющих культ Мелькарта) тему жертвоприношения при закладке здания.

2. Возможно, что явно мифологический стержневой сюжет масонской легенды совместил в себе элементы трех других тем, а именно: смерть Мастера Строителя (поскольку Мель-карт был Богом-строителем), смерть и воскресение Бога, расчленение тела — Бога или его убийцы[571].

3. Тема Смерти на месте строительства могла прийти независимо из каких-нибудь других культов и мифологий средиземноморской сферы и затем могла быть включена в масонскую легенду посредством мифологического синтеза[572]; так что можно предположить, что эта тема в итоге слилась с четырьмя другими темами легенды на какой-то позднейшей стадии[573].

4. Возможно предположение, что намного более общая и универсальная тема умирающего и воскресающего Бога нашла свое отражение в восстановлении разложившегося/расчле-ненного тела Хирама.

5. И, наконец, не исключено, что тема похорон, представленная похоронами Мелькарта, и ее связь со стихией земли, с одной стороны, и его ролью Господина Преисподней — с другой, отражена в трижды повторяемом захоронении Хирама. На нижеследующей схеме, в свете этих предположений, будет показано, как сюжет хирамической легенды может быть соотнесен с семью темами либо непосредственно, либо через сюжет библейских фрагментов, говорящих о Хираме (см. в конце книги)[574].

Данная схема предполагает возможность связей между темами и соответствующими моментами сюжета масонской легенды. Начнем с Хирама. Он был намеренно перенесен из библейского рассказа в легенду (В—>А) в качестве основного протагониста и persona dramatis и превращен из медных дел мастера [В(1)] в строителя и архитектора [А(1)] с тем, чтобы соответствовать теме Смерти Мастера Строителя [Т(4)]. Хотя нет почти никакой вероятности, что составители легенды знали историю Мелькарта, либо как имплицитно содержащуюся в библейском рассказе (С—>В—>А), либо непосредственно (С—>А), — объективно она могла быть источником содержания. Можно также предположить, что эта тема [Т(4)] сформировала сюжет масонской легенды либо непосредственно [Т(4)—>A(I), (V)], либо через посредство какого-то другого неизвестного небиблейского источника или источников [Т(4)—>Х]. Так может обстоять дело и со всеми другими темами, связанными с поклонением Мелькарту.

Тема Слова [Т(10)], отраженная в А (VII), никак не фигурирует в культе и мифологии Мелькарта, однако играет центральную роль в сюжете масонских легенд, служа фокусом действия и основной мотивирующей силой как негативно, для убийц Хирама, так и позитивно, для его друзей и тех, кто мстит за него. Более того, Слово здесь связывает воедино все элементы сюжета. Благодаря ему не только все вещи происходят так, как происходят, — и в сюжете, и в Ритуале — с Хирамом и с другими участниками событий. Благодаря ему последовательность событий обретает свои «почему» и «как», и таким образом формируется сюжет как целое.

Именно в этой точке двухмерный сюжет, сформированный темой Смерти Мастера Строителя, наложенной на сюжет библейского рассказа о Хираме, медных дел мастере, совмещается с темой Слова, приобретая третье измерение и становясь сюжетом масонской легенды. Но как это происходит? Ответ следует из простого сравнения А(П), В(П), С(П) и D(II) на схеме.

В силу совершения им ритуала масонского посвящения в Слово, Мастер Масон Хирам является жрецом par excellence [A(II)], так же как Мелькарт — в силу воздвижения им двух колонн в собственном святилище [С(П)], Хирам, медных работ мастер из Библии — в силу воспроизведения им этих колонн в Соломоновом Храме [В(П)] и Ромул — в силу того, что он является первым авгуром Рима. Но если у Ромула жреческая функция состояла в гадании, то у Хирама — в посвящении, а именно в посвящении в искусство строительства посредством Слова, или посвящении одновременно в строительство и Слово. Слово здесь — не только мифологическая тема, но и «мифическая сущность», идея, сочетающая в себе — по крайней мере, в древнем семитском мире — два неразделимых процесса: «именование» и «строительство» (мы уже отмечали, что семитское слово sham означает одновременно и «имя», и «строительство»). Язык приобретает свой онтологический статус: Слово самим своим бытием дает бытие всему остальному. Более того, «именующая» сторона Слова подразумевает именование реально существующих людей и превращает их в протагонистов легендарного сюжета, тем самым выстраивая легенду. Теперь мы можем высказать догадку, что если тема Смерти Строителя превратила библейского Хирама из медных работ мастера в строителя, то тема Слова не только сделала из него Мастера Ложи масонов [или жреца, А(П)], но и сделала его личностью по имени Хирам; то есть именно этим, а не тем или другим Хирамом. А мы знаем о том, что отца царя Хирама тоже звали Хирам (или Хурам), и это, вероятно, был тот самый Хирам I, который в начале 10-го в. до Р.Х. ввел культ Мелькарта в качестве государственного в Тире.

