XV ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ ЛЕВИАФАНОВ

Ответ на вопросы журнала «Полис»: заочный круглый стол «Национальный интерес». Текст был опубликован в журнале «Полис» («Политические исследования») в № 1 за 1995 год в рамках заочного круглого стола «Национальный интерес», в котором принял участие целый ряд московских ученых-политологов. Замысел круглого стола раскрывался в редакционном предуведомлении: частое употребление термина «национальный интерес» в текущей политической публицистике России подвигло сотрудников «Полиса» «на эксперимент: разработать некий небесспорный вопросник и провести заочный круглый стол московских ученых, специально оговорив, что совсем необязательно строго придерживаться заданных вопросов. Вопросник касался содержания категории “национальный интерес” и был придуман так, чтобы можно было попытаться рационализировать ее хотя бы в “первом приближении” и в современном – российском – понимании». – Прим. ред.

Обсуждая концепт «национального интереса», прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-этничностью – ибо политический узус вполне позволяет говорить об особых «национальных интересах» Северной и Южной Кореи, Тайваня и Китая. Также следует оставить в стороне большинство коннотаций, относящихся в либеральной политологии к «нации-государству» – например, постулат наличия «гражданского общества» и тому подобное. Для большинства государств мира идея «нации-государства» – в лучшем случае идеологический конструкт, связанный с вестернизационными проектами сомнительной осуществимости, тогда как «национальные интересы» – категория, которой может поверяться стратегия любого режима, возглавляющего территориальное государство. Этот концепт предполагает наличие «нации» ровно в том обиходном, «вульгарном» смысле, который представлен, скажем, в названиях «Лиги Наций» или «Организации Объединенных Наций», где «нацией» именуется некое предполагаемое единство населения территориального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами.

Эта «нация» повседневного («вульгарного») политического узуса, выступающая субъектом «национальных интересов», не совпадает с той «нацией-государством», которой оперируют политологи. С дескриптивной, а не с нормативистской точки зрения, «национальными интересами» способен обладать любой субъект, который может быть членом ООН: Советский Союз и Заир, Ямайка и Сан-Марино. Рискну сказать, что ничего противоестественного нет и в том модернизаторском переносе, когда историк применяет категорию «национальных интересов» к территориальным государствам прошлого: Российской империи и Риму, токугавской Японии и античным Афинам. Однако поскольку в стандартном политологическом дискурсе понятие «нации» уже закреплено за объектами с определенными политическими и социологическими характеристиками, а множить омонимию в науке крайне нежелательно, я предлагаю в политологическом обсуждении отчетливо различать «нацию-государство», со всеми спекуляциями вокруг нее, и «субъект национальных интересов», как он определен выше.

Утверждаемый тем самым субъект национальных интересов есть конструкт определенного мировидения и мироописания. Он во многом подобен гоббсовскому Левиафану, но с одной важной деталью: как субъект «интереса нации» Левиафан из простого интегратора, подчиняющего обитателей государственно оформленной территории некоему «конституционному» в широком смысле распорядку, превращается в персонажа с собственной игрой в мире, стремящегося обеспечить наилучшие условия в этом мире для себя самого и для тех, кто отождествляет свою судьбу с его игрой – в своеобразного Героя-Левиафана. Национальные интересы есть именно интересы этого условного персонажа, программу активности которого разрабатывает определенная как формальная, так часто и неформальная элита.

