б) Квазисинтаксические предложения

б) Квазисинтаксические предложения

Если речь идет о синтаксисе языка, то при этом мы всегда имеем дело с двумя языками: 1) язык, синтаксис которого описывается, «объектный язык»; 2) язык, с помощью которого выражается этот синтаксис, «язык синтаксиса». Последний не обязательно является каким-то особым языком, он может быть и частью объектного языка. В последнем случае высказывания языка синтаксиса являются логическими предложениями объектного языка. Однако не все синтаксические высказывания можно выразить в объектном языке. Например, понятия «аналитический» и «противоречивый» нельзя определить в таком языке синтаксиса, который является частью объектного языка, для этого требуется более богатый язык¹¹⁹.

Если язык синтаксиса, как это часто бывает, является частью объектного языка, то между обоими языками нужно установить четкое различие, ибо под одним и тем же выражением (например, «ООН») можно понимать обозначаемый им объект (Организацию Объединенных Наций), либо само это выражение (как, например, в предложении: «ООН» есть сокращение для «Организации Объединенных Наций»). Если обозначаемым объектом является само языковое выражение, что имеет место для синтаксических обозначений, то во избежание путаницы языковое выражение требуется отличить как таковое с помощью кавычек или иным образом (например, с помощью такого имени, как «Омега»). Если подразумевается само выражение (употребляется «автонимно»), то ему тем самым придается новое значение, оно употребляется для обозначения чего-то нового, а именно, знаков, в то время как раньше оно обозначало предмет. Это различие отчетливо проявляется в одном из примеров (S. 109) Карнапа: со есть порядковый тип; «о» есть буква; Омега есть буква; «Омега» есть слово из пяти букв. Фреге первым последовательно проводил различие между обозначением предмета и обозначением обозначения, и вслед за ним это делала Варшавская школа логиков. Однако и сегодня нередко пренебрегают этим различием (Гейтинг, Хвистек и др.), которое способно приводить к многозначности и недоразумениям.

Между свойствами обозначаемых объектов и свойствами их обозначений существует такого рода соответствие, что если предмету присуще определенное свойство, то выражению, обозначающему этот предмет, присуще определенное синтаксическое свойство. Так, высказыванию о предмете: «Пять есть число», соответствует синтаксическое высказывание: «Пять» есть числительное. Если предложению, приписывающему объекту некоторое свойство, соответствует предложение, приписывающее обозначению этого объекта соответствующее синтаксическое свойство, то первое предложение можно перевести во второе. Такое предложение Карнап называет «квазисинтаксическим». Квазисинтаксические предложения допускают двойное истолкование. Их можно понимать как высказывания о свойстве объекта, например, «Пять есть число»: здесь слово «пять» обозначает некоторый класс предметов. Это — «содержательный способ речи». Но их можно истолковать также как высказывания о свойстве обозначения объекта: «Пять есть числительное». Здесь выражение (пять) обозначает не объект, а самое себя, употребляется «автонимно», что и приводит к двусмысленности. Если вместо квазисинтаксических употребляют чисто синтаксические предложения, например, «‘Пять’ есть числительное», используя «пять» как обозначение самого себя, то прибегают к «формальному способу речи». Это важно, ибо при таком способе речи языковой характер того, о чем говорят, выступает с полной ясностью.

Квазисинтаксические предложения играют важную роль. Они образуют промежуточную область между чисто объектными предложениями и чисто синтаксическими предложениями. При содержательном способе речи они кажутся объектными предложениями, однако по своему собственному содержанию они являются синтаксическими предложениями, ибо говорят об обозначении объекта. Они относятся к псевдо-объектным свойствам — таким свойствам, которые «кажутся свойствами объектов», но «по своему значению носят синтаксический характер»¹²⁰.

