[5) Существенное различие между классической и вульгарной политической экономией. Процент и рента как конституирующие элементы рыночной цены товара. Попытки вульгарных экономистов придать рациональную видимость иррациональным формам процента и ренты]
[5) Существенное различие между классической и вульгарной политической экономией. Процент и рента как конституирующие элементы рыночной цены товара. Попытки вульгарных экономистов придать рациональную видимость иррациональным формам процента и ренты]
[XV—919] В капитале, приносящем проценты, — в расщеплении прибыли на процент и [промышленную] прибыль — капитал получил свою наиболее вещную форму, свою чисто фетишистскую форму, и природа прибавочной стоимости представлена как нечто совершенно потерявшее само себя. Капитал — как вещь — выступает здесь как самостоятельный источник стоимости, как творец стоимости, подобно тому как земля выступает как источник ренты, а труд — как источник заработной платы (отчасти заработной платы в собственном смысле слова, отчасти — промышленной прибыли). Правда, представители этой точки зрения всё еще считают, что оплачивать заработную плату, процент и ренту должна цена товара, но она-де оплачивает их потому, что земля, входящая в товар, создает ренту, капитал, входящий в него, создает процент, а труд, входящий в него, создает заработную плату; потому, что они-де создают эти части стоимости, достающиеся их соответственным собственникам или представителям [920] — земельному собственнику, капиталисту и работнику (наемному рабочему и промышленнику). Таким образом, если здесь получается, что, с одной стороны, цена товаров определяет заработную плату, ренту и процент, а, с другой стороны, цена процента, ренты и заработной платы определяет цену товаров, то с этой точки зрения тут нет никакого противоречия для теории, или, если таковое и имеется, то это вместе с тем — противоречие, или порочный круг, действительного движения цен.
Процентная ставка, правда, колеблется, но она колеблется только так, как колеблется рыночная цена всякого другого товара — в зависимости от соотношения между спросом и предложением. Это совершенно так же не уничтожает процент как нечто имманентное капиталу, как колебания товарных цен не уничтожают цены как присущие товарам определения.
Так земля, капитал и труд, поскольку они признаются источниками ренты, процента и заработной платы, а эти последние — конституирующими элементами товарных цен, выступают, с одной стороны, как элементы, создающие стоимость; с другой стороны, поскольку они достаются обладателю каждого из этих орудий производства стоимости, доставляя ему созданную ими часть стоимости продукта, они выступают как источники дохода, а формы ренты, процента и заработной платы выступают как формы распределения. (Когда вульгарные экономисты трактуют формы распределения фактически только как формы производства sub alia specie{167}, между тем как критические экономисты отделяют их друг от друга и не замечают их тождественности, то в этом, как мы увидим позже, сказывается, в сравнении с критической политической экономией, последовательность глупости.)
В капитале, приносящем проценты, капитал выступает как самостоятельный источник стоимости или прибавочной стоимости, которыми он обладает как деньги или как товар. И притом он является таким источником сам по себе, в своей вещной форме. Правда, чтобы реализовать это свое свойство, он должен входить в процесс производства, но это необходимо также и для земли и труда.
Понятно поэтому, почему вульгарная политическая экономия предпочитает формулу: «земля — рента, капитал — процент, труд — заработная плата» — той формуле, которая для элементов цены (точнее, для частей, на которые цена распадается) имеется у Смита и других и в которой фигурирует соотношение «капитал — прибыль», служащее вообще у всех экономистов-классиков для изображения капиталистического отношения как такового. В прибыли еще содержится стеснительная [для вульгарной политической экономии] связь с процессом [производства] и более или менее еще распознаваема истинная природа прибавочной стоимости и капиталистического производства в отличие от их внешнего проявления. Это прекращается, когда процент изображается как в собственном смысле продукт капитала и тем самым другая часть прибавочной стоимости, промышленная прибыль, совершенно исчезает и попадает в категорию заработной платы.
Классическая политическая экономия старается посредством анализа свести различные фиксированные и чуждые друг другу формы богатства к их внутреннему единству и совлечь с них ту форму, в которой они индифферентно стоят друг возле друга; она хочет понять внутреннюю связь целого в отличие от многообразия форм проявления. Поэтому она сводит ренту к добавочной прибыли, вследствие чего рента исчезает как особая, самостоятельная форма и оказывается отделенной от ее мнимого источника, земли. Она точно так же срывает с процента его самостоятельную форму и показывает, что он есть часть прибыли.