Можно утверждать, что только с момента, когда элита начинает усматривать свое назначение в своеобразном имитационном моделировании процесса принятия решений и претворения их в жизнь этим постулируемым тотальным персонажем, она самоопределяется как «национально мыслящая элита». Отношения между «национально мыслящей элитой» и интегративными структурами, бюрократией изменчивы: в отдельные моменты эти структуры могут резко критиковаться теми или иными группами элиты с точки зрения несоответствия деятельности режима «подлинным интересам» Героя-Левиафана, как они понимаются этими группами. Однако в конечном счете сюжет, развиваемый дискурсом «национально мыслящей элиты», провозглашая существование, цельность имиджа и целесообразную активность субъекта национальных интересов, обслуживает статус бюрократии как социофункциональной подсистемы, хотя совсем не обязательно – ближайшие интересы ее наличной генерации. Ясно, что «национально мыслящая элита» по своим установкам неоднородна, да притом лоббируется общественными кругами с различающимися сепаратными запросами. Однако интересы, отстаиваемые разными группами элиты, неизменно подаются в виде интересов Героя-Левиафана, как бы борющихся в его «сознании». Тем самым любая современная полемика внутри элиты оказывается для будущих ее поколений своего рода конфликтом мыслей, интересов и целей моделируемого элитой персонажа («нация перед выбором»), а программы элитных групп – этакими спорящими об «истинном выборе» голосами его «менталитета». В частности, возобладавшая на какое-то время программа, будучи затем отвергнутой, легко оказывается представимой как голос «лживых советчиков» или «бесов-искусителей», сумевших направить Героя-Левиафана по ложному пути: так посткоммунистический российский режим трактует большевистский курс и, видимо, сходным образом последующее руководство оценит либертарианскую программу, доминировавшую в первой половине 90-х.

Образ интегрального субъекта национальных интересов сродни образам массовой культуры в том смысле, что преподносится множеству подданных государства при помощи символических приемов, внушающих людям самоотождествление с этим Героем. Специфика дискурса национальных интересов, роднящая его с нормами синкретических зрелищных действ-массовок, – в допущении, а иногда и прямом подталкивании рецептора к включению в разыгрываемое действо на стороне Героя-Левиафана, в защиту его «подлинных интересов», против его врагов и «искусителей». Ибо, как уже говорилось, предполагается, что, следуя своим «подлинным интересам», Герой-Левиафан добудет благо для себя, для «верной дружины» и для всех связавших себя с ним.

Надо оговориться, что не все интересы, которые элита способна приписать Герою-Левиафану, следует считать действительно интересами национальными. К таким обычно не относят программы, нацеливающие Героя-Левиафана на служение неким идеологическим, религиозным, цивилизационным ценностям, будто бы превышающим ценность его собственного существования и способным потребовать от него самопожертвования. «Всемирная пролетарская революция» не может рассматриваться как национальный интерес раннебольшевистской России, так же как «исламская революция» не есть национальный интерес хомейнистского Ирана. Но таковыми для каждого Героя-Левиафана обычно полагаются лишь те интересы, которые эгоистически замкнуты на нем самом – на его выживании и долголетии, его влиянии, ресурсах, престиже, мощи и так далее. Яркое обоснование именно такого понимания национальных интересов представлено Н. Я. Данилевским в «России и Европе», доказывавшим, что государство как субъект, не имеющий ни малейшего шанса рассчитывать на бессмертие души и потустороннее воздаяние, – должно мыслиться концентрирующим в течение отпущенного ему исторического срока все свои усилия на материальных благах и выгодах. «Национальные интересы» относятся всецело к Граду Земному, и им принципиально внеположно даниил-андреевское усмотрение над государствами небесных эгрегоров.

В эпохи идеологических и цивилизационных конфронтаций двойной статус государств как носителей сразу и национальных интересов, и идео-цивилизационных антагонистических потенциалов часто ослабляет последние, связывая их реализацию фактором баланса сил и отвлечением энергии на утоление прагматических аппетитов. Этим я объясняю то, что в современном мире цивилизационные войны, как правило, ведутся боевиками-неформалами на территориях с неустоявшимися государственными границами. Между тем арабские режимы порознь торгуются с Израилем; Иран, осуждая российскую бойню в Чечне, заключает с Москвой хозяйственные соглашения, и ничто не предвещает больших войн в восточной Евро-Азии, где пределы цивилизационных платформ зафиксированы государственными границами. Вообще идеократические проекты интегрируемы в поле национальных интересов лишь посредством риторических операций, подводящих борьбу за соответствующие идеалы непосредственно под прагматические ценности умножения авторитета, безопасности, могущества и богатства, – и никак не иначе. Именно поэтому идея эгоистического национального интереса способна оборачиваться «трубным зовом скептического почти-изоляционизма» [Сестанович 1990: 80–110].

