Кризис политики и теории государства
Кризис политики и теории государства
Тема этого раздела книги - философия политики и кризис современной теории государства. Речь идет о кризисе той модели политики, которая, при всех ее видоизменениях, определяла со времен Просвещения на протяжение более чем двухсот лет европейскую историю. Понимание политики было в различные эпохи, естественно, разным. Абстрактного и общего понятия политики, значимого для всех времен, не существует. Понятие политики всегда определяется вновь применительно к особенностям конкретной исторической эпохи. Ясно одно, что политика более других факторов определяла и будет определять судьбы народов и культур. "Политика - наша судьба" (Наполеон).
За 40 лет жизни в условиях либеральной системы мы, по всей очевидности, утратили политическое сознание. О политике у нас привыкли говорить как о грязном деле, от которого приличному человеку и добропорядочному бюргеру следовало бы держаться подальше. Приведенное выше высказывание Наполеона о политике разделяют у нас лишь немногие. Между тем все крупнейшие катастрофы ХХ века произошли под существенным влиянием политических факторов. Во всяком случае, стало очевидным, что политика была не в состоянии предотвратить эти катастрофы или уменьшить их масштабы до какого-то выносимого уровня. Выражение "политика - наша судьба" звучит, впрочем, зловеще и угрожающе: какой же еще судьбы ожидать нам в будущем, после того что пришлось уже испытать в ХХ веке, если политика станет судьбоносной и решающей силой?
Ныне мы стали в Германии свидетелями всеобщего недовольства политикой. Люди не хотят больше слышать о ней. Граждане разуверились в способности политики решить важнейшие для страны проблемы. Потеряно доверие к самим политикам. Известный историк Кристиан Майер характеризует нынешнюю ситуацию как "затишье перед бурей". Политики выглядят беспомощно.
Нужно исходить из того, что по сравнению с минувшими десятилетиями ФРГ предстоят трудные времена. Мы будем выброшены из той идиллической ниши, в которой пребывали до сих пор, и окажемся ввергнутыми в политику, в бурные воды истории. Германия находится теперь в новой ситуации, но перед лицом нового исторического вызова политики не знают, на каком пути и какими средствами можно решить возникшие проблемы. А поскольку "история" заставляет людей реагировать на новые ситуации политически, нынешнее наше положение может провоцировать и на иррациональные реакции.
Недоверие к политике и неприятие ее понятны, однако это не меняет сути дела: политика остается, пожалуй, той силой, которая решает нашу судьбу. Отказаться от политического мышления и поведения мы можем меньше, чем когда-либо.
Каковы бы ни были возможности, задачи и устремления политики, она всегда должна решать задачи, которые ставит реальная ситуация. Решение же этих задач всегда зависит от предварительной оценки положения. Недостаточная или ложная оценка ситуации ставит политику тут же в трудное положение.
То, как происходит процесс объединения Германии, напоминает нам каждодневно, к чему приводит ложная оценка ситуации. Достаточно один раз ошибиться в оценке общего положения, чтобы это привело затем к фатальным последствиям, которые уже не просто исправить. Если вспомнить, на каких основах предполагалось объединение Германии в экономическом и социально-политическом отношении, то связывался этот процесс с обещанием достичь в обозримом будущем выравнивания условий жизни в новых землях ФРГ до того уровня, какой существует в старых землях страны. Такова была предпосылка, которой следовала политика с самого начала процесса объединения. Вера в то, будто возможно после коллапса коммунизма в течение нескольких лет создать "процветающие земли", - типичный пример того, что значит ложная оценка политиками общей ситуации, приводящая к фатальным последствиям.
Если высказанный тезис о кризисе либерализма верен, тогда встает вопрос об альтернативе: какая духовно-политическая сила способна была бы вывести нас ныне, в конце столетия из этой кризисной ситуации? Для всех катастроф, возникших в ХХ веке по окончании первой мировой войны вследствие нерешенных проблем, был питательной почвой тогдашний кризис либеральной демократии или иных, исторически отживших форм правления. Первая мировая война привела ко второй не в последнюю очередь по той причине, что страны-победительницы не могли создать мир в Европе. Они сумели выиграть войну, но не могли обеспечить мира. Пришествие национал-социализма было также следствием неспособности стран-победительниц закончить первую мировую войну установлением мирного порядка.
И если нам приходится говорить сегодня о том, что кризис либерализма наступает вновь, значит, мы, очевидно, не извлекли никаких уроков из истории. Мы опять-таки не сделали правильных выводов, поскольку сам анализ исторической ситуации был ошибочным. Есть множество признаков того, что вдруг возвращаются явления, которые, как нам казалось, канули в бездну истории: фашизм, национализм, война в центре Европы. "Сараево" вызывает сегодня в нашем сознании пугающую аналогию с кризисной ситуацией 1914 года. Никакая политическая фантастика не способна была бы создать такой образ. Люди обречены повторять историю до тех пор, пока не научатся извлекать из нее уроки. И пока что в настоящий момент возникает впечатление, что мы еще весьма далеки от постижения уроков истории.
