5. Может ли биология объяснить ekstasis?

Я уже упоминал, что по мнению учёных пещерная живопись (а также религия, язык и т. д.) появились как результат некой генетической мутации, возможно «внезапной, удачной, генетически обусловленной реорганизации мозга». Так как я утверждал, что ekstasis заложил возможность для появления искусства, теперь мы должны рассмотреть гипотезу, что ekstasis может быть объяснён с биологической точки зрения: конкретно, в рамках дарвиновской теории эволюции. Я продемонстрирую, что в данном вопросе таится немало трудностей.

Обсуждение этих трудностей осветит некоторые дополнительные факты о ekstasis и человеческой натуре, что станет основой для моего взгляда на происхождение ekstasis. Однако моя теория не станет отрицанием науки. Вместо этого, я выскажусь в поддержку новой научной парадигмы — нового типа эволюционной теории — которая не только объяснит нам как наши верхнепалеолитические предки стали одержимы ekstasis, но также каково наше место в системе мироздания. Шестая и седьмая секции отведены для развития этих идей. Но давайте начнём с более традиционного, общепринятого научного подхода.

Вспомните слова Шопенгауэра, которые я цитировал ранее. Он говорил, что во время переживания, названного мною ekstasis, мы «совершенно теряемся» и «забываем свою индивидуальность, свою волю». «Воля» это специальный технический термин в философии Шопенгауэра[139]. Рискуя чрезмерно упростить обсуждаемые вопросы, по сути это отсылает к естественному я, со всеми биологическими инстинктами и потребностями, которые обычно увлекают нас.

Когда нас ведёт воля, всё рассматривается с точки зрения полезности. Если говорить языком современной биологической теории, мы подходим ко всему с точки зрения улучшения выживаемости и репродуктивного успеха. Основная проблема с объяснением ekstasis с точки зрения биологических или дарвиновских понятиях состоит в том, что это состояние, в котором мы точно — как абсолютно ясно объясняет Шопенгауэр — отключаемся от наших забот об удовлетворении биологических нужд. Эти нужды, напротив, сужают наши интересы до заботы о (краткосрочных и долгосрочных) проблемах организма. В ekstasis мы абстрагируемся от всех этих забот. Мы выходим за рамки чисто биологического — озабоченности выживанием и репродукцией — а также настоящего момента и даже нашей личности.

Дарвинизм, по крайней мере в понимании большинства его современных сторонников, настаивает на том, что человеческие характеристики получившие распространение (и те которые, напротив, не получили распространение, аномалии) должны каким-то образом служить улучшению выживаемости и репродуктивного успеха. Как дарвинизм, в таком случае, может объяснить ekstasis, определяющую характеристику человечества, если она заключается в нашей способности отвергнуть вопросы выживания и репродукции или выйти за их рамки?

Могу предположить, каков будет ответ от дарвинистов. Они укажут на тот факт, что ekstasis сделал возможным символическое мышление, а, следовательно, и язык, обладающий очевидной пользой для выживания. Или же они укажут на факт, что благодаря ekstasis происходит улавливание сути, благодаря чему мы способны заниматься научными изысканиями и накоплением знаний, необходимых для предсказания природных событий и использования их в свою пользу. Возможно те, кто мог испытать ekstasis и был вовлечён в такие виды деятельности, были более привлекательны для партнёров.

Все эти утверждения весьма правдоподобны. Ekstasis действительно позволяет нам увеличить шансы на выживание и репродукцию. «Так что», скажут дарвинисты, «ekstasis — это способность или действие, которое позволяет нам на мгновение отвлечься от биологических потребностей — лишь для того, чтобы мы могли произвести результаты, которые дадут нам биологическое преимущество».

Пока всё понятно. Но всё становится запутаннее, когда мы обращаемся к другим продуктам ekstasis: гегельянской триаде искусства, религии и философии (высшие формы, по Гегелю, в которых человеческий дух стремиться к самопознанию). Пытаясь объяснить такие вопросы в понятиях своей теории, дарвинисты будут вынуждены прибегнуть к абсурднейшим мысленным искажениям.

Например, в своей в целом неплохой книге, Николас Вейд (Nicholas Wade) утверждает, что «религии имеют общественную суть, потому что религиозные ритуалы совершаются группами людей»[140] . Далее он утверждает, что по этой причине религия должна быть инструментом для укрепления сообществ. Но это очевидно non sequitur[141].

Большинство людей, приходя в кинотеатр, собираются вместе со своими друзьями. Следует ли из этого, что суть кинематографа в «общинности»? Является ли сидение в темноте с другими людьми причиной похода в кино? (По крайней мере, не для меня: обычно мне хочется, чтобы другие люди ушли). Сделают ли вывод дарвинисты будущего, что люди создали кинотеатры для укрепления сообществ? Если так, то они сделают глупую ошибку.

