4. Осознание социальных неравенств: возможности и принуждения выбора

4. Осознание социальных неравенств: возможности и принуждения выбора

Различия и антагонизмы в положении женщин и мужчин существуют не со вчерашнего дня. И все же вплоть до 60-х годов подавляющее большинство женщин воспринимали их как «вполне естественные». Но вот уже два десятилетия эта ситуация привлекает все большее внимание и имеют место направленные политические усилия, цель которых — добиться равноправия женщин. С первыми же успехами обостряется сознание неравенства. Фактические неравенства, их условия и причины следует, таким образом, отличать от их осознания. Антагонизмы между мужчинами и женщинами имеют две стороны, которые могут варьироваться совершенно независимо друг от друга: объективность положений и их делегитимация и осознание. Тот, кто соотнесет долговременность принятия неравенств с кратковременностью их проблематизации и одновременно заметит, что только устранение неравенств и позволило увидеть их по-настоящему, не станет пренебрегать самостоятельным значением осознания. А теперь пора задаться вопросом об условиях этого осознания.

В ходе модернизации во всех сферах социальной активности множатся решения и связанные с ними принуждения. Слегка преувеличивая, можно сказать: «anything goea»[6]. Кто и когда моет посуду, перепеленывает орущих младенцев, ходит в магазин и пылесосит, становится совершенно неясно, равно как и то, кто и как зарабатывает на булочки, определяет мобильность и почему, собственно говоря, восхитительные ночные прелести постели дозволено вкушать, только соглашаясь на предусмотренные и зарегистрированные загсом будни. Брак можно отнять от сексуальности, а эту последнюю от родительских связей, родительские связи можно умножить на развод и все это поделить на совместную или раздельную жизнь и возвести в степень нескольких местожительств и всегда возможного пересмотра ситуации. Эта, вычислительная операция дает справа от знака равенства довольно солидную, но еще текучую цифру, которая до некоторой степени косвенно отражает многообразие прямых и чрезвычайно усложненных теневых существований, все чаще таящихся ныне; под давними и столь дорогими для всех словечками «брак» и «семья».

Во всех измерениях биографии прорываются возможности и принуждения выбора. Необходимые для этого планы и договоренности в принципе расторжимы, а касательно содержащихся в них неравных нагрузок зависимы от легитимации. В соотнесенных с этим дискуссиях и договоренностях, ошибках и конфликтах все ярче проступают риски и последствия, различные для мужчин и женщин. Превращение заданностей в решения означает при системном подходе двоякое: возможность непринятия решения становится согласно тенденции невозможной. Возможность решения раскрывает долженствование, от которого просто так не отступить. Необходимо пройти через жернова соотнесения, раздумья, а значит, взвешивания различных последствий. Но, во-вторых, это означает, что обдумываемые решения ведут к осознанию проявляющихся в них неравенств и вспыхивающих в силу этого конфликтов и усилий по их разрешению. Начинается это уже при, по сути, обычном решении о профессиональной мобильности (подвижности). С одной стороны, рынок труда требует мобильности без учета личных обстоятельств. Брак и семья требуют прямо противоположного. Если до конца додумать рыночную модель современности, то в основе ее предполагается бессемейное и безбрачное общество. Чтобы обеспечить свое экономическое существование, каждый должен быть самостоятелен и свободен для требований рынка. Рыночный субъект в конечном счете — одинокий индивид, не «отягощенный» партнерством, браком или семьей. Соответственно, развитое рыночное общество — еще и общество бездетное, ну разве что дети растут подле мобильных одиночек — отцов и матерей.

Это противоречие между требованиями партнерства и требованиями рынка труда могло оставаться скрытым до тех пор, пока считалось, что для женщины брак означает отказ от профессии, ответственность за семью и «со-мобильность» под профессиональной звездой мужа. Оно проступает там, где оба супруга должны или хотят быть свободны для того, чтобы обеспечивать себе средства к существованию, работая по найму. Для разрешения и смягчения этого противоречия мыслимы, конечно, институциональные способы (например, минимальный доход для всех граждан или некая социальная гарантия, не привязанная к профессиональной деятельности; устранение всех препятствий, затрудняющих двойную занятость супругов; соответствующие «критерии допустимости» и т. д.). Однако их нет и они вообще не предусмотрены. Поэтому супружеские пары вынуждены искать частные решения, которые в рамках имеющихся возможностей выливаются во внутреннее распределение рисков. В таком случае возникает вопрос: кто откажется от экономической самостоятельности и стабильности, т. е. от того, что в нашем обществе является естественной предпосылкой образа жизни? Ведь тот, кто идет на уступки, вынужден (большей частью) мириться со значительной профессиональной ущемленностью, если она (женщина) вообще не лишается своей профессиональной карьеры. Соответственно растет уровень конфликтов. Брак, семья, партнерство становятся местом, где обращенные в личную сферу противоречия насквозь модернизированного рыночного общества опять-таки уже нельзя компенсировать. К проблеме женской профессиональной мобильности присоединяется еще целый ряд проблем: время появления детей на свет, их количество и уход за ними; вечная рутина будничных работ, которые невозможно распределить справедливо; «однобокость» способов предупреждения беременности; кошмарные проблемы прерывания беременности; различия в характере и частотности сексуальных потребностей; не следует забывать и о напористости зрительного восприятия, которое даже в рекламе маргарина чует сексизм. Во всех этих чреватых конфликтами ключевых темах совместной жизни мужчин и женщин ярко проявляется диссоциация положений: время родительства в обстоятельствах мужской и женской жизни сопряжено с совершенно разными предпосылками и препятствиями и т. д.

