Реакции. Наука между подозрением в иррациональности и ремонополизацией

Реакции. Наука между подозрением в иррациональности и ремонополизацией

Реакции в науках на эту ускользающую от них монополию истины многообразны и противоречивы. Диапазон их простирается от полного непонимания до затягивания гаек профессионализации и попыток либерализации.

Внутренне наука становится делом без истины, внешне — делом без просвещения. И все же большинство ученых ахает от изумления, когда заявляют о себе серьезные сомнения в «обеспеченности» их притязаний на познание. Тогда они бьют тревогу: под угрозой сами устои современного мира, наступает эпоха иррационализма! При этом диапазон и размах общественной критики науки и техники суть большей частью лишь дилетантское подобие давно известной и хорошо обеспеченной фундаментальной критики, с которой науки издавна сталкиваются в своем внутреннем многообразии.

Широко распространен успокоительный ошибочный вывод о растущей вынужденности обращения к научным аргументам насчет нерушимого значения или даже растущей определяющей силы наук. Резкая критика науки действительно никоим образом не чинит препятствий ее (науки) развитию. Наоборот, в научно-технической цивилизации распространенный скептицизм касательно научного познания вычленяет предприятие науки из конечности ее притязаний на познание. «Познание», которое снова и снова оборачивается заблуждением, становится институционализированной естественной потребностью общества, сравнимой с потребностью в пище, питье, сне, т. е. незавершаемым проектом. Науки же в силу такого (зачастую недобровольного) ослабления своих притязаний в ориентированной на конкуренцию, междисциплинарной самокритике не только доказывают свою скромность касательно познания, но одновременно создают бесконечный рынок своих услуг.

Хотя все считают своим долгом ссылаться на науку («индустрии будущего»[19] — новое волшебное слово), это отнюдь не обязательно ведет к линейному росту определяющей власти научных интерпретаций, напротив, (как мы показали), этому может сопутствовать коллективная девальвация научных притязаний на значимость. Иными словами, на первый взгляд взаимоисключающее соединяется: наука утрачивает свой нимб и становится непреложной. Обрисованные линии развития — утрата истины и просвещения, необходимость науки — суть симптомы одного и того же развития, а именно наступающей эпохи общества риска, которое зависимо от науки и критикует науку.

Стремительная потеря стабильности отнюдь не обязательно ведет в науках к раскрытию или новому осознанию; не ведет уже потому, что сопровождается обострением конкуренции внутри профессий и между ними. Систематическая дестабилизация обусловливает принуждения внешне «обрубать» всякое сомнение и авторитетно продавать «надежные знания». Но тем самым усилия познания и усилия ремонополизации вступают в более или менее отчетливое противоречие. Посредством технико-методологических или теоретических усовершенствований и различений во многих областях научной работы предпринимаются попытки обосновать новое превосходство знания. «Ядрами профессионализации» становятся при этом определенные методологически высокоразвитые способы или теоретические формы мышления, которые соответственно ведут к внутридисциплинарной разбивке на малые группы и «конфессиональные общины». Они-то и защищают теперь «истинное знание» от разгула «дилетантского знания» полуэкспертов и «коллегиальных шарлатанов». Депрофессионализация компенсируется, таким образом, сверхпрофессионализацией — с опасностью интеллектуально и институционально до смерти академизироватъ предмет.

Контрстратегии либерализации, наоборот, грозит опасность отказаться от профессионального тождества, чтобы в итоге, возможно, еще и вопрошать «озадаченных», что наука (за деньги) способна выдвинуть и представить как познание. Обе формы реакции не замечают вызовов, которые теперь занимают центральное положение, а именно интернализации «побочных последствий».