Когда же мы обращаемся к тому как, по мнению Вейда, религия укрепляет сообщества, всё становится совершенно абсурдным. Он выдвигает теорию, что изобретение языка позволило «нахлебникам» обманывать других и «Религия могла развиваться как средство защиты от нахлебников. Те, кто присягнули в публичном ритуале священной правде, были защищены от лжи знанием, что могут друг другу доверять»[142]. Вообще, до определённой степени сказанное им является правдой: религиозные обязательства являются способом увеличения доверия (как когда мы клянёмся на Библии в суде). Но из этого не следует, что в этом и состоит смысл религии и это не является первостепенной причиной её появления.

Теория Вейда лишь один из примеров неуклюжего подхода некоторых учёных к объяснению религии и других схожих вопросов. Подобно теории возникновения искусства Льюиса-Уильямса, в этих случаях люди пытаются объяснить чуждый им феномен, чувства и желания которые они попросту никогда не испытывали (или испытали и не смогли распознать). Но самым низким уровнем в дарвинистских объяснениях таких вопросов являются теории «полового отбора». Как нам объяснить философию? Стремление к мудрости ради неё самой — так ведь не может быть! Нет, здесь дело в привлечении половых партнёров. Философия это репродуктивная стратегия разработанная ботанами. Они не могут соревноваться с задирами на игровом поле, поэтому они ослепляют девушек своей диалектикой. Такая гипотеза попросту не заслуживает того, чтобы её воспринимали серьёзно.

Теория естественного отбора это отличный инструмент для объяснения многих явлений в природе и в самих людях. Проблема состоит в том, что дарвинисты делают теорию тотальной. Когда они встречаются с человеческой активностью, которая точно не имеет ничего общего с выживаемостью и репродукцией, а иногда даже ставят под угрозу эти факторы, они отвечают изобретением крайне неправдоподобных историй о том, как эта активность на самом деле вписывается в их теорию. И, часто при отсутствии любых других доказательств, они относятся к своей выдуманной на ровном месте истории как к «доказательству» того, что дарвинизм может всё объяснить. Таким образом, наполненный притянутыми и искажёнными фактами, дарвинизм становится нефальсифицируемой лженаукой: ничто не может опровергнуть его.

Кроме того, неодарвинистам попросту не удалось понять Дарвина. Он никогда не утверждал, что все черты, имеющиеся у человека, должны иметь какую-то связь с репродуктивным успехом или выживанием. Лишь те черты, что несомненно вредны для выживания и репродукции будут отсеяны. Некоторые черты могут быть совершенно нейтральны, не помогая и не мешая биологическим интересам (например, мужские соски). В то время как другие могут носить двойственный характер, как ekstasis: иногда помогающий, иногда мешающий.

Искусство, религия, наука и философия могут напрямую или косвенно делать вклад в нашу способность выживать и размножаться, но совершенно случайным образом, ведь это не является причиной почему этими делами занимаются люди и не является причиной их появления. По сути, все эти занятия могут навредить выживанию. Представьте художника принявшего целибат или гробящего здоровье ради своего искусства. Или учёного, который занимается тем же (Никола Тесла был именно таким человеком). Представьте целомудренного монаха или религиозного фанатика жертвующего собой во имя своей веры или голодающего до смерти (как делают до сих пор некоторые джайны). Представьте философа, который, подобно Сократу, выбирает смерть вместо отказа от любви к мудрости.

Все эти занятия — искусство, религия, философия, наука — основаны на ekstasis, который является способностью отключаться от биологических потребностей, эгоистичных интересов и сиюминутного момента, чтобы увидеть Бытие сущего. Благодаря этому мы можем узнать о новых возможностях для человека, которые не имеют ничего общего с зовом природы.

В данный момент мои читатели могут испытывать некоторые опасения. Сама идея, что мы можем «отвергнуть» природу внутри и вне нас, может вполне оправданно вызвать ужас. Не это ли корень всех мировых проблем, связанных не только с окружающей средой, но и с современным отрицанием биологически обоснованных человеческих различий (то есть, естественного неравенства)? Бесспорно это так.

В христианской доктрине свободы воли есть зерно истины. В отличие от остальных своих созданий, Бог не подчинил человека его природным инстинктам и импульсам. Он позволил ему свободно выбирать — до определённого предела. Человек может быть порабощён этими инстинктами и стать тем, кого индусы называют пашу[143]. Однако если он решает выйти за рамки природных позывов, ситуация может развиваться в двух направлениях: человек может найти истину, красоту и благо или же придёт к полному хаосу. Он может воображать невозможные идеи, которые столь противоестественны, что вредоносны для всего человечества и даже для отчуждённых интеллектуалов. В таких случаях, природа обычно наносит ответный удар или находит обходной путь.

