Глава 3. Бог триединый и воплощенный

Глава 3. Бог триединый и воплощенный

До сих пор при анализе природы Бога в фокусе нашего внимания находились атрибуты, традиционно включаемые в понятие о Боге и иудеями, и христианами, и мусульманами. В христианской традиции, однако, Бога принято описывать также двумя другими способами, которые порождают множество вполне самостоятельных философских проблем. Во–первых, утверждается, что Бог триедин. Иначе говоря, христиане веруют, что, хотя есть только один Бог, Он каким–то образом существует в виде трех разных божественных лиц — Отца, Сына и Святого Духа. Во–вторых, христиане веруют, что Бог воплотился в личности Иисуса из Назарета и что, следовательно, сам Иисус был в полной мере Богом и в полной мере человеком.

Эти черты христианства могут показаться, как минимум, странными. В самом деле, кто бы мог подумать, что Бог един в трех лицах? Кто бы мог вообразить, что Бог станет или хотя бы способен стать в полной мере человеком? Тем не менее утверждается, что истинность учения о Троице можно доказать одними философскими аргументами, без малейшей апелляции к божественному откровению. Согласно этому взгляду богословие совершенного существа прямо ведет нас к одной из важнейших и характернейших доктрин христианства и представляет собой полное и безоговорочное опровержение иудейских и мусульманских понятий о божестве (притязание, надо сказать, чрезвычайно смелое!). Кроме того, многие христиане полагают, что ряд исторически обоснованных аргументов в силах сообщить разумный характер вере в догмат воплощения.

И все же обе доктрины изобилуют затруднениями философского свойства. По причинам, которые будут разъяснены ниже, учение о Троице производит впечатление логически противоречивого. Если это верно, то, коль скоро данной доктрине принадлежит, бесспорно, центральное место в христианском вероучении, то выходит, что ложность самого христианства можно доказать с полной очевидностью. (Еще одно сильное утверждение!) Сходным образом, существуют убедительные (по крайней мере, на первый взгляд) основания думать, что ни одно существо не может быть одновременно вполне человеческим и вполне божественным; а также веские причины полагать, что доктрина воплощения в традиционном ее понимании логически несостоятельна.

Прежде чем приступать к разбору этих трудностей, мы должны сделать ряд кратких пояснений по поводу метода нашей работы. Трактуя философские проблемы, возникающие в связи с данными доктринами, мы будем пытаться делать это таким образом, чтобы не впасть ни в одну из так называемых ересей, относящихся к каждой из доктрин. При анализе каждой доктрины мы укажем на самые известные и широко обсуждаемые ереси, с ней связанные, — таким путем мы будем описывать то, в чем большинство христиан видит границы строго ортодоксального истолкования Троицы и Воплощения. Нас, однако, могут спросить: почему мы так поступаем? Чего ради печемся мы об «ортодоксальности» и зачем нам нужно уклоняться от «ереси»? И не похожи ли наши тревоги по поводу правоверия и ереси скорее на средневековую одержимость — когда в этих вещах людей заботило по преимуществу лишь то, как бы избежать пытки на дыбе или сожжения на костре — нежели на то, к чему должен всерьез относиться современный человек, живущий в эпоху терпимости и широкой религиозной свободы?

Прежде чем отвечать на эти вопросы, необходимо отметить, что христианство традиционно считается доктриналъной религией. Означает же это, в самом общем виде, следующее: в противоположность религиям недогматическим (таким, например, как индуизм или различные варианты древнеегипетской религии), в христианстве существует определенная совокупность доктрин, которые (по крайней мере, в целом) человек должен принимать, если он хочет, чтобы в нем видели добропорядочного члена христианской общины. Подобные догматы мы можем назвать ядром христианского вероучения.

Если данное представление о христианстве верно (а в наше время, надо признать, оно вызывает споры) — если, иначе говоря, христианство является доктринальной религией в описанном выше смысле, — то адекватная оценка христианства невозможна без правильного понимания его центральных догматов. Здесь–то и выходят на первый план понятия правоверия и ереси. Говорить об ортодоксальности некоего взгляда — примерно то же, что сказать: данный взгляд не противоречит тому, что официально признано правильным пониманием христианских догматов теми, кто наделен властью и полномочием определять, каким образом надлежит толковать христианское учение. Назвать же некое мнение еретическим означает сказать, что оно официально объявлено несоответствующим правильному пониманию христианского учения.

Конечно, в среде самих христиан много спорят о том, кто именно обладает властью и полномочием устанавливать единственно верное толкование важнейших христианских доктрин, а равно и о том, до какой степени верующие должны быть озабочены тем, как им избежать ереси (в только что описанном понимании). Впрочем, для наших нынешних целей нам нет нужды входить в разбор этой полемики. Ибо чем бы ни завершились подобные дискуссии, по крайней мере, следующий пункт едва ли вызовет особые возражения: независимо от собственно религиозного значения обсуждаемых ниже ересей, вопрос о том, существуют ли логически последовательные интерпретации христианского учения, позволяющие этих ересей избежать, представляет во всяком случае серьезный философский интерес. Ведь те символы веры и церковные соборы, которые отвергают эти еретические воззрения, во многих частях христианского мира считаются источниками правильного понимания христианского учения. А значит, если обнаружится, что христианское учение, как его толкуют упомянутые символы и соборы, внутренне противоречиво, то огромному количеству христиан придется пересмотреть свои религиозные взгляды, а может быть, также и изменить свои представления об авторитетности и достоверности соответствующих соборов и символов.