Конец истории или ее возвращение?

Конец истории или ее возвращение?

Пока существовала коммунистическая система в мире сохранялся относительно предсказуемый порядок. У нас было, как нам казалось, ясное и однозначное представление, кто левые и кто правые, кто прогрессисты и кто консерваторы. В самом существовании двух противостоящих блоков, сложившихся после войны, была заложена возможность конфликтов. Большим достижением мировой политики после второй мировой войны было в данной связи как раз то, что эти потенциальные конфликты сдерживались выполнением обеими сторонами определенных "правил игры". И все мы могли в огромное степени положиться на эти общие правила.

С крушением реального социализма конфликт между блоками был, казалось, разрешен. Угроза апокалипсиса в виде ядерной войны исчезла. Появилась надежда на "новый мировой порядок". Многие верили в то, что с крушением коммунизма победа либеральной демократии наступит закономерно и неотвратимо.

Но когда мы оцениваем сегодня нынешнюю ситуацию, рассматриваем перспективы нового мирового порядка, то вынуждены прийти к заключению, что надежды на это ослабевают. С какой еще иллюзией мы так быстро расстаемся, как с этой надеждой на новый порядок, который обеспечивал бы мир во всем мире?

Вместо ожидаемого прочного нового мирового порядка наступила совершенно непредсказуемая ситуация. В Европу вернулась даже война. Кто мог представить себе, что после второй мировой войны и после того, как на протяжении 45 лет осуществлялось преодоление прошлого, преступлений, совершенных в этой войне, на наших глазах будет снова вершиться истребление народов, а демократическая Европа, клянущаяся в верности западным ценностям, будет лишь беспомощно взирать на происходящее.

В Африке в ходе своеобразной деколонизации и модернизации происходит распад исторически сложившихся структур. На этом континенте царят нищета и хаос. Африканские страны лишь с трудом удерживаются от полного развала военными диктатурами, использующими западную помощь для самообогащения.

Не намного больше воодушевляет вид Латинской Америки. Бразилия, одна из богатейших стран мира по запасам природных ресурсов, давно оккупирована коррумпированными экономическими силами. Обнищание населения достигло немыслимых размеров, и положение все более ухудшается.

И никто не знает, как еще выберется из нового этапа мультиэтнической либерализации Северная Америка.

Эту панораму событий в современном мире можно было бы продолжать и дальше. Раньше войны возникали из идеологических столкновений. На смену этим старым факторам в современном мире появилось множество новых мотивов и причин: расовых, этнических, религиозных, национальных, социальных. Гражданские войны в новой форме, с проявлениями бессмысленного насилия, немыслимой жестокости стали признаком нашего времени.

Опыт восприятия истории как катастрофы означает фундаментальную смену самой тематики эпохи. В течение десятилетий мы рассматривали историю лишь с точки зрения прогресса: какой прогресс уже был осуществлен и какой должен произойти в будущем. Мы жаждали этого заранее предопределенного пути прогресса, чтобы выбраться из сложных сплетений истории, преодолеть зависимость от фактора случайности.

И марксизм, и либерализм жили верой в то, будто они знают и умеют управлять историей. Люди полагали, что они сумеют подчинить историю своим целям, которые человек будет выбирать сам по своему усмотрению. У молодого Маркса есть такие слова: "Мы решили загадку истории".

Между тем когда видишь нынешние катастрофы, испытываешь чувство подозрения, что эта загадочная история, с ее случайными, непостижимыми и неуправляемыми обстоятельствами, пожалуй, снова вернулась к нам. Для такого мировосприятия есть больше оснований, чем для веры в преодоление истории при создании некоего социалистического или либерального общества на заключительном этапе исторического пути.

Как представляется этот опыт угрожающей или происходящей катастрофы с философской точки зрения?