Раз уж в конечном итоге имеет место брак «до отзыва» — так сказать, «с ориентацией на развод» (как того требуют наводнившие рынок книги по вопросам брака, муссирующие договорное регулирование всех деталей от раздела имущества до внебрачного секса), — то, значит, раздел, который нужно предотвратить, фактически предусмотрен заранее, и во всех решениях и урегулированиях все явственнее проступают неравные последствия. Детабуизация и новые технические возможности, которые вторгаются здесь в семью — достаточно назвать хотя бы возможности формирования ребенка, о которых рассуждают психологи и педагоги, возможности вторжения в утробу матери, не говоря уже о научно-фантастической реальности человеческой генетики (см. с. 338 и сл… наст. изд.), — мало-помалу разделяют издавна объединенные в семье положения: женщина против мужчины, мать против ребенка, ребенок против отца. Традиционное единство семьи распадается в решениях, которых от нее требуют. Многие из этих проблем привносят в семью не сами люди, хотя им нередко так кажется и они укоряют себя в этом. Почти все конфликтные темы имеют и институциональную сторону (детская тема, например, во многом связана с институционально закрепленной невозможностью соединить уход за детьми и профессиональную деятельность). Но понимание этого отнюдь не улучшит уход за детьми! Таким образом, все, что бьет по семье извне — рынок труда, система занятости, право и т. д., — с необходимостью извращается и коверкается, принимая облик личного. В семье (и всех ее альтернативах) возникает поэтому системно обусловленное ложное представление, будто именно в ней самой заключены нити и рычаги, с помощью которых можно изменить нынешнее фатальное неравенство полов для конкретной пары.

Ядро семьи, святыня родительства, тоже начинает распадаться на составные части — материнство и отцовство. В ФРГ ныне почти каждый десятый ребенок растет под опекой только отца или только матери. Число неполных семей растет, тогда как число полных семей с двумя родителями убывает. Одинокая мать при этом уже не только «брошенная» женщина, это возможность, которую выбирают и ввиду конфликтов с отцом (каковой нужен женщине, собственно, лишь для этого, а больше ни для чего) нередко считают единственным способом завести более чем когда-либо желанного ребенка.

В ходе внутрисемейного процесса индивидуализации меняется — как показывают Элизабет Бек-Гернсхайм и Мария Реррих — и социальное отношение к ребенку, и качество привязанности к нему. С одной стороны, ребенок становится помехой процессу индивидуализации. Он стоит труда и денег, с ним постоянно сопряжены неожиданности, он сковывает и путает тщательно продуманные дневные и жизненные планы. С момента появления на свет ребенок развивает и совершенствует свою «диктатуру нуждаемости» и уже одной только силой голосовых связок и сиянием улыбки навязывает родителям свой природный жизненный ритм. Но, с другой стороны, именно это и делает его незаменимым. Ребенок становится последней, нерасторжимой, незаменимой первичной связью. Партнеры приходят и уходят. Ребенок остается. На него направлено все то, о чем человек мечтает, но не может иметь в партнерстве, в супружестве. Когда отношения между полами утрачивают прочность, ребенок как бы завладевает монополией на осуществимую жизнь вдвоем, на реализацию эмоций в первозданной суете, которая в иных сферах становится все реже и сомнительнее. В ребенке культивируется и торжествует анахроничный социальный опыт, который в процессе индивидуализации как раз и делается невероятным и желанным. Балование детей, «инсценировка детства», которой потчуют этих боготворимых бедняжек, и ожесточенная борьба за детей во время и после развода — вот лишь некоторые симптомы этого. Ребенок — последнее средство против одиночества, которое позволяет людям хоть как-то возместить ускользающие возможности любви. Это приватный способ «нового оволшебствления», приобретающий значимость в ходе разволшебствления и черпающий ее в нем. Рождаемость падает. Однако значимость ребенка растет. Больше одного, как правило, не бывает. Такие затраты почти не по карману. Но тот, кто полагает, что (экономические) затраты способны удержать людей от деторождения, находится в шорах собственного пристрастия к утилитарному мышлению.

Часть средневековья, которую индустриальное общество не только консервирует, но и продуцирует, теперь тает. Люди освобождаются от сословных скорлуп пола, возведенных в ранг изначально заданных от природы. Очень важно видеть это в историческом масштабе, потому что данное общественно-историческое изменение совершается как частный, личный конфликт. Психология (и психотерапия), сводящая недуг, принявший ныне массовый характер, к индивидуальной истории социализации на стадии раннего детства, приходит к короткому замыканию. Когда люди сталкиваются с конфликтами, вытекающими из заданных жизненных форм, когда совместная их жизнь перестает быть примером для подражания, нельзя сводить их недуг к одним только упущениям и установкам в истории их индивидуального развития. Секс, брак, эротика, родительство в условиях освобождения из модернизированных сословно-половых статусов мужчин и женщин во многом связаны с социальным неравенством, профессией, рынком труда, политикой, семьей и укорененными в них бесперспективными формами жизни. Психологии еще предстоит осуществить такую историзацию и общественно-исторический пересмотр собственных форм мышления, если она не станет цепляться за кажимость выгодной ей индивидуализации, а увидит наконец, что причины проблем таятся в людях, которые имеют эти проблемы.