Темы (1)-(4), в своем соотношении с сюжетом масонской легенды, представляют собой клубок тем, которые все могут быть объединены в одну группу под названием «смерть на месте строительства» [Т(4)]. Но означает ли это, что тема совпадает с конкретным сюжетом, или обретает в нем свою текстуальную материализацию? Второй вопрос такой: в каких отношениях к данному конкретному сюжету мифа, легенды или другому фольклорному тексту находятся тема или темы, которые уже известны до того, как задан первый вопрос, где сюжет выводится из темы? И действительно, если мы не ответим на эти вопросы, откуда можем мы знать, в каком отношении (если такое отношение существует) находится сюжет масонской легенды к жертвоприношению десятков конных воинов при заложении храма в Древнем Китае или к самоубийству (или это был несчастный случай?) Мастера Строителя Сольнеса в пьесе Ибсена, названной именем этого персонажа? [Т(4)]—>Т(15)—»G]

Одно из допущений феноменологии мифа состоит в том, что миф может осознавать, а может не осознавать себя в отношении к какому-либо ритуалу или к другому мифу. Те, кто осуществлял жертвоприношение перворожденных младенцев мужского пола при закладке финикийских крепостей и храмов, или жертвоприношение воинов при закладке царских дворцов в Китае, полностью осознавали, что совершают особый строительный ритуал [т. е. Т(1) и Т(2)], связанный (или не связанный) с определенным мифом. В то время как Достопочтенный Мастер, совершающий Ритуал Мастера Масона в масонской ложе, сознавая, что это именно ритуал посвящения (не упоминаемый на нашей схеме), едва ли осознает возможность включения в него другого ритуала или ритуалов с соответствующими мифологическими темами. Не говоря уже о Ибсене, который, скорее всего, не осознавал того факта, что стержневой сюжет его пьесы мог иметь непосредственное отношение к теме Смерти Мастера Строителя [Т(4)—>G]. Сознательно воспроизводя легенду о Мастере Строителе Хираме в рамках масонского Ритуала посвящения, кандидат становится Хирамом. При этом он не осознает, что само это воспроизведение объективно имеет отношение не только к темам, непосредственно центрированным на ритуале посвящения, но и с другими, такими как Т(2), Т(3) и Т(4). Хирамический ритуал в целом совершается, в то время как те его части, которые отражают другие ритуалы, просто происходят.

Отсюда следует, что смерть на месте строительства Храма [Т(3)] в ее отношении к хирамическому ритуалу можно рассматривать как частный случай более широкой темы жертвоприношения при закладке здания [Т(1)]. То же можно сказать о теме смерти строителя [Т(4)] в нашей легенде и мифах о Ромуле в Риме, Мелькарте в Тире и даже Сольнесе в Норвегии 19-го столетия. Все эти смерти происходят после того, как строительство, о котором идет речь, уже завершено. Здесь мы подходим к такому замечательному феномену, как обращение времени в мифологии. В мировом фольклоре существуют многочисленные случаи, когда после завершения строительства здания строитель, основатель города, чужестранец или какой-то иной мужчина, женщина или ребенок приносятся в жертву или, наоборот, просто умирают, если жертвоприношение при закладке здания [Т(1)] ^совершено [Т(1)—>(4)]. То есть вместо того, чтобы быть сознательно совершенным в начале строительных работ, жертвоприношение происходит спонтанно после завершения строительства. Таким образом, оно фигурирует как чистая объективность мифологического сознания, и когда мы переходим в структуре «мифического» сознания (в теме, сюжете, рассказе и т. д.) от субъективности действий сознательных протагонистов к объективности того, что просто происходит, время в мифе начинает двигаться назад.