В размышлениях над кризисом политики мы всегда должны исходить из того, какой новый порядок складывается в мире, или из хаоса, если таковой имеет место при отсутствии мирового порядка. Политика включается в известной мере в осмысление общей ситуации в мире. Политика осуществляется ныне с учетом общего положения в мире в целом, чего не было никогда раньше в истории. По той простой причине, что все оказалось взаимосвязано. Ни одна страна не может оставаться безразличной к тому, что происходит в другой стране, будь то в Югославии, России, Китае, Японии или Италии.
Карл Фридрих фон Вайцзеккер справедливо говорит в этой связи, что наш век - это "век всемирной внутренней политики". Но если политика касается всего мира, тогда, естественно, международная политика должна находиться в чьей-то компетенции. Образ некоего всемирного государства уже витает в головах у многих. Такое всемирное государство должно было бы якобы располагать и монополией на применение силы, как это было до сих пор с национальными государствами в пределах их территорий. В задачу всемирного государства входила бы забота о том, чтобы осуществлялись определенные правила, принятые мировым сообществом, представленным в ООН.
Однако если бы международное развитие действительно пошло в этом направлении, это означало бы на самом деле конец политики как таковой. Тогда вообще не было бы больше политики, а оставалась бы вместо нее, как говаривал Карл Шмитт, одна только полиция. Совсем недавно эксперты снова высказывались за такую организацию ООН, чтобы та - вроде, так сказать, всемирного правительства - могла обеспечить соблюдение прав человека в любой точке земного шара. И тогда ООН должна была бы стать верховным субъектом политики, последней инстанцией принятия политических решений.
Прежний мировой порядок имел биполярную структуру. Был Восток и Запад, коммунистический мир и капиталистический. Или, выражаясь марксистским языком, прогрессивные силы и те, которые упорствовали в сохранении прошлого. Не стоит забывать, что тогдашний порядок был лишь фасадом, за которым в течение 40 лет шла постоянная борьба именно за идею единого мира.
И вот теперь былое разделение мира между великими державами рухнуло. Мы стали свидетелями того, как все политические отношения постепенно анархизируются. Если нам не удастся прийти к такому мирному устройству, которое внушало бы доверие, тогда нечего будет думать и о решении каких-либо иных вопросов. Если сохранится анархизация политических отношений и будет продолжаться распространение политического насилия, будет утрачен шанс решить все остальные проблемы, от которых также зависит выживание человечества.
Западный мир в течение 40 лет находил свое оправдание в притязании на то, что благодаря ему никогда впредь не должно повториться истребление народов. Однако демонстраций в защиту мира против того, что происходит в Югославии, в Германии ныне не проводится. Европа просто взирает на происходящее и реагирует на события в Югославии в духе стратегических и дипломатических усилий, которые свойственны были дипломатии и 150 лет назад. Если Сербия добьется своих экспансионистских целей, то Европа санкционирует территориальные завоевания сербов, и это окажется примером для других стран, что такое вполне возможно.
Мы все еще мыслим в политике лишь социально-экономическими категориями. В этом смысле мы так и остались хорошими марксистами. Всякие иные категории, выходящие за рамки социально-экономических, у наших политиков отсутствуют. Духовные, исторические, культурные, а иногда и религиозные аспекты политической ситуации остаются едва ли замеченными нашими политиками. И это видно не только по тому, насколько они бессильны по отношению к войне на Балканах, но и в том, как они занимаются проблемой объединения Европы.
Европа представляет собой исторически сложившийся феномен культуры, ее дальнейшее формирование должно осуществляться с учетом именно этих факторов. А что делают наши политики? Действуя в чисто бюрократической манере, они сводят объединение Европы к экономической интеграции. Они полагают, будто такой проект всемирно-исторического значения как политическое объединение Европы можно осуществить административными мерами. После того, как мы только что были свидетелями краха наднациональных организационных структур бюрократического характера в Восточной Европе, мы не нашли ничего лучшего, как доверить европейский проект брюссельской бюрократии с ее централистскими устремлениями.
Между тем Европа нуждается прежде всего в субстанциональной общности, которая разделялась бы всеми народами континента. Европе нужна фундаментальная политическая идея как направляющий образ будущего. Вместо этого политика растворяется в экономических и административных мерах. У нас утрачено само понятие "политического отношения". И это продолжается в течение долгого периода европейской истории. Так что Европе нужно осмыслить сначала понятие политического отношения и, более того, понятие государства.