Осознание этого позволяет Карнапу прояснить многие проблемы, связанные с квазисинтаксическими предложениями. Становится более понятным отношение между импликацией и логическим следованием. Льюис, как и Рассел, рассматривал импликацию и следование как отношение между предложениями, т. е. как нечто равнозначное, и отличал следование как строгую импликацию от материальной импликации. Однако импликация и следование принципиально отличны друг от друга. Логическое следование действительно представляет собой отношение между предложениями, но импликация таковым не является. Импликация говорит не о предложениях, а о предметах этих предложений. Импликация «если кто-то голодает, то он худеет» ничего не говорит о предложениях, она говорит о двух процессах. Напротив, отношение следования имеет место между предложениями, а не процессами. Оно является синтаксическим отношением. Отношение между предметами, которое выражено импликацией, является синтетическим. Когда «если»— предложение и «то»—предложение просто фактически связаны друг с другом, то второе не следует из первого. Однако в особых случаях, когда импликативное отношение является не синтетическим, а аналитическим, оно имеет то же логическое содержание, что и отношение следования. Но и в этих случаях импликация не тождественна следованию, ибо она продолжает оставаться отношением между предметами. Однако здесь ей соответствует отношение между предложениями — синтаксическое отношение логического следования, в то время как при синтетической, фактической импликации этого нет.

Импликация совпадает со следованием только тогда, когда она является не синтетическим, а аналитическим отношением. При этом она совпадает по содержанию с отношением следования, т. е. является квазисинтаксическим предложением. Хотя кажется, что она говорит об отношении между предметами, на самом деле она говорит об отношении между предложениями.

Точно так же становится яснее подлинный характер модальных понятий (необходимо, случайно, возможно, невозможно), если их рассматривать как квазисинтаксические понятия¹²¹. Традиционно различают логическую и фактическую необходимость, невозможность и т.п. Ясно, что логические модальности выражают лишь характер логического следования, противоречия и т.д. Но то же самое справедливо и для фактических модальностей. Кажется, что они относятся только к предметам, говорят о том, что какое-то положение дел необходимо или возможно. Однако естественная необходимость есть не что иное, как необходимость логического следования из закона природы. В природе существуют только факты. Организмы просто умирают. То, что они должны умирать, что смерть каждого организма необходима, определяется лишь биологическими законами, т. е. следует из этих законов. Если этого нет, то тогда нет никакой необходимости: возможно, организмы бессмертны. «Возможно» здесь означает, что это не противоречит законам природы. И точно так же фактическая невозможность означает лишь одно: противоречие с каким-то законом природы. Вечный двигатель невозможен потому, что он противоречит второму началу термодинамики. Противоречие есть чисто логическое отношение — отношение между предложениями. В природе ему соответствует только небытие, противоречивость просто не существует. Когда предметы и процессы считаются необходимыми или случайными, возможными или невозможными, то это всегда имеет лишь тот смысл, что они могут быть выведены из законов природы, совместимы или несовместимы с ними. Модальные характеристики только по видимости говорят об отношениях между предметами, на самом же деле они выражают отношения между предложениями. Поэтому их можно перевести в чисто синтаксические предложения. Предложение р₁: «Все организмы должны умереть» соответствует синтаксическому предложению: является аналитическим предложением» (при соответствующих определениях и законах). Предложению р₂ «Вечный двигатель невозможен» соответствует синтаксическое предложение:  «p₂ является противоречивым». А предложению р₃. «Организмы являются, возможно, бессмертными» соответствует синтаксическое предложение: «p₃ не является противоречивым». Предложению р₄. «Расположение звезд и человеческие судьбы совершенно случайно могут согласоваться» соответствует синтаксическое предложение: «p₄ не является ни аналитическим, ни противоречивым и его отрицание не является противоречивым, а только синтетическим». Таким образом, модальные высказывания являются квазисинтаксическими предложениями.