Однако тема жертвоприношения при закладке здания содержит в себе и многое другое. На самом деле, как тема слова эксплицитно формирует сюжет масонской легенды, так тема жертвоприношения при закладке формирует его имплицитно и извне текста, наделяя его объективной мифологической мотивацией. Объективной по той очевидной причине, что формальный религиозный контекст легенды остается исключительно еврейским и монотеистическим, где невозможно даже помыслить о жертвоприношении при закладке здания. Однако кто-то должен умереть на строительстве Храма, поскольку жертвоприношение при закладке не было осуществлено [A(V) ? T(3) ? T(1)], и это мог быть только Хирам, поскольку он занимал центральное и исключительное положение Мастера Строителя и первосвященника тайного религиозного ордена [А(1,П) ? Т(3) ? Т(1)].

Это — объективность мифа, в котором происходит обращение времени, когда жертвоприношение, вместо того чтобы ознаменовывать начало строительных работ, совершается по их завершении. Но происходит также и смена ролей: жрец, проводящий обряд посвящения, сам становится жертвой в ритуале жертвоприношения при закладке здания [А(П) ? Т(1)][575].

Японская легенда (F) раскрывает внутреннюю, тематическую структуру нашей масонской легенды, помогая нам распутать клубок, в который запутались нити ее сюжета. Применяя элементарные методы сравнительной фольклористики, можно сравнить эти две легенды и показать, как некоторые моменты путешествия Хирама от жизни к смерти могут легко быть редуцированы к определенным мифологическим темам. Эти темы были затемнены (и почти забыты) в процессе трансформации архаичного и отжившего ритуала в зафиксированную в тексте масонскую легенду. В свою очередь, эта легенда заняла центральное место в «новом», более сложном ритуале. Центральный принцип трансформации ритуала в легенду можно сформулировать так: та часть ритуала, которая осознает себя (т. е. свою цель, мотивацию, ход и порядок совершения и т. д.), теряет это самосознание в легенде. Другими словами, то, что в ритуале совершается в соответствии с определенными хорошо известными общими правилами и следует определенному установленному традицией общему плану (общему в том смысле, что ритуал повторяется всегда, когда это необходимо, и любым, кто имеет право его совершать), в легенде просто происходит — не как элемент повторяющейся модели, но в данном месте, в данное время и с данным человеком, названным по имени. При этом жрец или жертва, участвующие в ритуале, становятся протагонистами сюжета легенды, а на место сознательной субъективности ритуала приходит объективность легенды или сказки, не осознаваемая ее героями.

Протагонист сюжета легенды либо не знает о подразумеваемом ритуале, либо знает о нем только частично, и мы можем восстановить связь его отсутствующего или частичного знания с ритуалом через посредство соответствующих тем[576]. Так, в легенде Хирам ничего не знает о жертвоприношении при закладке, хотя оказывается его жертвой. Но он знает Слово. Оно имеет отношение к другой теме и принадлежит к совершенно другому, масонскому Ритуалу, жрецом которого Хирам являлся. То, что советчик не сохранил про себя свое знание о жертвоприношении при закладке здания, стало причиной его смерти — так же как молчание относительно Слова в случае Хирама. Однако в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же ритуальным молчанием [Т(11)], которое в масонской легенде осознается, поскольку уже является частью нового ритуала, и которое представляет собой другую сторону или аспект знания ритуала. Как знание о жертвоприношении при закладке здания в японской легенде, так и знание Слова в масонской являются опасными не только в контексте своих соответственных сюжетов, но и сами по себе, вследствие своего эзотерического характера.

Здесь мы снова встречаемся с мифологическим феноменом амбивалентности или двойственности знания. Как уже было сказано, именно знание Слова [Т(10)] сделало Хирама Мастером Ложи [Т(10) ? А(П)], а его молчание о нем убило его [T(11) ? A(V),(VI),(VII)]. Его незнание [невинность Т(12) ? А(Х)] о жертвоприношении при закладке здания, с одной стороны, маркирует его как принадлежащего другому ритуалу — и тем самым обозначает отвержение им языческого культа Мелькарта [С(XII)]; с другой же — это незнание символизирует то, что он является невинной жертвой этого культа [«перворожденным младенцем мужского пола», «жертвенным агнцем», С(Х11) ? А(Х)], а убившие его злодеи объективно (т. е. не зная об этом) играют роль приносящих жертву в этом культе.