Раньше только государство считалось субъектом политики. Это было совершенно само собой разумеющимся еще для Макса Вебера. Шла конкурентная борьба за расширение власти между суверенными территориальными государствами. Сегодня же не стало больше различимого субъекта политики. Понятие "политического" стало аморфным, расплывчатым. Карл Шмитт говорил в этой связи: это означает, что мы живем в обществе, которое склонно к тотальной политизации. Нет такой области общественной жизни, которая не могла бы в любой момент политизироваться. Ничто не может, замечал он, избежать возможной политизации.
Хельмут Шельски писал о том, что в развитом индустриальном обществе политике поручено лишь участие в осуществлении тех неумолимых требований, которые диктуются самой научно-технической цивилизацией. Наука и техника предписывают политике императивы, которым она должна следовать. Сама же политика может лишь познать и осуществить необходимость, заложенную в научно-технической цивилизации. Политики, направленной на осуществление определенных целей и норм, как полагал он, больше не существует.
ФРГ, представляющая собой пример индустриального общества, ведет безжалостную борьбу на мировом рынке. Существование страны зависит от способности науки к обновлению и от способности общества воплотить новейшие достижения науки в новые технологии, чтобы предложить затем эти технологии на мировом рынке в виде самых современных товаров и услуг.
Прогресс индустриального общества обусловлен внутренней логикой рациональных взаимосвязей. Деловые рациональные соображения стали во всяком индустриальном обществе объективной силой, диктующей политике свои императивы, выполнять которые политике только и остается. Политика вынуждена все более подчиняться этому давлению. Если ФРГ как индустриальное общество не будет справляться с новыми требованиями конкуренции на мировом рынке, мы просто потеряем рано или поздно статус индустриальной державы и тогда не будет более возможности удерживать существующий уровень социального обеспечения. Нынешний кризис демократии может тогда еще более обостриться и снова привести к коллапсу демократии.
Уже в конце XVIII - начале XIX вв. крупные мыслители вроде Сен-Симона поняли, что новым субъектом истории станет отныне индустриальное общество. Политика в классическом смысле исчезнет. Господство политики сменится властью экспертов; политику будут воспринимать как помеху деловым соображениям.
Прогноз этот подтвердился лишь отчасти, поскольку общественные проблемы не обладают какой-либо самоочевидностью, способной убедить каждого в правильности того или иного необходимого решения. Поэтому не сбылись все прогнозы, связанные с технократической утопией, будто в один прекрасный день политика просто исчезнет. Упомянутое индустриальное общество, ориентированное на науку и технику, имеет между тем свою политическую цель, определяемую самой логикой данного общества, а именно удовлетворение материальных потребностей масс. Современное индустриальное общество оказывается более успешным, чем все предшествовавшие исторические формации, если измерять его успех именно данным, внутренне присущим ему критерием - производством материальных ценностей. Ни одна общественная формация не способна была выполнить это в столь значительных масштабах.
Производство такого множества материальных ценностей дало возможность выполнить давнее обещание - удовлетворить материальные потребности масс. Почему притом не удалось все-таки удовлетворить человека, на этот вопрос современная антропология, исходя из тех средств, которыми она располагает, ответить не может. Возникают все новые и новые потребности, которые требуют своего удовлетворения. Еще в начале эпохи Нового времени, 300 лет назад Томас Гоббс говорил, что в момент удовлетворения человек снова чувствует голод. Этим человеческие потребности отличаются от животных.
Верить в то, будто можно достичь удовлетворения человечества посредством производства индустриальным обществом массы товаров, было пустой мечтой. Потребности человека по природе своей безграничны именно в том смысле, который вкладывается в понятие "дурной бесконечности". Удовлетворить материальные потребности человека невозможно.
Херманн Люббе определяет политику как способность принимать решения по вопросам, для решения которых уже недостаточно научных знаний и компетенции экспертов. Он считает, что политика нужна лишь тогда, когда недостаточно научно-технической компетенции. Политика означает тогда способность решить вопрос о власти в ситуации, с которой не справляются технократы. В том понимании политики, которое предлагает Херманн Люббе, чувствуются отголоски традиции политической философии, идущей со времен Платона.
Какое понимание политики было характерно, по существу, для этой традиции? Что считалось нормативным фундаментом для всякой политической практики?
Согласно этой традиции цель политики состоит в том, чтобы сделать возможной упорядоченную совместную жизнь людей. Субстанциональное понятие политики предполагает здесь в качестве неотъемлемой составной части другое понятие - "порядка". Пожертвовать понятием порядка и мыслить лишь в категориях процесса или процедуры означало навлечь на себя роковые последствия. Как абсолютный минимум, положенный политике, рассматривалась ее обязанность установить и гарантировать упорядоченную совместную жизнь людей.