Для модальных понятий, как и для логического следования, Льюис («Survey of Symbolic Logic») требовал логики, опирающейся на смысл. Необходимость предложений не может быть выражена в системе «Principia Mathematical Поэтому модальные понятия Льюис считал неэкстенсиональными и требующими обращения к смыслу предложений. Он принял понятие «возможно» в качестве основного, ввел для него новый знак и с его помощью дал определение понятиям «невозможно» и «необходимо». Его ученики и последователи¹²² затем разработали собственные системы модальной логики, представляющие собой расширения системы Рассела.

Карнап показал, что модальным понятиям также можно дать логико-синтаксическую формулировку и истолковать модальные высказывания как квазисинтаксические предложения. Здесь в первую очередь следует обратить внимание на их логический, а не синтаксический характер. Модальные высказывания только по видимости говорят об отношении ситуаций, на самом же деле они являются квазилогическими высказываниями. Логика изначально опирается на семантику, поэтому модальная логика первоначально строится на основе семантики и учитывает отношения по смыслу, как фактически делает и сам Карнап в своей новой работе «Значение и необходимость» (1947). Тем не менее остается справедливым принципиальное положение «Логического синтаксиса языка» о том, что модальные высказывания, по сути дела, говорят не о положениях дел, а о логических отношениях. И поскольку логику можно представить в виде синтаксиса, они также не требуют никакой особой логики. Каждую модальную систему можно перевести в синтаксическую систему. Конечно, не запрещается строить особую модальную логику, но она вовсе не необходима, как полагали до сих пор.

Ранее квазисинтаксические предложения возникали при употреблении понятий в качестве предикатов, которые Карнап называет «общими предикатами» или «общими словами». Они выражают свойства или отношения, «которые аналитически приписываются всем предметам определенного рода» (S. 219). Если в предложении с таким предикатом заменить субъект другим, относящимся к тому же роду, то вновь получится аналитическое предложение, например: собака есть вещь, Луна есть вещь, или: семь есть число, нуль есть число, и так для любой другой вещи и для любого числа. Если же субъект принадлежит к какому-то иному роду, то вообще не получается никакого осмысленного предложения, например: ложь есть вещь, Цезарь есть число. Такими «общими словами» будут: вещь, предмет, свойство, отношение, положение дел, состояние, процесс, пространство, время, число и т.п. Существуют виды понятий или слов, которые в рамках филологических категорий существительного, прилагательного, глагола различаются с точки зрения логической грамматики, на что впервые указал Витгенштейн¹²³. Это «синтаксические категории»¹²⁴.

«Общие предикаты» могут использоваться двояким образом. 1. Во-первых, для указания синтаксического вида выражения в целях однозначного понимания, например, «состояние дружбы» в отличие от «отношения дружбы», для облегчения понимания или просто для усиления, например «процесс нагревания». При таком употреблении общий предикат не является самостоятельным, он представляет собой лишь грамматическое дополнение другого выражения, в частности, переменных, которые представлены такими словами, как «некий», «нечто», «каждый», «все». Поскольку из самих этих слов не видно, какие отдельные предметы можно подставлять на их место, нужно указать вид допустимых аргументов для общих, экзистенциальных и вопросительных предложений. Например, «Если некое любое число..., то...» или «Существует некое отношение такого рода, что...» или «В какое время было...?». Такие предложения ни в коей мере не являются квазисинтаксическими, они представляют собой подлинные объектные предложения.

Но общие слова могут использоваться также и в качестве самостоятельных предикатов, например, «Пять есть число», «Дружба есть отношение». Тогда такому слову можно соподчинить синтаксический предикат (свойство или отношение), который приписывается всем обозначениям предметов соответствующего вида, например, «Пять» есть числительное, «Дружба» есть слово об отношении. Здесь общее слово становится квазисинтаксическим предикатом, а предложение — квазисинтаксическим предложением.

