4.2 Иерархический альтруизм
4.2 Иерархический альтруизм
У не территориальных животных альтруизм проявляется тогда, когда они защищают свое социальное пространство.
Тут есть и воспетая во всех искусствах и жанрах помощь ближнему, и преодоление опасности, которое легко принять за самопожертвование.
Де Ваал наблюдал за иерархическими коллизиями в колонии шимпанзе.
Трон переходил из рук в руки, и иногда на него садился молодой самец по имени Луит.
«Луит, — рассказывает Де Ваал, — показал себя мудрым и зрелым лидером. Когда два шимпанзе дрались, он вставал между ними и спокойно прекращал столкновение. И когда он занимал сторону одной воюющей стороны, это всегда была сторона проигравшая».
Точно известно, что сторону слабого занимают и рыси.
Когда рысята переходят на твердый корм, между ними начинаются драки, и мать «изо всех сил старается разнять драчунов». При этом она «занимает сторону слабейшего и в дальнейшем не подпускает к нему агрессора».
Конрад Лоренц пишет, что у галок высокоранговые птицы заступаются за своих слабых сородичей и дает этому факту свое объяснение.
Галки «испытывают постоянное раздражение лишь к своим непосредственным подчиненным». Зато они снисходительны к тем, кто занимает низшее положение в иерархии стаи. Все, что в самом низу, они рассматривают «не более как песок у своих ног».
И, ввязываясь в чужую драку, высокопоставленная галка обязательно займет сторону слабого, потому что слабая галка не вызывает в ней такого раздражения, как сильная.
«Третейский судья, — пишет Лоренц, — всегда более агрессивен к вышестоящему из двух первоначальных бойцов».
Правда, Лоренц не объясняет, почему высокоранговая птица вообще вмешивается в драку низкоранговых птиц, до которых ей нет дела.
Судя по всему, нападение сильной птицы на слабую доминант рассматривает, как претензию на трон.
Высокоранговая птица знает, что в этой стае только она имеет законное право судить и наказывать, проявлять власть. И если какая-нибудь выскочка позволяет себе делать то же самое в присутствии доминанта, она ставит под сомнение его высокий иерархический ранг.
Тут никто вовсе и не думает про своего слабого сородича, который нуждается в защите. Сильная птица, на чтобы это не было похоже со стороны, нападает на обидчика только потому, что не напасть — значит отдать символы власти в руки первого встречного наглеца.
И, кажется, не только доминирующие, но и подчиненные животные хорошо это понимают.
Подтверждение этому предположению есть у Лавика-Гудолла.
В стае гиеновых собак доминирующее положение среди самок занимала Ведьма, второй в иерархии была Черная Фея, самое низкое положение занимали Лилия и Юнона.
Однажды Черная Фея сделала несколько шагов в сторону Юноны, потом подскочила к Ведьме, потерлась подбородком об ее голову, снова бросилась к Юноне и стала ее кусать. К удивлению Гудолла, Ведьма отогнала Фею от Юноны и устроила ей взбучку.
Лавик-Гудолл скоро сообразил, что Фея собиралась напасть на Юнону и для этого пыталась получить у Ведьмы разрешение. Во всяком случае, Ведьма всегда занимала сторону низкоранговых собак, когда Фея на них набрасывалась.
«Стоило Черной Фее укусить другую самку — Юнону или Лилию, — рассказывает Лавик-Гудолл, — как Ведьма, очевидно для поддержания порядка, тотчас кусала Черную Фею».
Человек, постигший очевидную связь между агрессивным поступком и благом других, расправляясь со своими соперниками, внушает окружающим мысль, что заботится не о себе, а о благе ближних, что он не нападает, а защищает. И это не всегда лукавство.
В этом состоит нравственная идея государства и власти.
Поэтому у ветхозаветных пророков, государство рассматривается не как субъект права, а как субъект этики. Пророки, в отличие от Павла, не считали, что всякая власть от Бога.
«Князья твои — законопреступники и сообщники воров, — говорит Исайя, — все они не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них».
И напрасно эти князья топчут дворы Господа и приносят всесожжения овнов и туком откормленного скота.
«Научитесь делать добро, — говорит Господь князьям, — ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите — и рассудим».
Хаммурапи начертал «свои драгоценные слова» на черном столбе, «чтобы сильный не притеснял слабого, чтобы оказать справедливость сироте и вдове, и притесненному оказать справедливость».
Уруинимгина сообщает на своих конусах, что он провел реформы, «чтобы бедняк (и) вдова человеку сильному не предавались». В другом переводе, Уруинимгина заключил завет с богом, которого в Лагаше рассматривали в том числе, как божество, устанавливающее справедливость, «чтобы сироте и вдове сильный человек не причинил зла».
А Ману говорит, что «если бы не было царей, сильные изжарили бы слабых на вертелах».
Не это ли имеет в виду Новгородцев, когда говорит, что «истинная сущность права состоит в границе, полагаемой им для силы, а не в той опоре, которую дает ему сила»?
Защита сироты и вдовы, это художественный образ правовой идеи. Смысл ее состоит в том, что «обиженная жена может пожаловаться мужу, угнетаемый сын обычно зовет на помощь отца. Поскольку у вдовы и сироты нет никого, кто мог бы придти к ним на помощь, они жалуются Мне». Это значит, что беззащитные находятся под охраной суверена. И тот, кто покушается на подзащитных суверена, ставит под сомнение его способность их защитить.
Нравственная сущность права состоит в том, что она всегда направлена против сильного. Но это не значит, что законодатель ставит перед собой задачу защитить слабого. Законодатель принимает законы против сильного, чтобы защитить собственную власть.
Так же думает, например, Фуко, когда рассматривает публичную пытку не только как судебный, но и как политический ритуал. И даже больше, как политический, чем судебный.
Публичная пытка, пишет он, это церемония, в которой «власть показывает себя».
Согласно праву классического века, правонарушение помимо ущерба, который оно причиняет потерпевшей стороне, «посягает на право того, кто защищает закон» и наносит «оскорбление его достоинству».
Другими словами, «помимо непосредственной жертвы преступление направлено против суверена» поскольку закон представляет его волю, и поскольку «сила закона есть сила государя».
Поэтому вмешательство суверена, это не третейский суд, который разрешает спор двух противников, а ответ человеку, оскорбившему государя.
«Значит, — пишет Фуко, — наказание не должно расцениваться как возмещение ущерба и даже соизмеряться с ущербом; в наказании всегда должна присутствовать доля, принадлежащая государю».
Эта доля «является наиболее важным элементом уголовно-правовой ликвидации преступления», потому что «всякое преступление — своего рода бунт против закона и преступник — враг государя».
Публичная казнь, так же, как и не публичная, не восстанавливала справедливость, она восстанавливала пошатнувшуюся власть суверена.
И можно сказать, что в наказании, преследующем политические интересы, интересы приобретения или сохранения власти, присутствует и доля, принадлежащая жертве преступления или насилия.
Эта доля и называется альтруизмом.