Дьердь Лукач [17] написал, находясь во время второй мировой войны в Москве, книгу "Разрушение разума". Книга эта наглядно представляет типичное понимание прогрессивной философии истории. Автор выделил в развитии немецкой философии после Французской революции две линии. Одну линию представляло, на его взгляд, развитие марксистской философии, воплощавшей путь спасения человечества. Имелась в виду та линия, начало которой положила Французская революция: от ранних социалистов и до Карла Маркса, как высшей точки развития на этом пути. Это прогрессивная философия.

Причем речь шла не больше и не меньше как об осуществлении Царства Божьего на земле. История должна была привести к воцарению некоего универсального мирного сообщества, в котором люди свободно жили бы, объединившись как братья и сестры. Расчет и надежды были на то, что тем самым в один прекрасный день людям удастся вообще сбросить с себя бремя истории.

Вторую линию в развитии немецкой философии Лукач видел в том направлении, которое началось с Шеллинга и привело в конечном счете к фашистскому злу. Это течение, утверждал автор, может и впредь приводить к таким же результатам, если по окончании второй мировой войны не будет создан всемирный антифашистский блок и не будет покончено с данным порочным направлением в философии.

Таким образом, как показывает пример Лукача, философия в ее прогрессивных формах сама рассматривала историю как опыт катастрофического развития. Со времен Французской революции всегда существовали философы, которым грядущая история представлялась в облике катастрофы. Можно вспомнить в этой связи, к примеру, Гёте, который с тревогой размышлял о результатах Французской революции, открывшей дорогу хаосу и распаду нравственных устоев.

Всю глубину нашего нынешнего восприятия истории как катастрофы мы можем найти у позднего Гёте, который чувствовал эти тенденции с необычайной остротой. Его восприятие было консервативным. Консерватором можно было бы называть человека, чувствующего и осознающего исторические катастрофы.

Это восприятие угрозы исторической катастрофы, которое было присуще консервативным поэтам и мыслителям XIX столетия, нашло особо концентрированное выражение у Ницше. Ницше не противопоставлял линию философии спасения какой-то другой линии, приносящей несчастье. Он не принимал и такого противопоставления как прогрессивное и негативное рассмотрение истории.

Ницше видел перед собой исторический процесс, в котором прогресс готов разрушить и себя самого, и предпосылки, приведшие к его возникновению. Ницше интерпретировал сам прогресс как распад, поскольку этот прогресс осуществляется в просвещенном мире благодаря условиям, которые он не сам создал, а которыми он обязан метафизике, христианству. Эпоха Нового времени и ее подлинно прогрессивные достижения стали возможны лишь благодаря метафизике.

Смысл рассуждений Ницше о том, что Бог умер, заключается в осознании того факта, что прогресс все более приводит к саморазрушению. Со смертью Бога рушится фундамент, на котором были воздвигнуты все устои и упорядоченные структуры, существовавшие до сих пор. Отныне начинается совершенно другая история, отличная от прежней. Тем самым прерывается преемственность исторического процесса.

Ницше полагал, что новая история будет определяться "логикой страха". Прогресс приведет, по его пророчеству, к тотальному распаду и разрушению. Ницше говорил в этой связи о пришествии последовательного и завершенного нигилизма. В период непоследовательного нигилизма образ жизни людей носит шизофренический характер. Затем, полагал Ницше, наступит время завершенного нигилизма, и человеку придется создавать самого себя.

Ницше верил в создание такого человека, который сможет вынести опыт истории как катастрофы и сохранит при этом чувство ответственности. Ницше предвидел ту историческую катастрофу, которую мы переживаем сегодня. Он глубоко осознавал ее сущность. Перспективы, которые обозначил Ницше, бросают вызов всем значительным философским системам ХХ века, будь то прогрессивным или консервативным, ставит их перед необходимостью ответа на эти вопросы.

С восприятием истории как катастрофы в принципе соглашались также Шпенглер и Адорно. В своей книге "Закат Европы" Шпенглер определил суть действительно свершившихся событий. Работа эта была написана еще во время первой мировой войны. Не зная еще, чем кончится эта война, Шпенглер попытался рассмотреть ход событий с точки зрения конца истории. Он выразил это в понятии "заката Европы". Европа тогда и в самом деле двигалась навстречу своей гибели. Говорить же ныне, после второй мировой войны о Европе в прежнем смысле значит говорить о прошлом.