(Предложение типа «Цезарь есть число» нельзя безоговорочно считать бессмысленным. Как позднее¹²⁵ признал сам Карнап, предложение «Этот камень думает о Вене» может рассматриваться либо как бессмысленное, либо как ложное в зависимости от синтаксических принципов языка. Если общие слова образуют синтаксические категории, то предложение с общим предикатом и с субъектом другого вида будет бессмысленным. Однако различие между вещью и числом, вещью и свойством является, по сути дела, дескриптивным. Поэтому общие предикаты не обязательно представляют синтаксические категории. Если же они не представляют таких категорий, то подобные предложения не бессмысленны, а просто ложны и не являются квазисинтаксическими предложениями. Они будут таковыми только при той предпосылке, что общие предикаты подводятся под синтаксические правила.)

Квазисинтаксические предложения только по видимости относятся к внеязыковым предметам — числам, свойствам, пространству и т.п. На самом же деле они говорят об обозначениях — обозначениях чисел, свойств, пространственных координатах и т.п. Это лишь «псевдообъектные предложения». Если квазисинтаксические предложения признаны в качестве таковых, то постановка многих проблем становится более ясной и открываются разнообразные пути их решения. Именно благодаря этому квазисинтаксические предложения приобретают особое теоретико-познавательное значение.

Если их переводят в чисто синтаксические предложения, если от «содержательного» переходят к «формальному способу речи», то не только устраняется вводящая в заблуждение неясность, но часто исчезает и сама проблема. Так, знаменитое высказывание Кронекера «Натуральные числа создал Бог, напротив, дроби и действительные числа — дело человека» приобретает простой и ясный смысл: знаки для натуральных чисел являются исходными, выражения для дробей и действительных чисел вводятся с помощью определений (см. об этом ниже, с. 107—108).

Поскольку под квазисинтаксическими предложениями подразумеваются собственно синтаксические предложения, они зависят от построения языка. Они не могут рассматриваться сами по себе, требуется указать, какому языку они принадлежат — языку ли науки, какому-то иному языку или речь идет обо всех языках. Поэтому относительно этих предложений не стоит вопрос об их истинности или ложности, можно рассматривать лишь целесообразность тех или иных языковых постулатов и их следствия. С ними дело обстоит совершенно иначе, чем с подлинными объектными предложениями, за которые их легко можно принять при содержательном способе речи.

Квазисинтаксическими Карнап считает также те предложения, которые выражают значение. При указании значения слова или предложения обычно обозначаемый ими предмет или положение дел описывают с помощью других предложений. При этом между предложениями устанавливается отношение эквивалентности. Вследствие этого высказывания о значениях можно сформулировать как высказывания о синтаксических отношениях их обозначений. Например, «дневная звезда» означает Солнце; это значит: выражение «дневная звезда» является синонимом слова «Солнце». «Синоним» есть формальное синтаксическое понятие, которое определяется посредством формального равенства содержаний предложений, имеющих соответствующие обозначения. Таким способом можно формально, синтаксически выразить и отношения между смыслами различных выражений и обозначенными ими предметами. Например, «вечерняя звезда» и «утренняя звезда» имеют разный смысл, но обозначают один и тот же объект. Этому соответствует синтаксическое предложение: выражения «вечерняя звезда» и «утренняя звезда» являются синонимами, но не благодаря их определениям, как в случае с «орел» (поэт.) и «орел», а благодаря опыту. Высказыванию «Два предложения имеют один и тот же смысл» соответствует предложение: «Они обладают одним и тем логическим содержанием» (в соответствии с определением «логического содержания», см. с. 85), что устанавливается либо чисто логически, либо эмпирически.

Однако с тех пор Карнап сам осознал, что высказывания о значении являются не квазисинтаксическими, а носят, скорее, семантический характер¹²⁶. Их описание посредством синтаксических отношений является лишь вторичным, ибо сначала они устанавливаются на основе значений. Первичными являются семантические связи. Синтаксическое описание значения можно осуществить только в том случае, если принят тезис экстенсиональности. Выражения, имеющие разные значения, но обозначающие один и тот же объект, и предложения, обладающие разными смыслами, но представляющие один и тот же факт, не являются ни квазисинтаксическими, ни ква-зилогическими. Как признал сам Карнап (ibid.), они носят чисто семантический характер. Сложные предложения, части которых говорят о том, что кто-то думает, верит или утверждает относительно какого-то положения дел, и вообще предложения с косвенной речью Карнап не рассматривает больше как квазисинтаксические или чисто семантические предложения. Теперь он считает их прагматическими предложениями, относящимися к поведению субъекта и использующими семантические понятия (ibid.).