Но, конечно же, все вышесказанное относится к знанию, молчанию и невинности Хирама и основывается исключительно на масонской легенде о нем. Если мы обратимся от легенды к ее источнику, иными словами — к библейскому рассказу о Хираме, интерпретация изменится самым радикальным образом. Разве можно представить себе, чтобы Хирам-медных дел мастер, будучи сам родом из Тира и работая в храмах Мелькарта в Тире [В(1),(П)], мог не знать о культе, в котором он принимал профессиональное участие в течение многих лет, служа своим тезкам Хираму I и Хираму II Тирским? Ответ самоочевиден: библейский Хирам — это чужестранец, финикиянин, — так же как и в масонской легенде (и Ритуале), где этот факт, вместе с его предшествующим знанием, в процессе трансформации библейского рассказа (где культ Мелькарта является фоновой информацией) в масонскую легенду, был удален с поверхности текста в подтекст.

Тема принесения в жертву чужестранца [Т(13)] занимает особое место в мировом фольклоре и мифологии[577]. Мастер Хирам описывается в Библии как чужестранец, искусный в работе по металлу, что было занятием, вовсе чуждым евреям, однако его происхождение из Тира (впрочем, вполне эксплицитно в данном рассказе) не является его темой. С другой стороны, в масонской легенде Хирам не описывается как чужестранец, однако имплицитно это является темой, так как он знает Слово и Ритуал (для того, чтобы обладать таким знанием, человеку всегда необходимо быть несколько «отчужденным»), — подобно тому как в японской легенде то, что советчик — чужестранец, является темой, поскольку он осведомлен о жертвоприношении при закладке здания. От обоих не обладающие знанием добиваются того, чтобы они раскрыли то, что им известно. Здесь-то и обнаруживается сущность темы чужестранца: знание чужестранца всегда является неполным. Повторим сказанное выше в другом контексте: Хирам знал Слово масонского Ритуала посвящения, но не знал ритуала жертвоприношения при закладке здания и, что еще более важно, не знал того, что ему самому предстояло быть принесенным в жертву. В то время как Советчик знал ритуал жертвоприношения при закладке здания, но, как и Хирам, не знал о том, что будет принесен в жертву. Другими словами, у них было магическое (священное, ритуальное) знание, но не знание себя самих. Почему это так? Потому — и это будет чисто мифологический ответ — что их магическое знание уже сделало их чуждыми самим себе, поскольку роль и функция этого знания объективно препятствуют тому, чтобы они познали свою собственную судьбу — познали самих себя. И именно такая «взаимодополнительность» этих двух видов знания делает человека чужестранцем, а не наоборот.

В отличие от драмы Софокла «Царь Эдип»[578], воспроизведение хирамической легенды в Ритуале масонства не сопровождается хором. Роль хора здесь играют слова Достопочтенного Мастера, в которых посвящаемому объясняется значение различных стадий действа в повседневной и совершенно немифологичной манере. Таков стиль поздних легенд, в которых вечные темы мифологии дожили вплоть до сего дня. Но даже сегодня мы способны ощутить энергию и дыхание древнего мифа о чужестранце под маской теистической риторики и сухой протестантской дидактики.

В этой связи будет интересно заметить, что комбинация двух тем (жертвоприношения чужестранца и Слова) является общим местом в гностических текстах. Так, в «Драгоценности», раннем мандейском тексте, читаем: «Руха, демоническая мать Планет и Планетарных Демонов… изрекла: “Мыубьем Чужестранца… Мы запугаем тех, кто его сопровождает… чтобы у него не осталось доли в этом мире. Весь дом будет только нашим”». Затем далее в том же тексте: «Адам почувствовал любовь к Чужому Человеку, чья речь… отчуждена от мира». И, наконец, в гностическом Евангелии Истины: «[Когда появился Чужестранец,] появилось Слово, Слово, которое находится в сердцах тех, кто его произносит…»[579]. В хирамической легенде Слово не только исходит от чужестранца, но оно само является чужестранцем, как Слово Мастера Масона является Мастером Масоном. Следовательно, с гностической точки зрения чужестранец должен быть принесен в жертву для того, чтобы никогда снова не могло вернуться то состояние, которое имелось до творения, и то, что было сотворено, не могло возвратиться к первоначальному состоянию «чистого имени» и чистого Божественного Света. Именно об этом, на самом деле, и говорит масонская легенда, именно это воспроизводится в масонском обряде посвящения. Ибо Хирам убит, Слово остается недобытым и живет лишь в виде своего варварского субститута как голое напоминание об утрате.