Мы переживаем, по Шпенглеру, конец культуры. Ее место занимает цивилизация. Что имел в виду Шпенглер под этими понятиями? Цивилизация есть финальная фаза культуры. Шпенглер говорил о конце метафизики и религии, тем самым о конце тех духовных сил, благодаря которым вообще была возможна творческая, созидательная деятельность человека. Их место занимает теперь холодная и бездушная механика фактов. Этот конец культуры человеку следовало бы, по мнению Шпенглера, принять как реальность, без иллюзий и встретить заключительный этап истории со всей твердостью.

Нынешняя критика эпохи и критика культуры - отклик на Шпенглера, хотя и не все осознают это. Существует опасение, что человек будет отброшен назад, к доисторическим, патриархальным временам. Замена культуры развлечением, примитивизация и опошление человеческого сознания и отношения к жизни совпадают с крайними формами дехристианизации нашей культуры.

Моему тезису о крушении идеологий и мировоззрений, выросших из Просвещения, то есть либерализма и социализма, явно противоречит другое мнение - тезис о конце истории и победе либерализма. Это мнение высказал в 1989 г. американец Фрэнсис Фукуяма.

Он заявил тогда, что после поражения реального социализма не может быть, по сути дела, никаких альтернатив либерализму. Фукуяма не видел в крахе социализма прелюдию к кризису либерализма. Для него крах социализма был заключительной фазой победного шествия либерализма, утверждающего себя во всем мире. Тогда, под непосредственным впечатлением краха реального социализма Фукуяма выдвинул тезис, что наступает конец истории. Теперь частно-капиталистический либерализм утвердился, дескать, окончательно и ему нет альтернатив.

Соответствует ли тезис Фукуямы действительности? Утверждать, что история кончилась, то есть исчерпала себя, можно при следующих условиях. Во-первых, если история мыслится как некое единство. Во-вторых, если в основе такой единой и однородной истории предполагается наличие какого-то конкретного субъекта. И в-третьих, если представление о единстве истории связывается с мыслью о начале, ходе истории и конце истории. Тогда конец истории должен быть заложен телеологически уже в самом изначальном принципе истории. А история в этом случае направлена лишь на осуществление данной цели.

Между тем современная философия отвергает такое представление об истории. Тогда философия истории оказывается бессмысленной затеей. В том смысле, как это понимается в вышеизложенном телеологическом представлении, философия истории не имеет под собой оснований.

Ницше был первым, кто сделал решающие выводы из этого. Мы можем лишь воспринимать историю как бесконечное многообразие различных событий, или "историй". Мы можем лишь рассказывать эти истории. В век мифологии для человечества тех давних времен подобную роль играли мифы. Ныне мы следуем по тому же пути. История, мыслимая как телеологически направленный процесс, с точки зрения Ницше, бессмысленна.

Во второй половине XIX века возникла формула так называемой "постистории". Согласно этому представлению история закончилась, и мы вступаем отныне в некий последующий этап - "постистории". Идея "постистории" была развита в новой форме после 1945 г. немецким философом Арнольдом Геленом. [18]

Гелен полагал, что все возможности, заложенные в мировом проекте эпохи Нового времени, уже реализованы. В результате создана крупная система взаимодействия между техникой, наукой, производством и потреблением. Эта система стала самостоятельной величиной, она развивается по своим внутренним законам и подчиняется собственной логике.

Что же остается тогда на долю человека? Нужно поддерживать работу этой огромной машины. Противостоять этому не может никакая внешняя историческая сила. Гелен хотел высказать в этих размышлениях о "постистории" своего рода предостережение.

О конце истории говорил также Александр Кожев (Кожевников), французский философ русского происхождения. Тезис о том, что история в принципе закончилась, он развивал в рамках своей интерпретации "Феноменологии духа" Гегеля. Кожев предлагает при этом со своей стороны некий синтез, с использованием отдельных элементов гегелевской философии и диалектики, философии истории Маркса и так называемой экзистенциальной философии Хайдеггера. Кожев утверждает при этом следующее.