Особый вопрос – внутренняя, прежде всего социальная политика, обосновываемая посредством дискурса национальных интересов. Очевидно, что тотальность Героя-Левиафана, символически синкретизирующая жизнедеятельность человеческой популяции с функционированием режима власти, означает возможность широчайшего распространения области государственных интересов, включения в нее самых разных сторон жизни людей. Хозяйство, образование, здравоохранение, планирование семьи – становятся объектами прямого государственного воздействия и попечения, обеспечивающих интегральность имиджа Героя-Левиафана и умножение его ресурсов. Отсюда также следует репрессивная и распределительная политика, направляемая против «антинациональных» общественных групп, ставящих своей активностью под сомнение существование субъекта национальных интересов и под угрозу – приписываемую ему игру (не просто ту или иную стратегию, а само исходное соглашение о разыгрывании этой игры). Проявлениями такой политики в разные времена могут быть как репрессии против дезорганизующих хозяйственную и социальную ритмику пролетарских бунтов, так и отторжение правящей бюрократией части доходов у «своекорыстных богатеев» с переброской этих ресурсов в социальную сферу – собственно на задачи национальной интеграции. Тем самым концепт и девиз «национальных интересов» несут в себе несомненный потенциал тоталитарности. В то же время имитация активности Героя-Левиафана как «высшего судии» позволяет временами «национально мыслящей элите» подвергать критике те дисфункции национальной тотальности, когда «государство богатеет, а народ беднеет», обличать бюрократию в паразитарном забвении ею своей миссии и ответственности и так далее – в общем-то, сугубо в видах очищения и оздоровления самой бюрократии.

В идее «национальных интересов» с тоталитарной тенденцией соседствует тенденция «разделения власти» между бюрократией, конструирующей (оплотняющей) существование субъекта таких интересов, и «национально мыслящей» элитой, обосновывающей его символическую реальность и тем самым легитимизирующей существование самой бюрократии. Эту имплицитную структуру идеи лучше всего выразить с помощью сформулированного русскими славянофилами противопоставления «силы власти» и «силы мнения». Все изложенное позволяет оценить антитоталитарный смысл настойчивого желания славянофилов предельно размежевать инстанции, воплощающие каждый из принципов.

Однако любые внутриполитические меры, утверждающие символическое бытие Героя-Левиафана, лишь создают предпосылки для разворачивания игры этого персонажа с внешним миром – игры, нацеленной на наращивание им своего престижа и ресурсов. Именно в этом смысле следует понимать парадоксальный тезис П. Б. Струве о подчиненном характере внутренней политики по отношению к политике внешней [Струве 1911: 75 сл.], то есть трактуя внешнюю политику не как растранжиривание внутренних накоплений, но в ключе борьбы Героя-Левиафана за наилучшие условия привлечения ресурсов внешнего мира и их эффективную утилизацию с предполагаемой дележкой финального выигрыша на всех самосоотнесшихся с этим символическим субъектом.

Рационализируемо ли определение национальных интересов? Ответ оказывается неоднозначным. Дискуссией внутри «национально мыслящей элиты» задается модель «мышления» субъекта национальных интересов, опирающаяся на устойчивые схемы человеческого поведения типа тех, которые испокон века описывались в риториках, – например, аристотелевской. Человеческие интересы всегда производны от принимаемых людьми ценностей – обобщенных «фреймовых» представлений о тех состояниях мира, к которым следует стремиться, и о тех, коих, напротив, надлежит избегать. Проецирование системы ценностей на представленную в человеческом сознании «карту» наблюдаемого мира сразу обнаруживает на этой «карте» те области, где могут быть реализуемы некоторые высокоценные для субъекта состояния, или же такие, в которых для него обозначается угроза. Это и есть зоны интересов данного индивида. Анализ дискурса национальных интересов неоспоримо обнаруживает, что ту же общечеловеческую схему порождения решений «национально мыслящая элита» приписывает такому надиндивидуальному, символическому субъекту, как Герой-Левиафан. Его «менталитет» предполагается основанным на ограниченном наборе универсальных ценностей и на неких предзаданных постулатах, к которым относятся, например, особенности обжитой этим персонажем географической ниши, или его оглядка на собственный прошлый опыт, или, наконец, ориентация на поведенческие трафареты иных подобных ему субъектов мировой сцены.