В философии политики Нового времени центральная мысль звучит у Томаса Гоббса следующим образом: если порядок в обществе, который поддерживался с легальным применением силы, распадается, политически организованному и упорядоченному обществу приходит конец и оно отбрасывается назад, к естественному состоянию. Тогда, говорит Гоббс, никто не уверен за свою жизнь и за свою собственность.
Современный западный человек, за спиной которого 300 лет политической цивилизации, уже не воспринимает более безопасность, обеспечиваемую государством, как достижение государства. В обозримом будущем такое положение может измениться. Проблема безопасности вновь приобретает все более возрастающее значение. Широкие круги населения охватывает чувство страха как доминирующее настроение. Мы рискуем превратиться в общество, разделенное на две категории: одни люди могут обеспечить себе личную охрану и живут в безопасности, тогда как другие как раз не в состоянии обеспечить себя таким образом и живут в постоянном страхе.
Если государство не в состоянии восстановить прежнее доверие к нему, обеспечив безопасность граждан, то в недалеком будущем будет поставлено под вопрос либеральное государство в целом. Но если правовое государство, наделенное правом на легальное применение силы, окажется несостоятельным, это означало бы отход от одного из величайших завоеваний цивилизации.
Формулируя понятие политики, нельзя отказаться от понятия порядка, ибо нормальное положение в обществе предполагает поддержание определенного порядка. Без известной стабильности нормальная ситуация в обществе немыслима.
Второе фундаментальное отличие европейского понимания политики от иного, применимого к азиатским деспотиям, состоит в присутствии компонента "справедливости". По представлению древних греков, политика должна быть озабочена созданием справедливого порядка. Если бы европейцы отказались от справедливости, они перестали бы быть европейцами.
В современной политике основной вопрос также касается справедливости и несправедливости. Но существует ли понятие справедливости, с которым согласилось бы на основе консенсуса абсолютное большинство? Едва ли. Однако как бы ни было трудно сформулировать сегодня такое понятие политики, устраивающее всех, теоретическая неразрешимость вопроса не должна все же заслонять тот факт, что как и прежде все политические процессы в обществе оцениваются как "справедливые" и "несправедливые". Суждения народа по этому поводу не может позволить себе проигнорировать ни одна партия.
Античную политическую философию отличает от современной политической науки то, что в эпоху античности философы говорили о политике на том же языке, что и народ, когда тот высказывался о политике. Ныне же политическая наука выработала язык, которым простые граждане вообще не пользуются и которого они в определенной мере даже и не понимают.
Для политики в Европе играли решающую роль слова Аристотеля о том, что люди могут, конечно, создать полис из желания преодолеть нужду. Нужда побуждает людей к политическому объединению. Однако остаются они вместе не ради простого выживания, а руководствуясь стремлением к такой жизни, которая соответствует понятию добра. Основополагающее понятие политики было связано для древних греков с возможностью построения справедливого и правильного общества. Наше европейское понятие политики, заметим, отнюдь не предполагает, кстати, феномена господства.
Свободные и равные граждане старались создать в античном полисе жизнь, соответствующую понятию добра. В политической философии Платона и Аристотеля речь идет о создании и осмыслении так называемого общественного пространства, в котором свободные и равные граждане могли бы выйти из темноты своего приватного существования к свету общественной, политической жизни. Человек как частное лицо обозначался древними греками как "идиотес", что означало "обычный человек, неумелый, профан, бестолковый". Люди, которые заботились только о себе, а не об общественных интересах, не об общем, считались и в самом деле "идиотами". Местом собрания общественности была рыночная площадь. Обсуждение общественных дел носило политический характер.
Если совместная жизнь людей в античном полисе мыслилась в соответствии с понятиями справедливости и добра, тогда нужно уточнить, что понималось как добро. Важнейшее условие древние греки видели в следующем: жизнь в соответствии с понятием добра невозможна без граждан, следующих нормам добра. Граждане должны обладать определенными добродетелями. Политика была направлена в античном полисе на то, чтобы сделать граждан "добродетельными". Она понималась как осуществление добра.
Античный полис распался из-за раскола общества на богатых и бедных. Дело дошло до гражданской войны, даже до революции. Древние греки искали какого-то нейтрального судью, способного рассудить их в этом споре, и они нашли "законодателя" Солона. Общество было в состоянии раскола, ему угрожал распад. Солон перераспределил богатства, интересы противостоящих сторон были согласованы. Он дал полису конституцию и избежал тирании.