Наконец, чрезвычайно значим тот факт, что Хирам, как в легенде, так и в Библии, был сыном вдовы [А(Ш), В(Ш)]: «сын вдовы» является наиболее широко распространенным прозвищем масона, которым рабочие масоны пользовались задолго до. того, как спекулятивные начали свое победное шествие по Британии в начале 18-го столетия. На основании материала, который нам предоставляет сравнительная мифология, можно предположить, что это обстоятельство, с одной стороны, является отличительной чертой, которая делает человека героем мифа наряду с такими его качествами, как происхождение из чужой страны и т. п. С другой же стороны, оно неразрывно связано с типичной для мифологии проблемой знания. Возможное мифологическое допущение состоит в том, что сын вдовы — это человек, который не знает своего отца [Т(14)нА(Ш)], чей отец умер, когда он был маленьким ребенком[580]. Кроме того, сыновья вдовы, наряду с близнецами, младшими сыновьями, сиротами и незаконнорожденными, составляют контингент возможных кандидатов на то, чтобы стать жертвой, а тем самым — на роль мифологического героя. Хирам масонской легенды, в силу того, что является одновременно чужестранцем и сыном вдовы, мастером по металлу и строителем, мирянином и священником, воплощает в себе это единство многих противоположностей. Этим и предрешается то, что на него и именно на него возложена задача быть первым и последним знающим Слово[581], неизвестное даже царю Соломону, из которого масонская традиция производит Великого Мастера израильских масонов.

Суммируя основные пункты этого построенного по большей части на догадках компаративистского раздела, можно сделать следующие общие предположения относительно смысла и сущности масонской легенды в ее отношении к ритуалу:

1. Масоны, совершая Ритуал Мастера Масона, субъективно осознают его как обряд посвящения, но не «вспоминают» в нем ритуала Закладки Здания, который как бы спонтанно совершается по ходу воспроизведения легенды о смерти Хирама.

2. Это может вести к намного более широкой гипотезе в сфере мифологии. Любой миф или ритуал (поскольку в них обоих присутствует одна и та же тема) могут существовать одновременно в виде сюжета в тексте, или последовательности действий и событий в обычном человеческом поведении, в ситуации, когда отсутствует какое-либо субъективное осознание их как мифа или ритуала. Тогда становится возможным рассматривать многие события, действия и индивидуальные состояния сознания как несознательное, спонтанное воспроизведение какого-либо ритуала или мифа.

3. Перед нами двойная мифологическая ситуация — когда один ритуал включен в другой как объективное в субъективном, или, более обобщенно, когда сюжет или событие, не осознающие себя как миф или ритуал, являются мифом или ритуалом, если посмотреть на них с точки зрения мифолога, — что требует третьей позиции. На этой позиции находится то (тот), что (кто) либо является знанием, либо знает о том, что кажущееся чем-то одним на самом деле является чем-то другим (или это другое в себе содержит). Таким образом, то, что спонтанно случилось с Хирамом, на самом деле является утраченной памятью о ритуале жертвоприношения при закладке здания. То, что кажется обычным убийством, является актом жертвоприношения, простой злодей — приносящим жертву жрецом, а человек, убитый по какой-то, не связанной с жертвоприношением, причине, оказывается принесенным в жертву. Слово Мастера Масона как тема соотносится как с ритуалом посвящения (имеющим рамки и мотивацию стержневого сюжета нашей легенды), так и с целой группой обрядов, связанных с «Жертвоприношением при строительстве» (также ритуалов), по структуре сюжета и последовательности элементов. [Эти темы Т(1),(2),(3),(4), в свою очередь, вступают в отношения друг с другом, что и составляет «мифологическое пространство» этого второго, внутреннего ритуала масонства.]