Ekstasis воистину является обоюдоострым мечом: иногда он полезен для нас, иногда вреден[144]. Однако критически важно понять, что наша способность отвергать или, лучше сказать, выходить за рамки природного, также является источником всего прекрасного в нас. Стоит подробнее остановиться на последнем пункте, так как я уже сказал, что искусство, религия, философия и наука предполагают некоторую «трансцендентность» и эти сферы бесспорно являются гордостью человеческого рода.

Как уже было отмечено, я скептично отношусь к способности современной дарвинистской биологии объяснить ekstasis и специфическую дуальность, которую он порождает в нашей природе. Однако справедливости ради надо заметить, что для дарвиниста было бы оправданно занять следующую позицию: хотя ekstasis становится причиной поведения иногда вредного для выживания и репродуктивного успеха, он производит достаточно результатов, которые выгодны в биологическом плане и достаточны для его дальнейшего распространения. Это разумная позиция — но, на самом деле, она не демонстрирует, что дарвинизм может объяснить ekstasis. Вовсе нет.

Дарвинизм может объяснить почему определённые черты получили или не получили распространения в популяции, но он не в состоянии объяснить первопричину появления этих черт. Дарвиновская теория в своих объяснениях оперирует двумя понятиями: случайная мутация и естественный отбор. Биологическая новизна возникает как результат генетических мутаций, которые появляются, когда организм воспроизводит себя. Те мутации, что неблагоприятны для выживания и репродукции будут постепенно отсеиваться (организмы-носители скорее всего будут иметь меньший репродуктивный успех, поэтому в конце концов эти мутации умрут вместе с ними). В то время как мутации увеличивающие выживаемость и способность к самовоспроизведению, либо нейтральны в этом отношении, скорее всего, перейдут в следующие поколения.

Если же задаться вопросом откуда берутся мутации — откуда приходит эта новизна — дарвиновская теория не имеет на это убедительного ответа. Мутации, скажут нам дарвинисты, «беспорядочны» или «случайны». Большинство не-учёных считают, что теория эволюции как-то связана с «прогрессом»; то есть когда что-то становится всё лучше и лучше. Но дело не в этом. В соответствии с теорией Дарвина, есть только изменения, без какого-то правила или причины. Мутации не происходят в тот момент, когда «нужны»; они просто случаются, не являясь частью какого-то большого плана, ведь это бы связало теорию с телеологией (или идеей «разумного замысла») которую дарвинизм яростно отрицает.

Телеологическое или теологическое объяснение природы ставят порядок во главу угла: всё случается по причине; все события склоняются к реализации некого рационального плана или порядка. Для дарвинизма, напротив, случай является метафизически первичным. Основное объяснение для всего — будь то возникновение мутации или биологической новизны — это случай, противоположность порядку, замыслу или намерению. В любом случае, говорить, что нечто произошло «случайно», это всё равно что сказать «мы не знаем почему это произошло». Быть приверженцем идеи, что всё происходит случайно (то есть, «всё случается просто так»), это всё равно что верить в абсурдность Вселенной. Таким образом, несмотря на неопровержимую объяснительную силу, которую демонстрирует дарвинизм в рамках строго определённых контекстов, в конце концов, это лишь ещё одно проявление современного нигилизма.

Своим поведением дарвинисты напоминают персонажа по имени Сократ из комедии Аристофана «Облака» (впервые сыграна на сцене в 423 году до н. э.). Сократ изображён в этой пьесе как материалист и софист. Он принимает Стрепсиада, старого деревенщину, в свои ученики и пытается научить его, что не Зевс производит гром, а сами облака:

Сократ: Вот они громыхают, вращаясь.

Стрепсиад: Но как? Объясни мне, скажи мне, волшебник!

Сократ: До краёв, до отказа наполнясь водой, и от тяжести к низу провиснув, и набухнув дождём, друг на друга они набегают и давят друг друга. И взрываются с треском они, как пузырь, и гремят перекатами грома.

Но Стрепсиад отвечает на это разумным вопросом: «Кто ж навстречу друг другу их гонит, скажи? Ну не Зевс ли, колеблющий тучи?» На то у Сократа был готов ответ: «Да нимало, ни Зевс. Это — Вихрь». Ответ Стрепсиада весьма забавен, однако, в то же время в нём заложен немалый смысл: «Ну и ну! Значит, Вихрь! Я и ведать не ведал, что в отставке уж Зевс и на месте его нынче Вихрь управляет вселенной». Больше успеха Сократ имеет с Фидиппидом, сыном Стрепсиада. Почти в конце пьесы, совершенно испорченный Фидиппид совершает страшный грех — избивает своего отца и между ними происходит следующий диалог:

Стрепсиад: Чти лишь Зевса старого!