В «Логическом синтаксисе языка» все неэкстенсиональные (интенсиональные) предложения Карнап считал квазисинтаксическими. Но с тех пор он осознал большое значение семантики, что нашло выражение в его работах «Введение в семантику» и «Значение и необходимость», и его понимание квазисинтаксических предложений решающим образом изменилось. Псевдообъектные предложения, которые только по видимости говорят о предметах, по сути дела выражают логические связи. Но, как отныне признает Карнап, логика в первую очередь опирается на семантику, а не на синтаксис. Поэтому псевдообъектные предложения лучше называть квазилогиче-скими_у а не квазисинтаксическими предложениями. Сначала их нужно сформулировать в виде семантических предложений и лишь после этого переводить в синтаксические¹²⁷. Это принципиально важный шаг. Он устраняет те возражения, которые были выдвинуты против оценки Карнапом квазисинтаксических предложений и, прежде всего, против приписанной им роли в философии. В «Логическом синтаксисе языка» Карнап подчеркивал тесную связь философии с квазисинтаксическими предложениями и с синтаксисом языка науки.

Предложения и проблемы некоторой области относятся либо к объектам этой области, их свойствам и отношениям, либо к логическим отношениям понятий, предложений, теорий, которые говорят об этих объектах. Предложение должно быть либо подлинным объектным предложением, синтаксическим предложением, либо — как квазисинтаксические предложения — допускать преобразование в чисто синтаксическое предложение. Если это невозможно, то предложение вообще не имеет никакого научного содержания. Переводимость в синтаксическое предложение образует критерий осмысленности для всех тех предложений, которые не являются ни подлинными объектными предложениями, ни чисто синтаксическими.

Взгляд на философию с этой точки зрения дает новое, более точное определение философии как науки. С вопросами об объектах философия не может иметь дела, поскольку ими занимаются конкретные науки, а собственной области объектов у метафизики, выходящей за пределы опыта, нет. Поэтому вопросы, которыми занимается философия, могут быть только логическими вопросами, а именно вопросами логического анализа науки¹²⁸. В своем общем синтаксисе Карнап показал, что все логические отношения, будучи формальными, относящимися только к «последовательности и (синтаксическому) виду знаков языковых выражений», могут быть сформулированы как синтаксические. Отсюда Карнап сделал вывод о том, «что все осмысленные проблемы философии», по крайней мере не метафизической и не занимающейся ценностями философии, «относятся к синтаксису»¹²⁹. Опять-таки Витгенштейн впервые высказал похожее понимание философии и ее отношения к логике науки и синтаксису (в «Логико-философском трактате»), но не сформулировал ни логики науки, ни синтаксиса. Синтаксические определения, с его точки зрения, можно сформулировать без ссылки на смысл; напротив, предложения логики науки относятся к смыслу научных понятий и предложений.