Таким образом, было установлено, что распадающийся полис можно возродить на пути примирения, используя влияние слова и решение третейского суда. Платон высказывал такую мысль: для лучшего хода дел в мире политических отношений нужно чтобы либо властители занялись философскими размышлениями, либо философам была дана возможность осуществления власти. Сегодня такое высказывание может показаться скандальным. Мы ведь тут же начинаем думать об идеократии. Мы привыкли считать, будто философия и власть несоединимы. Вот здесь-то и коренится, кстати, типично немецкая проблема - разрыв между властью и духом.
Что имел в виду в данном случае Платон? Центральной проблемой политики было для него разделение власти. Проблема состоит в правильном обращении с властью. Хабермас считает, к примеру, что все конфликты должны решаться без употребления власти, исключительно в результате процесса их обсуждения и нахождения взаимопонимания. Однако решается ли при этом проблема власти? Конечно, нет, ибо в каждой дискуссии спорящие стороны занимают неравное положение. Участники спора располагают различной властью, или силой, или влиянием, употребив которые они могут добиться принятия своих предложений, ущемив интересы других. У кого нет, к примеру, особого дара речи, тот проигрывает сопернику, наделенному таким талантом.
Есть "власть слова", особенно значима она в Германии. Благодаря тому влиянию, которым обладало слово Мартина Лютера, удалось осуществить Реформацию. Даже феномен национал-социализма невозможно объяснить, не приняв во внимание того, в какой степени было использовано слово для совращения людей. На протяжении всей истории человечества власть слова играла огромную роль. В условиях демократии власть также достигается завоеванием одобрения людей, их согласия, чего добиться без влияния слова невозможно.
Платон стал основателем европейской политической философии, пытаясь дать ответ на кризис демократии. Кризис афинской демократии был вызовом не только политической философии, но и философии в целом. На вопрос о возможности преодоления философии Платон отвечал, что беды, которые выявляются в упомянутом кризисе, могут быть излечимы только при помощи философии. Кризис демократии был для Платона следствием разложения мышления.
Ложное мышление Платон видит в софистике, такой форме мышления, при которой политика и даже этические вопросы рассматриваются как решаемые техническим образом. Любой вопрос можно решить, если владеешь правильной техникой его рассмотрения. Именно такое мышление превалирует ныне и у нас в Германии - как у софистов. Мы ведь тоже трансформируем все политические и этические вопросы в технические и считаем проблемы разрешимыми в зависимости от наличия правильной техники их рассмотрения.
Платон и Аристотель [9] понимали категорию "политического" как форму осуществления человека. Именно в политически упорядоченном сообществе появляется возможность осуществления человеком своей сущности. В традиции же Нового времени уже не идет более речь о политике как о такой форме деятельности, которая делает человека истинно человеком и которая занимается в первую очередь обеспечением справедливого порядка. Вовсе нет. Гоббс занят темой самосохранения человека. Вопрос, который он ставит, звучит следующим образом: как нужно институализировать "политическое", в данном случае в форме государства, чтобы человек имел возможность вообще выжить, сохраниться?
Фикция, которую развивает Гоббс с его понятием естественного состояния, была обусловлена методическими обстоятельствами. Гоббс хотел тем самым показать, что станет с человеком в этом мире, если не будет никакой политической власти, которая защищала бы его. Тогда начнется "война всех против всех", в которой погибают слабые и выживают сильные как более приспособленные. Гоббс считал, что в естественном состоянии над человеком властвует даже не смерть как таковая, а страх быть убитым. Предпосылкой, которая легла в основу политической философии начала эпохи Нового времени, было понимание смертности человека. Человек смертен - это положение делает политику для Гоббса столь же необходимой, как и опасной. Политика отличается от всех других сфер деятельности человека тем, что в ней идет речь о жизни и смерти человека. Не будем забывать о том, что и в нашей нынешней исторической ситуации очень скоро могут вновь обрести актуальность вопросы жизни и смерти, обусловленные смертностью человека.
Отчего разгорается, по Гоббсу, эта война всех против всех? Оттого, что каждый вправе делать, что ему вздумается, между тем как природные ресурсы, которыми располагает человек, ограничены. Из-за скудости имеющихся благ и начинается война. Гоббс исходит из реалистического взгляда на положение вещей: человек полагает, что он вправе удовлетворить свои потребности, однако удовлетворить эти потребности никогда не будет возможности ввиду ограниченности имеющихся средств.
Из этого представления Гоббса происходят все современные теории, рассчитывающие создать такой мир, в котором не было бы больше необходимости в политике. Те, кто разделяет взгляд Гоббса, так представляют себе ситуацию, что коли богатство возросло до размеров, позволяющих всем иметь все, что они хотят, тот не нужна больше никакая политика. Социализм, а в основе своей и либерализм, ориентированы на создание такого мира, в котором в результате преодоления материальной нужды отпадет необходимость во власти и господстве. Обе системы нацелены на упразднение отношений господства и подчинения, на преодоление политики как таковой. Мы до сих пор верим в эту мечту, что когда-нибудь она все-таки сбудется.