Фидиппид: Сказал же, старый филин: «Зевса старого»! Да есть ли Зевс?

Стрепсиад: Да, есть!

Фидиппид: Да нет же, нет! Царит какой-то Вихрь, а Зевса он давно изгнал[145].

Дарвинисты находятся абсолютно в той же позиции, что и Сократ в пьесе Аристофана (и по воле судьбы, имели такой же эффект на общество). Они свергли Бога и возвели на трон Вихрь — Случай, Хаос. Буквально так оно и есть. По сути, типичный дарвинист привержен — со всем пылом религиозного фанатика — идее, что случай, беспорядок и бессмысленность обладают высшей властью во Вселенной. Но когда кто-то осознаёт, что «случай» (как «вихрь») не является объяснением, тогда дверь широко открывается для другой теории, дополняющей — заменяющей — дарвинизм; той, что имеет большую объяснительную силу.

И мы нуждаемся в такой теории, которая сможет объяснить ekstasis, так как очевидно, что «случайная мутация» с этим не справилась. О felix mutatio, сделавшая возможным искусство, религию, философию, науку и язык. Даже больше — сделавшее возможным человеческое самопознание — и, на что я обращу внимание в следующих двух секциях, самопознание Вселенной. Нет, тут что-то другое... Но, если мы должны выйти за рамки дарвинистского подхода, куда нам направиться?

Размышляя об ekstasis и тайне его возникновения, я часто вспоминаю о «чёрном монолите» в фильме Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001 года». Хотя в фильме эта тема подана метафорично, понимание Артура Кларка было более буквальным: пришельцы отправили чёрный монолит к человекообезьянам как «обучающую машину». Я также вспоминаю о концепции das Ereignis Хайдеггера. По-немецки это понятие попросту означает «событие», но Хайдеггер использует его для обозначения событий в человеческой истории, когда имели место происшествия или сдвиги не имеющие рационального объяснения. Для Хайдеггера окончательным опровержением современной веры в объяснимость всего, является неспособность полностью объяснить случайные исторические события, которые привели к das Ereignis.

Я готов принять идею, что некоторые вещи могут быть необъяснимы — за исключением, однако, всего того, что я могу объяснить. И я действительно верю, что ekstasis объясним. Разговоры о вмешательстве инопланетян, Ereignis или даже Боге, конечно же, ничуть не помогают. «Бог» — это лишь более возвышенное объяснение чем «случай» (и он обладает преимуществом, делая первичным порядок, а не беспорядок — что, как я объясню, является более разумной позицией). Однако, в конце концов, это объяснение ничем не отличается от слепого «случая». «Это была случайность» означает «всё просто происходит безо всяких причин». «Это сделал Бог» — значит «вещи происходят по какой-то причине, но понять её мы не можем».

Не приходится сомневаться в существовании загадочных, резких «сдвигов» в ходе эволюции. Одним из таких был так называемый «кембрийский взрыв» (этот пример дорог сердцам сторонников «разумного замысла», сам я эту теорию не поддерживаю). Около 542 миллионов лет назад произошло внезапное событие, отразившееся на большинстве основных типов животных. Верхний палеолит в Европе был, в некотором смысле, «кембрийским взрывом» для человечества. Но такие события не являются ни чудесами, ни случайными совпадениями. Они абсолютно оправданы и ясны, если мы понимаем, что сама природа движется вперёд к чему-то — что всё, частью чего мы являемся, имеет свои собственные цели.

Очевидно, что человек является частью природы, но, как уже отмечалось, в нас природа будто бы зародила некую неестественность. Мы являемся частью природы, но, в то же время, отделены от неё. Мы способны отвергать природу в нас (и вне нас) и выходить за её рамки. Задумайтесь: не делает ли тот факт, что природа зародила столь «неестественное» существо как человек, саму «природу» (или саму Вселенную) ужасно странной? Внутри природы будто бы действуют механизмы, постичь которые доминирующие сегодня научные теории не смогли. Это наводит на мысль, что сама Вселенная может иметь некоторые более глобальные «цели», пока нами не понятые.

Ekstasis может быть объяснён с точки зрения биологии — или, в более широком контексте, наукой — но только если мы выйдем за пределы узких границ дарвинизма и обратимся к новому способу смотреть на вещи. Следующая часть вернёт нас к ekstasis, на этот раз для детального разбора того, как одержимость им может быть использована для размещения человека в «схеме вещей» по отношению к остальной природе. Таким образом, будет подготовлена основа для размышления в седьмой части, о значении и цели природы.