1. Историю невозможно понять без учета момента "господства". Тот, кто не способен увидеть продуктивную роль борьбы и войны, тот вообще не сможет постичь историю. Для Кожева сущность фашистской теории состояла в утверждении борьбы как составного элемента истории и ее возможного прогресса.

2. Нужно видеть также ту продуктивную роль, которую играл для исторического прогресса "труд". Кожев считал, что фашизм никогда не сможет одержать победу над марксизмом, потому что фашизм не способен понять истины, содержащейся в марксистской теории: совершенно исключительного значения труда в возникновении человечества и в ходе истории.

3. Историю, как полагал Кожев, невозможно также понять, не постигнув значения смерти, не осознав конечность, смертность человека.

Кожев пытался найти синтез марксизма и фашизма, он искал какие-то частичные истины в каждой из этих идеологий. Почему он обращался при этом к философии Гегеля? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть еще один принцип, имеющий для понимания хода истории чрезвычайно важное значение. Кожев заимствовал этот принцип из гегелевского наследия. Имеется в виду мотив универсального признания.

Гегель понимал этот принцип иначе, чем это трактовалось впоследствии марксистами или фашистами. Гегель размышлял над вопросом, почему люди работают. Чем объясняется, что люди работают в условиях принуждения, ведут между собой войны, покоряют других людей, добиваясь господства над ними.

Согласно Кожеву, значение Гегеля как величайшего философа эпохи Нового времени состоит в том, что он понял главную тему мировой истории, которая раскрывается перед нами в форме "борьбы" и "труда": диалектику признания.

В истории речь идет о достижении такого состояния, когда все люди как конечные существа, индивидуальности, наделенные самосознанием, признавали бы всех других людей и сами также пользовались бы признанием других. В этом состоит сокровенный мотив истории, скрытая в ней тема. Конец истории будет тогда достигнут, когда найдет осуществление этот принцип универсального взаимного признания.

История закончена, когда человек удовлетворен в своих материальных, элементарных потребностях и в своем самосознании тем, что он добился общего признания. Бросим взгляд на революцию в Восточной Европе, на новый конфликт с Третьим миром или на столкновение с исламом и спросим себя: идет ли речь во всех этих ситуациях о чем-то другом? Какая тема скрывается за всеми социалистическими или националистическими формами, в которых выразился распад Советского Союза и конфликт в бывшей Югославии? Для этих народов и культур речь идет о том, чтобы добиться "признания". На Западе это нашло осуществление скорее в принципе, чем в действительности.

Не проблемы социального обнищания побуждают массы, к примеру, в арабском мире к террору, а стремление добиться признания. В том, что касается "нового мирового порядка", усилий добиться какого-то выравнивания и согласования интересов между Севером и Югом, речь идет в действительности об осуществлении универсального признания как правового принципа.

Обращение большинства немцев к Гитлеру не было бы возможно, если бы люди не надеялись на то, что он поможет им добиться признания и тем самым будет удовлетворено их самосознание. В 1991 г. из аналогичных мотивов население на Ближнем Востоке было на стороне Саддама Хуссейна. Люди думали: именно этот человек поможет им получить признание в мире. И если мы зададимся вопросом, что стоит за новым фашистским движением в России, то нам придется войти в положение народов, которые были угнетены и порабощены в бывшем Советском Союзе, а ныне хотят самоутверждения.

Итак: ни один человек и ни один народ не может долго прожить без самоутверждения и без признания в мире.

Разве не явилось крушение социализма выразительным подтверждением тезиса Кожева о роли принципа признания? Режим в ГДР потерпел крах, потому что это государство отказывало людям в признании того, что каждый человек - личность, наделенная самосознанием. То, что мы понимаем под историей, Маркс называл предысторией человечества. Вдохновленная марксизмом революция призвана была, завершив историю, положить ей конец.