Однако обычно философия очень мало занимается чисто формальными вопросами символических систем. Большей частью, особенно при обсуждении оснований конкретных наук, ее вопросы относятся к мнимым объектам — пространству, времени, вещи, числу... Однако, по сути дела, они направлены на понятия, предложения, теории и их логический характер. Это квазисинтаксические вопросы. Философия есть логика науки, а логика науки есть синтаксис научного языка. Все ее вопросы при точной формулировке можно поставить как синтаксические вопросы. Поэтому Карнап полагал, что очень многие философские вопросы, которые считаются вопросами об объектах лишь вследствие содержательного способа речи, но фактически являются квазисинтаксическими, можно прояснить благодаря их переводу в формальный способ речи. Так, в спорах об основаниях математики можно устранить противоположность формалистского и логицистского истолкований чисел. Одни определяют числа как классы классов вещей, другие — как самостоятельный, исходный вид предметов. При формальном подходе эти противоположные истолкования говорят просто следующее: согласно одному, обозначения чисел являются обозначениями классов второй ступени; согласно другому, обозначения чисел являются выражениями нулевой ступени. И спор разрешается тем, что систему арифметики можно строить как на основе первого, так и на основе второго определения (S. 227). Предложение Витгенштейна «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» также становится яснее, если перевести его в соответствующее синтаксическое предложение: наука есть система предложений, а не имен (S. 230).

Философские вопросы часто включают в себя «общие слова» и говорят о видах предметов. Порой это стимулирует постановку псевдовопросов о сущности этих видов предметов — сущности чисел, времени, универсалий и т.п. Такие псевдовопросы не возникают, если вместо общих слов используют соответствующие синтаксические выражения (числительные, временные координаты, предикаты). Благодаря переводу в предложения, говорящие об обозначениях, противоречия и бессмысленность становятся явными. Высказывания о «невыразимом», которые вслед за Витгенштейном принимал и Венский кружок, оказываются утверждениями о том, что существуют невысказанные предметы и положения дел, т. е. существуют обозначения предметов, которые нельзя обозначить, и высказывания о таких положениях дел, которые нельзя описать. Таким образом, они оказываются внутренне противоречивыми.

«В любой области науки можно высказываться либо с помощью предложений этой области, либо о предложениях этой области»¹³⁰. Подлинными предложениями являются либо объектные предложения, либо синтаксические предложения. Однако они не разделены на особые области, как разделены конкретные науки и логика науки, но вместе присутствуют в конкретных науках. И те, и другие нужны там, где речь идет как об объектах, так и о понятиях и предложениях, а также о логических отношениях. То же самое верно и для логики науки, если к синтаксическим исследованиям добавляется еще обсуждение психологических, социологических и исторических обстоятельств использования языка. Когда логика науки обращается к конкретным наукам, то к их исследованиям добавляется еще анализ логико-синтаксических связей¹³¹.

Однако это определение философии, которое сводит ее к предложениям о синтаксисе, т. е. о «последовательности и (синтаксическом) виде знаков языковых выражений», является слишком узким. Карнап сам согласился с этим. Задачу философии он теперь расширяет до «семиотического» (не путать с «семантическим») анализа языка науки и теоретических частей повседневного языка. «Семиотика» включает в себя анализ языка в трех направлениях: в отношении употребления языка, т. е. в прагматическом отношении, затем в отношении значения языковых знаков, в семантическом отношении, наконец, в отношении связи знаков без учета их значения, т. е. в синтаксическом отношении. В философии обычно взаимосвязаны все три направления исследований. В теории познания и философии науки (в философии естествознания, в основаниях математики) речь идет о приобретении выраженного в языке знания посредством восприятия, сравнения, подтверждения. В общем, такие исследования относятся к прагматике. Это психологические, социологические, исторические, т. е. эмпирические, исследования. В то же время здесь идет речь и о логическом анализе. Если принимают во внимание значение языковых выражений, то переходят в область семантики. И когда исследования осуществляются чисто формальным способом и выражаются в исчислении, они принадлежат сфере синтаксиса¹³².

Но в таком случае теперь уже нельзя говорить, что философия прежде всего имеет дело с квазисинтаксическими предложениями и что благодаря их переводу в чисто синтаксические предложения проблемы разрешаются или, по крайней мере, проясняются, о чем Карнап так много говорил в «Логическом синтаксисе языка». Если квазисинтаксические предложения не являются чисто семантическими, то тогда они представляют собой квазилогические предложения. Последние сначала должны формулироваться как семантические преложе-ния и только после этого могут быть формализованы. При этом нельзя обойтись без обращения к значению, к связи с предметами. С помощью одного синтаксиса, посредством анализа только отношений между знаками, посредством перехода от содержательного к формальному способу речи нельзя, в общем, сделать проблемы более ясными.