Необходимость политики связывают, в кажущемся согласии с Гоббсом, с представлением, что люди конкурируют между собой из-за скудости средств к существованию. Война - результат несоответствия между безграничностью потребностей человека, с одной стороны, и ограниченностью средств для их удовлетворения - с другой. При сохранении такой предпосылки Гоббс не видел возможностей мира. Политическая философия Гоббса возникла из его поисков путей к миру. Мир был для него элементарным и неотъемлемым условием совместной жизни людей. Только при условии мира люди могут беспрепятственно преследовать свои ограниченные цели. Гоббс видел решение проблемы в установлении мира путем учреждения государства, соблюдающего нейтральность в отношении истины, чтобы избежать гражданской войны между представителями различных конфессий.
Христиане не могли достичь тогда единства в том, кто вправе интерпретировать христианскую истину таким образом, чтобы толкование ее было общеобязательным. Для эпохи Нового времени основной вопрос политики формулируется следующим образом: "Кто вправе интерпретировать истину, принимать обязательные для всех решения?". Для Гоббса этим легитимным субъектом является суверен.
По мнению Карла Шмитта, Гоббс завершил Реформацию, решив окончательно болезненный вопрос религиозных войн - об авторитете кайзера и папы. Из-за неспособности решить этот вопрос потерпела крушение эпоха средневековья. Целью политики в средние века было осуществление священной миссии - не допустить воцарения антихриста. Речь шла о том, чтобы сохранить возможность наступления царства божьего. И светская, и духовная власть участвовали в рамках христианства в решении этой задачи. В этом смысле политика была в средние века, если можно так выразиться, актом теологии.
Гоббс действительно решил межконфессиональный конфликт в духе Реформации. Применительно ко всем вопросам, от которых зависит мир в обществе, должна быть какая-то инстанция, определенный субъект, наделенный правом принимать решения, носящие общеобязательный характер. Этот субъект должен обладать также монопольным правом на легальное применение силы для приведения в жизнь подобных решений. Под таким субъектом имелся в виду суверен, государство. Решение, которое удовлетворяло бы всех, в политике не бывает. Цена, которую приходится платить за предложение Гоббса, выражается в его формуле: не истина, а авторитет определяет закон.
Гоббс взялся за казалось бы безумное дело: построить мир в обществе на такой политике, которая предпосылкой своей имеет отказ от истины. В этом отношении он является подлинным основателем либерализма, потому что:
1. Государство существует для удовлетворения интересов индивида, а не ради какого-то собственного смысла самого государства;
2. Политика не опирается на истину, а предполагает отказ от решения вопроса об истине.
Характерным признаком либерализма Нового времени является то, что Гоббс не только излагает концепцию политики в интересах отдельных и разобщенных индивидов, но и то, что он деполитизирует вопрос об истине. Никто не вправе ставить в политике вопрос об истине и притязать на то, чтобы ответить на него. Никто не вправе делать политику во имя истины. Пока существует какая-либо политическая сила, которая считает себя легитимной ввиду своей причастности к истине, вновь возникает в новых и новых формах гражданская война. Эта гражданская война может быть преодолена, по мнению Гоббса, сувереном, который принимает решения, опираясь на свой авторитет, а не на свою причастность к истине. Гоббс увидел, что эпоха Нового времени не в состоянии связать вопрос об истине с политикой.
Почему каждый гражданин должен подчиняться закону? Ответ Гоббса звучит актуально и в наши дни: потому что государство защищает гражданина силой закона. Подчинения, послушания заслуживает, по мнению Гоббса, только такое государство, которое в состоянии защитить своих граждан. Эта оценка столь же верна ныне, как и во времена Гоббса: если у граждан такое впечатление, что государство уже не защищает больше их жизнь и собственность, значит, государству приходит конец.
Квинтэссенция политического либерализма Нового времени состоит в том, что государство должно в первую очередь защищать жизнь и собственность граждан. Если же государство не может и не хочет больше делать этого, граждане начинают заниматься самообороной или они следуют за тем, что убедительно обещает защитить их. Если необходимость граждан в защите достигает определенной степени и они видят, что государство не справляется более с этой задачей, тогда люди следуют за тем, кто, как они надеются, сумеет защитить их.
Если же в основу политики кладутся идеи Просвещения, то возникает представление, будто конституционное государство может отказаться от суверена. Либеральное понимание конституционного государства состоит, по сути своей, в создании такой конструкции, при которой применение силы сувереном исключается. На вопрос, кто полномочен принимать окончательное решение, ответ не предполагается. Ибо в конституционном государстве, построенном по принципу разделения властей, властвуют согласно либерализму не люди, а закон.