Неоспоримо, однако, что разные течения в «национально мыслящей элите», представляя голоса «национального сознания», способны по-разному строить актуальную выборку из множества универсальных ценностей, неодинаково сводить ценности в иерархию, а вместе с тем расходиться и в трактовке положения на той когнитивной «карте» мира, что будто бы преподносится «сознанию» Героя-Левиафана. Риторически рационализированы могут быть очень многие взаимно несовместимые интересы. Так, применительно к нынешним обстоятельствам России один голос может заявить, что высшей ценностью российской политики должно быть завоевание ею любой ценой доверия со стороны хозяйственно лидирующих стран сегодняшнего миропорядка. Другой же голос ответит: только минимизация зависимости российского режима от внешних влияний во время принятия стратегических решений, превалирование внутренних обязательств власти над любыми внешними ангажементами будут гарантией самосохранения России. При анализе таджикской ситуации один голос оспорит принцип обороны «дальних подступов России» на афганской границе, другой станет его аргументировать, отправляясь от «теории домино», а третий – от вероятности попадания таджикских стратегических ископаемых при оттягивании российских войск на север в руки если не местных группировок, то «Великого Узбекистана». В любом подобном споре большинство конкурирующих голосов обладает определенной риторической рациональностью, в целом же моделируемое сознание субъекта национальных интересов предстает подобием индивидуального сознания, вырабатывающего решения в условиях конфликта разных ценностей («демонов», по М. Веберу) и при сознаваемой включаемости предпринимаемого шага сразу во множество причинно-следственных перспектив.

В принципе эти перспективы могут быть сведены в единую панораму методом когнитивного картирования, исчисляющим всевозможные позитивные и негативные зависимости между разными ценностными, событийными и процессуальными узлами итоговой схемы. Но очевидно, что выбор из числа многих стратегий, допускаемых такой обобщенной схемой, будет зависеть от «веса», приписываемого тем или иным ценностям. И тут, конечно же, М. Вебер прав: окончательный выбор в пользу конкретного «демона», иначе говоря, способа выстраивания ценностных иерархий, не может основываться на какой-либо рациональной процедуре. Это одинаково относится и к индивидуальному сознанию, и к модели «сознания» субъекта национальных интересов. В конечном счете, предпочтение того или иного варианта риторической рационализации в случае с Героем-Левиафаном будет определено как подспудным противоборством групповых (материальных и статусных) интересов, так и динамикой тех базисных, интеллектуально-дискурсивных установок элиты, которые часто выглядят сугубо иррациональными, – так что раскрытие их мотивированности требует особых реконструктивных приемов, в чем-то аналогичных, хотя и не тождественных приемам аналитической психологии.

Задаваясь вопросом, не утрачивает ли представление о «национальных интересах» своей значимости в современном мире, думается, стоит в поисках ответа опереться на следующее положение: отказ человеческой популяции от конструирования образа своего собственного Героя-Левиафана означает отказ от единственно возможной, пусть символически-превращенной формы, в которой это сообщество способно выступить субъектом мировой политики. Конечно же, такой отказ вполне оправдан с точки зрения таких групп, члены которых считают для себя возможной иную, приватную политическую субъектность в мире, не опосредованную символической национальной субъектностью. Но можно ли утверждать, что тенденции нынешнего миропорядка непременно должны обеспечить лидерство таким группам?

Пока что в выработке политических стратегий большинства стран мира задействованы элиты, рационализирующие активность «своих» режимов именно в категориях национальных интересов. В этом положении вещей ничего не меняет передача, скажем, в масштабах объединяемой Европы (где России заведомо не быть) многих суверенных национальных прав на общеконфедеративный уровень. Не буду здесь подробно обсуждать вопрос о столкновениях между национальными интересами государств и установками транснациональных субъектов хозяйственной политики, как ни интересно было бы проанализировать прогноз американского исследователя Р. Рейха о предстоящем будто бы в XXI веке преобразовании исторического противоборства труда и капитала в антагонизм территориальных государств и транснациональных корпораций [см. Reich 1991]. Существенно одно: для огромной массы населения земли, включая и общества «золотого миллиарда», предполагаемое полное отречение от концепции «национальных интересов» и от сюжетов, разыгрываемых символическими носителями этих интересов, ассоциировалось бы с угрозой превращения «своей» популяции в объект чужой политики, продиктованной чужими интересами.