Этой тройственностью композиции масонской легенды — субъективность ритуала посвящения, объективность ритуала жертвоприношения при закладке здания и знание Слова, которое знает субъективное в объективном, — определяется гностический характер масонской философии и ее центральный элемент, концепция двойной истины. С точки зрения этой концепции не только миф или ритуал масонства, но масонство в целом следует понимать как феномен, являющийся чем-то одним для самого себя и чем-то совершенно иным для тех, кто знает его объективный смысл. В приведенной ниже схеме стержневой сюжет убийства Мастера Строителя Хирама сведен к своим основным элементам и соотнесен с несколькими другими легендами, имеющими тот же стержневой сюжет (см. схемы в конце книги).

Темы

1. Человеческое жертвоприношение (жертвоприношение при закладке здания).

2. Принесение в жертву перворожденных младенцев мужского пола перед закладкой фундамента здания.

3. Смерть (или убийство) на месте строительства.

4. Смерть (или убийство) строителя (или основателя) на месте строительства [?].

5. Смерть и воскресение священной личности (бога и т. п.).

6. Расчленение (или разложение) мертвого тела.

7. Восстановление тела (как воскресение).

8. Погребение: могила как вход в преисподнюю (где основными стихиями являются земля и огонь).

9. Повторное погребение [?].

10. Слово.

11. Молчание (жертвы).

12. Невинность (незнание о Ритуале).

13. Принесение в жертву чужестранцев.

14. Человек не знает (или не узнает) своего отца.

15. Человеческое жертвоприношение как преступление (убийство), смерть от несчастного случая или самоубийство.

A. Стержневой сюжет масонской легенды:

(I) Мастер Строитель Хирам,

(II) Мастер (т. е. священник) Ложи,

(III) сын вдовы, когда

(IV) Храм был почти достроен,

(V) был убит на месте строительства, потому что

(VI) он не раскрыл (т. е. сохранил молчание)

(VII) Слово злодеям.

(VIII) Его тело было спрятано («захоронено» первый раз), затем найдено и

(IX) «повторно захоронено» (второй раз) с

(X) веткой акации. После этого

(XI) была обнаружена «замена» Слова,

(XII) тело было расчленено, затем

(XIII) составлено снова и

(XIV) похоронено должным образом (третий раз).

(XV) Убийцы были казнены.

Б. Стержневой сюжет библейского повествования

(I) Хирам, медных дел мастер,

(II) работающий в храмах Мелькарта в Тире,

(III) сын вдовы,

(IV) когда было завершено строительство Соломонова Храма,

(V) отлил две колонны для его паперти.

B. Некоторые элементы мифологии и культа Мелькарта:

(I) Мелькарт, основатель (строитель) Тира,

(II) воздвигший две колонны в своем святилище (как священник?),

(III) бог города Тира,

(IV) был искалечен

(V) и убит.

(VI) Его жена сожгла его тело на погребальном костре,

(VII) похоронила его

(VIII) и отомстила за его смерть, убив и расчленив тело его убийцы.

(IX) Каждый год его убивают, после чего он воскресает.

(X) После смерти он становится царем (богом) преисподней и

(XI) «Хозяином Печи».

(XII) Жертвоприношение перворожденных младенцев мужского пола при закладке храмов и крепостей было центральной чертой его культа.

Г. Некоторые моменты стержневого сюжета легенды о Ромуле и Реме.

(I) Ромул, основатель (строитель) Рима,

(II) первосвященник и

(III) бог города Рима,

(IV) убил своего брата-близнеца на стройплощадке[582].

(V) Он был убит,

(VI) а его тело расчленено патрициями.

Д. Принесение в жертву при закладке дворца воинов в Китае 12-го в. до н. э.

Е. Стержневой сюжет японской легенды:

(I) Мост раз за разом сносится разливом реки.

(II) Знающий человек утверждает, что необходимо совершить человеческое жертвоприношение, и рекомендует…

(III) выбрать жертву, возможно чужестранца, и советует, по каким признакам ее выбирать.

(IV) Советчик оказывается жертвой.

(V) Он наказывает свою дочь в будущем держать язык за зубами.

Ж. Стержневой сюжет пьесы Ибсена Строитель Сольнес: Сольнес, мастер строитель, совершает самоубийство (?), бросаясь с башни построенного им здания.