Даже лицо, наделенное верховной властью, починяется закону, который значим для всех. В этом суть либерального мира. Можно считать чудом тот политический феномен, что эта конструкция функционировала в XIX веке. И XIX век был ведь, между прочим, одной из самых мирных эпох в истории человечества.
Вместе с распадом гражданского общества в ХХ веке после первой мировой войны наступил также закат политической системы, в которой господствовал закон и не было суверена. В результате этого в двадцатые годы в Европе смогли пробиться вперед фашистские режимы. Наступила, как говорит историк Нольте, "фашистская эпоха в Европе". Политика меняет свой облик, когда наступает такая ситуация, как в Веймаре в 1932 г., и государство перестает быть субъектом, правомочным и способным осуществлять окончательные решения, обязательные для всех, как это было раньше в духе Гоббса. Такая ситуация продолжалась на протяжении почти всего ХХ века.
Ленин был первым, кто понял эту ситуацию, когда он говорил о "всемирной гражданской войне" и сделал самые радикальные выводы из краха либеральной традиции в Европе. Всемирная гражданская война означает, что теряют свою значимость государство, право и закон.
Легальность не признается более легитимной. То, что легально, так и остается просто-напросто легальным, но оно отнюдь не является тем самым легитимным. Если поставить вопрос о легитимности перед нашим либеральным государством, то ответить на этот вопрос государство способно лишь в той мере, насколько признается легитимирующая сила легальности как таковой. Со времени окончания первой мировой войны легальность и легитимность теряют всякую взаимосвязь между собой и взаимодействие: государство перестает быть конкретно определимым субъектом политики.
Применительно к этой ситуации Карл Шмитт поставил вопрос: "что такое политика?". Безотносительно к идеологическим спорам его работа "О понятии политического" была встречена с вниманием и получила отзвук во всем мире. Теория "политического", разработанная Карлом Шмиттом, оказалась важной как для новых левых, так и для основателей государства Израиль. Мы не можем обойти стороной взгляды Карла Шмитта. Им были поставлены правильные вопросы. А именно это, умение поставить правильные вопросы, прежде всего важно в философии, а не ответы. Ход политического развития определяет тот, кто умеет поставить решающие вопросы.
Если бы Карл Шмитт задавался вопросом, "что такое политическое?", то его следовало бы тогда рассматривать в системе традиции политической философии от Платона до Гегеля. Между тем он ставил вопрос не о сущности, а именно о критерии политического. "Понятие государства предполагает понятие политического". По сравнению с традицией Гоббса эта фраза представляет собой революцию.
В чем заключается критерий политического? Он состоит, по Карлу Шмитту, в различении друга и врага. Эта формула не является исчерпывающей для характеристики политики ХХ века. Однако можно ли без этого критерия понять что-нибудь в политической истории ХХ века? Карл Шмитт говорил, что в ХХ веке, в условиях нигилизма, нет более ответа на вопрос о содержании политики.
Поставленным под сомнение оказалось само государство как субъект политического. Стало возможным потенциально политизировать все. Существует опасность, что любая сфера жизни и деятельности в любой момент может оказаться политизированной. Политика касается всех сторон жизни общества. Но тем самым государство, с одной стороны, ставится под вопрос, а с другой стороны, приобретает тотальный характер. О либеральном государстве уже едва ли может идти речь. Если все политизируемо, тогда, говорит Карл Шмитт, вопрос о политике встает чрезвычайно серьезно. Он понимал государство как организованное единство народа. Государство ответственно за то, чтобы не распалось общество, считал Шмитт, и в этом вопросе его взгляды соответствовали представлениям Руссо и Гоббса.
Необходимость принятия решения относительно друзей и врагов возникает, по Шмитту, лишь в том случае, если рассогласование в какой-то сфере жизни общества доходит до такой степени, что это угрожает политическому единству. В условиях Веймарской республики это и был как раз тот случай, когда государство находилось в состоянии полного распада и повсеместно возникала ситуация, близкая к гражданской войне. Когда появляется такая угроза, необходимо наличие определенной инстанции, гарантирующей политическое единство.
Те, кто ставит политическое единство под вопрос или разрушает его, должны быть арестованы как враги, так как иначе страна может неудержимо скатиться к гражданской войне. Поэтому в данной ситуации необходимо действовать сугубо политически, а именно различить друзей и врагов. Шмитт имел в виду при этом не личного врага, а врага общества. Абстрактное определение такого врага дать невозможно. Враг бывает только экзистенциальный, способный привести в определенной конкретной ситуации к распаду политически организованного единства и тем самым к гражданской войне. Если не находится инстанция, обеспечивающая политическое единство, тогда обществу угрожает гражданская война. И тот, кто победит в этой войне, будет потом сам различать друзей и врагов по собственным критериям.