Для России это общее положение имеет особый нюанс. На Западе так называемое гражданское общество, то есть общество независимых от государственного аппарата собственников, утверждалось, как и сам этот аппарат, в рамках территориальных государств Нового времени. Так возникал ряд национальных гражданских обществ, небесконфликтно взаимодействующих со «своими» государственными режимами, но находящих у последних полное взаимопонимание в вопросах торгового протекционизма и освоения колоний – и отделенных от других гражданских обществ теми же границами, что проходили между государствами. В посткоммунистической же России превращение ограниченной части населения в сообщество «сильных» собственников оказалось связанным не с развитием внутрироссийского рынка, а с прямой ориентировкой очень многих из этих людей, в их ценностях и предпочтениях, на мировое рыночное хозяйство – по принципу «не в дом, а из дома». Я не могу определить этот процесс иначе, чем становление антинационального гражданского общества, видя тому причину прежде всего в стремлении российского «режима реформ» привязать страну к мир-экономике любой ценой на условиях, определяемых странами и структурами мирохозяйственного Центра. Антинациональное гражданское общество – выражение неразборчивой и безоглядной адаптации российской власти к тому, что ею было принято как непреложные требования мир-экономики. Полное отречение власти от национальной субъектности стало бы сползанием к осуществлению худших из кошмаров С. Кургиняна – к такому положению, когда между населением российских территорий и мир-экономическими вызовами передаточным звеном оказались бы лишь порожденные приспособленчеством структуры антинационального гражданского общества, до конца проводящие принцип сугубой политической объектности России. Если мы отказываемся от наличия у нас «национальных интересов», мы тем самым признаем, что с нами кто угодно может делать все, что ему заблагорассудится.

В современном мире Герой-Левиафан как символический выразитель жесткого коллективного эгоизма выступает едва ли не единственно законным посредником между мир-экономикой и местными обществами, способным защищать последние. С подачи «национально мыслящих элит» он предназначен противодействовать дискомфортным для популяции внешним вызовам всеми экономическими, юридическими, культур-политическими и даже военными средствами, которые имеются в распоряжении режимов. И это относится отнюдь не только к «самозащите неприспособленных», но часто и к отстаиванию своего статуса сообществами-лидерами. Напомню, какую огромную роль играет военная мощь США в сохранении ими высокопрестижных мировых позиций вопреки мир-экономическому давлению, представленному западноевропейским и японским факторами.

Веками политическое пространство между личностью и государственными институтами во многих обществах опосредовалось кланами, корпорациями, органами самоуправления, общинной взаимовыручкой и другими институтами коллективного эгоизма, в том числе и криминальными. В эпоху глобализации хозяйства Герой-Левиафан как маска государственной власти обретает сходную функцию представительства перед глобалистскими структурами от имени и в защиту «своей» популяции, а вместе с тем и миссию осуществления двуединой политики: противодействия в приспособлении и приспособления через противодействие. В этой миссии Левиафана – настоящая гарантия его долголетия, его «второго дыхания».

Менее всего позволительно поднимать вопрос об «отмирании» национальных интересов в обществе со столь ослабленными мир-экономическими позициями, каково сегодня общество России, – при том что улучшения этих позиций следует ждать только от контрэнтропийной активности нового режима, которая бы неизбежно символизировалась как «выбор и решение» Героя-Левиафана. На любые заявления насчет отмирания российских национальных интересов ответим: пусть завтра отомрут интересы у некоторых наших соседей и у основных сил мирового Центра – национальных и также над– и транснациональных, а тогда мы послезавтра… посмотрим.

ЛИТЕРАТУРА

Сестанович 1990 — Сестанович С. Внедрение понятия «национальные интересы» СССР // Проблемы Восточной Европы. № 29–30. 1990.

Струве 1911 — Струве П. Б. Великая Россия // Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. СПб., 1911.

Reich 1911 — Reich R. The Work of Nations. Preparing Ourselves for XXI-st century capitalism. N.Y., 1991.