Теперь языковые формулировки в значительной мере зависят оттого, в какой мере прояснены предметные связи. Если знаменитое высказывание Кронекера о натуральных и других числах (см. выше, с. 101 — 102) становится более ясным благодаря его переводу в предложение, говорящее о разнице между исходными и определяемыми знаками, то это обусловлено также тем обстоятельством, что Вейер-штрасс и Мирей доказали сводимость всех чисел к натуральным числам. Что же касается заявленного преимущества формального способа речи по сравнению с содержательным, т. е. синтаксического по сравнению с семантическим, то здесь оказывается справедливой критика Миллем «известного афоризма Кондильяка, согласно которому наука есть не что иное или почти не что иное, как язык, из которого мы черпаем новые названия для одного и того же способа открытия природы и свойств вещей; напротив, верно то, что нельзя найти правильных наименований, если не знать природы и свойств вещей. Нужно ли говорить, что никакие мыслимые манипуляции с именами не способны дать ни малейшего знания о вещах и что с помощью имен мы можем получить лишь то знание, которое у нас уже было?»¹³³. То же говорит и сам Карнап¹³⁴: «Синтаксическое преобразование определенных элементов языка науки опирается, конечно, на свободно избираемые постулаты. Но такие постулаты могут оказаться плодотворными лишь тогда, когда они опираются на эмпирические результаты конкретного научного исследования». Во всяком случае, постулаты, касающиеся исходных знаков, посредством которых могут быть определены другие знаки, предназначены для такого синтаксического преобразования (хотя в математике и не идет речь об эмпирических результатах).

Но в качестве квазисинтаксических Карнап рассматривает также разнообразные предложения, не обладающие собственным смыслом, как, скажем, синтаксические предложения, говорящие об отношениях обозначений. Для квазисинтаксического предложения его формулировке в формальном способе речи сопоставляется его формулировка в содержательном способе речи, которая и образует его собственный смысл¹³⁵. Так, предложение «Каждый звук обладает определенной высотой» само по себе не означает: «Каждое обозначение звука содержит обозначение его высоты»¹³⁶ или предложение «К изначально данному относятся воспринимаемые качества, например цвета, запахи и тому подобное» не равнозначно синтаксическому предложению: «К исходным дескриптивным знакам относятся знаки ощущений, например обозначения цветов, запахов и тому подобного»¹³⁷. Здесь просто к высказываниям о предметах добавляются высказывания об их обозначениях. Они не образуют действительного смысла первых, но вносят изменения в смысл предложений, говорят нечто иное: говорят не о предметах, а об их обозначениях. Предложения «Луна есть вещь», «Пять есть число» что-то говорят о классах предметов; напротив, «‘Луна’ есть название вещи», «‘Пять’ есть числительное» говорят о соответствующих обозначениях. Ясно, что когда от содержательного способа речи переходят к формальному, предметные проблемы исчезают¹³⁸ — не потому, что оказываются псевдопроблемами, а потому, что их оставляют в стороне. Конечно, если говорить не о числах, а о числительных, то не возникнет никаких вопросов по поводу того, что такое числа. Однако они появляются при семантическом рассмотрении, когда спрашивают о том, что обозначают числительные. Предложение «Числа есть классы классов вещей» Карнап в «Логическом синтаксисе языка» рассматривал как квазисинтаксическое предложение, смысл которого выражается в синтаксическом предложении: «Числительные являются обозначениями классов 2-й ступени»¹³⁹. Однако большая работа, проделанная Фреге и Расселом, была бы излишней, если бы здесь видели только языковой постулат, отличный от постулата: «Числительные являются выражениями нулевой ступени»¹⁴⁰. Как сам Карнап предостерегал против «беспечного» употребления слова «бессмысленный»¹⁴¹, так нужно предостеречь и против беспечного употребления слова «псевдопроблема». Слишком просто объявить неудобные вопросы бессмысленными или псевдопроблемами за счет того, чтобы от рассмотрения предметов перейти к рассмотрению их обозначений, т. е. чего-то совершенного иного.