Гегель же считал, что сознание свободы, осуществленное Французской революцией, не может быть превзойдено какой-то другой, более далеко идущей революцией. В противоположность Марксу Гегель был убежден в том, что всякая попытка выйти за рамки того уровня сознания свободы, который достигнут, и объективных условий реализации этой свободы не привела бы к расширению свободы. Напротив, этим было бы поставлено под угрозу и могло бы быть погублено достигнутое. То есть мог бы наступить регресс.

Если конец истории ставить в зависимость от удовлетворения естественных потребностей человека, то в чем заключаются потребности, диктуемые природой человека?

Марксизм давал по этому поводу тот ответ, что человек будет удовлетворен тогда, когда будет произведено материальное богатство в таких размерах, которые позволят упразднить все формы господства. Человеку останется только присвоить это богатство. С присвоением имеющегося материального богатства с марксистской точки зрения было бы достигнуто удовлетворение человеческих потребностей. Маркс исходил из того, что тогда закончится предыстория человечества.

И мы до сих пор широко разделяем это представление о конце истории. Политическая цель усматривается в ФРГ в умножении социального продукта для перераспределения благ и максимально возможного удовлетворения материальных потребностей.

Категория "политического" оставалась для марксизма в конечном счете вторичным феноменом, поэтому он был не способен представить собственную политическую философию. Марксизм отрезал возможность понять "политическое" в его собственном значении по отношению к категории "экономического". Поэтому он не может понять историю и кризис, в котором находится сегодня.

Ленин говорил, что хотя политическое господство и необходимо в период перехода к социализму, но впоследствии, когда социализм будет осуществлен, всякая форма политического господства исчезнет. В ленинской работе "Государство и революция" говорится, что каждая кухарка сможет принять участие в управлении государством.

В этом отношении ФРГ подошла, быть может, даже еще ближе к состоянию общества, которое планировалось Марксом, чем страны реального социализма. Общество стало настолько самостоятельным в своих политических решениях, что под вопросом оказалось само понятие "политического".

В противоположность нам Кожев мыслил политически. Он считал, что господство, война и борьба представляют собой факторы, без учета которых невозможно понять историю как процесс прогрессивного осуществления принципа универсального признания и самоутверждения.

Подводя итоги сказанному в этом разделе, мы видим, что размышления Кожева свидетельствуют о сомнительности категорических суждений Фукуямы, будто либерализму нет впредь альтернатив. Но быть может, нас ждут еще впереди и какие-то формы фашизма? Признаки, говорящие о такой возможности, множатся.

То, что либерализм представит именно тот порядок, которым должна якобы завершиться история, невероятно уже по одной той причине, что современный либерализм все более освобождается от христианских корней, которым он обязан своим возникновением. Так что мне представляется весьма сомнительным, чтобы либерализм смог утвердиться прочно и надолго в эпоху ускоренной дехристианизации, в век "постмодерна".

Если либерализм не будет скорректирован просвещенным консерватизмом, судьба его самого рано или поздно окажется под вопросом. Речь идет о таком консерватизме, для которого человек - не только существо, озабоченное своим материальным благополучием, но и культурное существо. Человеку недостаточно одного лишь удовлетворения материальных потребностей и признания его как индивидуума. Он хочет также получить признание в своей принадлежности к национальным и другим коллективам. То есть он нуждается в признании как культурное существо. Между тем либерализм не в состоянии дать такое понятие культуры.

Создать это способен лишь обновленный консерватизм, осознающий свои либеральные и христианские корни и готовый признать частичные истины, касающиеся роли "господства" и "труда" в истории, сделав их предметом обсуждения.

Лишь такой просвещенный консерватизм был бы также в состоянии отмежеваться от набирающего рост движения "новых правых", которое в абстрактном противостоянии социализму и либерализму отрицает моменты частичной истины, содержащиеся в социализме и либерализме. Нужно учитывать, что "новые правые" могут стать в этой связи фактором опасности.

В следующем разделе книги и должен быть рассмотрен этот новый консерватизм.