Судьба Веймарской республики, кажется, подтвердила теорию Карла Шмитта. Ибо из-за чего погибло демократическое государство Веймарской республики? Из-за того, что оно уже неспособно было к различению друга и врага. Государство было уже неспособно к принятию политических решений. Веймар погиб из-за кризиса либерализма. Конституция Веймарской республики уже тогда была одной из самых образцовых и совершенных в мире с точки зрения воплощения либеральных принципов.
Что же делает такое до эксцесса либерализированное и либерализирующееся государство, по мнению Карла Шмитта, неспособным к принятию политических решений? Причины очевидны. Конституция Веймарской республики основывалась на либеральном принципе нейтрального отношения к ценностям. Веймар зашел в этом нейтрализме так далеко, что во имя собственного формализма и нейтрализма сам сдался врагам. Гитлер пришел к власти в 1933 г. путем "легальной революции". Либеральная демократия сама сдалась ему. Этого мы никогда не должны забывать.
Исходя из этого, Карл Шмитт при интерпретации конституционных реалий делает следующий вывод: у Веймарской республики есть возможность либо осуществить права, предоставляемые параграфом 48 конституции, а именно наделить рейхспрезидента на определенный срок диктаторскими полномочиями для восстановления нормальной ситуации, либо сойти с политической сцены.
Предложенное Карлом Шмиттом приостановление действия конституции на определенное время было легитимным с точки зрения самой конституции. Речь шла о легальной форме приостановления действия конституции, контролируемой, ограниченной определенным сроком и обусловленной поручением использовать создаваемые при этом возможности для восстановления нормальной ситуации. Карл Шмитт выступал за то, чтобы была запрещена национал-социалистическая партия. Рейхспрезидент, который объединил бы в своих руках всю власть, был бы тогда, быть может, в состоянии восстановить нормальную ситуацию в стране.
Перед лицом известных нам альтернатив, существовавших тогда, нужно было бы пойти именно по этому пути, указанному Карлом Шмиттом. В самом худшем случае это могло привести, в контексте шмиттовского предложения, к своего рода авторитарной диктатуре, какая была при Салазаре в Португалии или при Франко в Испании. Но во всяком случае не было бы безумия второй мировой войны и уничтожения евреев. Трагедия германской истории была в том, что демократы не смогли тогда перешагнуть через собственную тень.
Теперь мы столкнулись с выводами, для ответа на которые недостаточно категорий, лежащих в основе нашей либеральной демократии. Все более увеличивается несоответствие между историческим вызовом, с одной стороны, и возможностями ответить на этот вызов одними лишь либеральными методами. Отягощающим является также то обстоятельство, что постоянно распадается социальная и этическая ткань общества. Мы столкнулись, к примеру, с проблемой молодежи как следствием внутреннего распада семьи.
Эти проблемы едва ли можно решить политическим путем. Воспитывающее влияние семьи ничем не заменимо. Когда семья не способна более создавать собственный нравственный и духовный климат, тогда и в деле воспитания нет тех достижений, которые всем нам необходимы. Подлинное семейное воспитание незаменимо никакой принудительной и ложной "социализацией".
Когда государство становится инструментом в руках общественных сил, средством осуществления ими компромиссов, тогда с истощением сил самого государства в обществе вообще не остается более точки, откуда могло бы осуществляться управление обществом. Нет институции, которая позволяла бы управлять всей целостностью. Кризис политики в условиях нашей либеральной системы должен быть преодолен самим либерализмом, но преобразованным. Ибо либеральной демократии нет альтернативы. Все иные альтернативы - коммунистическая, фашистская, нацистская, авторитарная - потерпели крах. Все связанные с ними надежды на улучшение оказались явно иллюзорными. По Карлу Шмитту, политика возможна лишь в том случае, если она легитимируется притязательной идеей. Лишь будучи легитимирована убедительной моральной идеей, политика может обрести авторитетность. Без авторитета нет политики.
Допускаемое нашей либеральной системой систематическое разрушение авторитета опасно, потому что утрата авторитета открывает дорогу грубому, варварскому насилию. Политике нужна идея, ей необходим авторитет и этос, лежащий в основе политики. Напомнить об этом я хотел, обращаясь к политической философии Платона, Гоббса и Карла Шмитта. Прежде чем рассматривать всевозможные вопросы материального, технического и организационного характера, нам следовало бы подумать о духовно-моральных предпосылках либеральной политики. Кризис либерализма - это не только кризис политических институций, но также в существенной степени и кризис либеральной культуры. Поражение Веймарской республики уже преподнесло нам однажды этот урок. Однако усвоили ли мы этот урок?