С признанием исключительности синтаксической и исключением семантической точки зрения связано то, что в своем раннем понимании языка Карнап и отчасти Венский кружок оправдывали наиболее радикальную форму номинализма — вокализм. Вновь и вновь появлялись формулировки, говорящие о том, что понятия и высказывания представляют собой лишь обозначения, а их значение оставалось без рассмотрения. Например, «Имя физического объекта (например, слово ‘луна’) сводимо к предикатам чувственно данного» ¹⁴².

Имя — слово — вообще нельзя свести, это можно сделать только в отношении понятия.

Этот вокализм обнаруживается прежде всего в истолковании логики и математики. И та, и другая «состоят только из конвенциональных постулатов, задающих употребление знаков. Поэтому знаки логики и математики не обозначают предметов, а служат лишь для символического представления этих постулатов»¹⁴³. «‘5 + 7 = 12’ вовсе не является высказыванием, это правило, позволяющее нам преобразовывать предложение со знаком 5 + 7 в эквивалентное предложение, содержащее знак 12. Это — правило об употреблении знаков»¹⁴⁴. «Арифметические предложения составляются из знаков такого-то рода таким-то образом; они представляют собой те или иные правила преобразования». «При использовании формального способа речи говорят не о ‘числах’, а только о ‘знаках чисел’, устраняя псевдовопрос» о том, чем являются числа в качестве предметов¹⁴⁵. Математика занимается только тем способом, «которым мы хотим говорить о предметах»¹⁴⁶, т. е. только языком. В соответствии с этим числа есть не что иное, как знаки чисел и числительные, которые обозначают только правила своего собственного употребления. Это относится только к чисто формалистическому построению математики, но не к логицизму и интуиционизму. Предложения логики и математики после их формализации представляют собой только последовательности значков, исчисление. Однако наряду с исчислением имеется также семантическая система, о чем ясно сказал Карнап. Несомненно, логика и математика не занимаются фактами действительности, однако отсюда не следует, что они относятся только к знакам. Их знаки имеют некоторое значение, что-то обозначают. Некоторое число, например 3, представляет собой не просто знак числа или числительное, оно обозначает определенный набор единиц: 1 + 1 + 1, взятый как целое. Поэтому высказывание о числе нельзя заменить высказыванием о числительном. Поэтому то, о чем говорит высказывание «Пять есть число», не выражается высказыванием «‘Пять’ есть числительное».

В формализованной логистике логика также имеет дело только с голыми знаками. Но формулировки ее правил опираются на собственное значение логических констант. Таблицы истинности соответствуют значениям пропозициональных связок («и», «или» и т.д.). Эти значения можно определить либо с помощью определенных взаимосвязей истинностных значений, либо их можно задать как исходные при формулировке функций истинности.

Однако все эти возражения относятся к уже преодоленной точке зрения. В своих новых работах Карнап отказался от одностороннего синтаксического рассмотрения и полностью принял семантический подход. В одном из дополнений к работе «Введение в семантику» (S. 2460 он сам указал на изменения, которые претерпела позиция «Логического синтаксиса языка», и отказался от ограничения философии синтаксисом языка науки.

Значение «Логического синтаксиса языка» Карнапа можно было бы охарактеризовать словами, которые посвятил этой работе один из выдающихся логиков современности Йоргенсен: «Эта новая книга Карнапа безусловно принадлежит к наиболее значительным явлениям философской литературы нашего времени... В дальнейшем ее будут рассматривать как веху на трудном пути развития подлинно научной философии.