Так она свела к одной форме прибыли все те формы дохода, все те самостоятельные формы, или титулы, под которыми не-рабочий получает долю в стоимости товара. Но прибыль сводится к прибавочной стоимости, так как стоимость всего товара сводится к труду; оплаченное количество содержащегося в нем труда сводится к заработной плате; следовательно, избыток над этим количеством сводится к неоплаченному труду, к присвоенному безвозмездно под различными титулами, но вызванному к жизни капиталом прибавочному труду. Классическая политическая экономия иногда впадает в противоречия при этом анализе; часто она пытается произвести это сведение и доказать единство источника различных форм непосредственно, без выявления посредствующих звеньев. Но это необходимо вытекает из ее аналитического метода, [921] с которого должны начинать критика и понимание. Она интересуется не тем, чтобы генетически вывести различные формы, а тем, чтобы свести их посредством анализа к их единству, так как она исходит из них как из данных ей предпосылок. Но анализ является необходимой предпосылкой генетической трактовки, понимания действительного процесса формообразования в его различных фазах. Наконец, недостатком и ошибкой классической политической экономии является то, что она основную форму капитала, производство, направленное на присвоение чужого труда, трактует не как историческую форму, а как естественную форму общественного производства, — трактовка, для устранения которой она, однако, сама прокладывает путь своим анализом.
Совершенно иначе обстоит дело с вульгарной политической экономией, которая начинает особенно важничать как раз с того времени, когда политическая экономия сама разрушила, расшатала своим анализом свои собственные предпосылки, когда, следовательно, уже существует также и антитеза политической экономии в более или менее экономической, утопической, критической и революционной форме. Ведь развитие политической экономии и порожденной ею самою антитезы идет нога в ногу с реальным развитием присущих капиталистическому производству общественных противоречий и классовых битв. Только после того как политическая экономия достигла известной ступени развития и отлилась в устойчивые формы, — т. е. после А. Смита, — от нее отделяется, как особый вид политической экономии, тот элемент в ней, который есть всего лишь воспроизведение внешнего явления в качестве представления о нем, — отделяется ее вульгарный элемент. Так, у Сэя мы имеем выделение тех вульгарных представлений, которые там и сям встречаются у А. Смита, отложившееся в виде своеобразной кристаллизации, существующей наряду с А. Смитом. С появлением Рикардо и с дальнейшим развитием благодаря ему политической экономии получает новую пищу также и вульгарный экономист (ведь сам он ничего не производит), и чем больше политическая экономия достигает своего завершения, чем больше, следовательно, она идет вглубь и развивается как система антагонизма, тем самостоятельнее противостоит ей ее собственный вульгарный элемент, обогащенный тем материалом, который этот вульгарный элемент препарирует на свой лад; пока, наконец, этот вульгарный элемент не находит своего наилучшего выражения в виде учено-синкретической и беспринципно-эклектической компиляции.
По мере того как политическая экономия идет вглубь, она не только сама изображает противоречия и противоположности, но против нее выступает ее собственная противоположность — одновременно с развитием реальных противоречий в экономической жизни общества. Соответственно этому вульгарная политическая экономия сознательно становится все более апологетической и всячески старается отделаться путем болтовни от тех мыслей, в которых выражены противоречия. Поэтому Сэй, который у Смита находит противоречия еще в относительно неразвитом виде, представляется еще критиком и образцом беспристрастия по сравнению, например, с Бастиа, этим проповедником гармонии и апологетом по профессии, перед которым противоречие уже действительно предстало, с одной стороны, разработанным внутри самой политической экономии у Рикардо, а с другой стороны, разрабатывающим себя в социализме и в повседневной классовой борьбе того времени. К этому присоединяется еще и то, что вульгарная политическая экономия на более ранних ступенях своего развития находит материал еще не вполне обработанным и потому сама еще более или менее участвует в разрешении экономических проблем с точки зрения политической экономии, как это мы видим, например, у Сэя, тогда как какому-нибудь Бастиа остается лишь заниматься плагиатом и стараться устранить своими рассуждениями неприятную сторону классической политической экономии.
Но Бастиа не представляет еще последней ступени. Он еще отличается недостатком учености и совершенно поверхностным знакомством с той наукой, которую он приукрашивает в интересах господствующего класса. У него апологетика еще отличается страстностью и составляет то, что собственно является его работой, так как содержание политической экономии он берет у других в том виде, в каком оно ему наиболее подходит.
Самой последней формой является профессорская форма, которая берется за дело «исторически» и с мудрой умеренностью отыскивает везде «наилучшее», причем для нее не важно, если в результате получаются противоречия, а важна только полнота отобранного. Это — выхолащивание [922] всех систем, у которых повсюду обламывают их острые углы и которые мирно уживаются друг с другом в общей тетради для выписок. Пыл апологетики умеряется здесь ученостью, которая благосклонно взирает сверху вниз на преувеличения экономических мыслителей и лишь в качестве курьезов включает их в свою убогую размазню. Так как подобного рода труды появляются лишь тогда, когда политическая экономия как наука уже завершила свой путь, то они являются вместе с тем могилой этой науки. (Что они, дескать, точно таким же образом возвышаются и над фантазиями социалистов, об этом нечего и говорить.) Даже действительно глубокие мысли Смита, Рикардо и других — не только их собственный вульгарный элемент — оказываются здесь чем-то скудоумным и превращаются в вульгарности. Мастером такого рода является господин профессор Рошер, который скромно объявил себя Фукидидом политической экономии[156]. Его отождествление себя с Фукидидом, возможно, покоится на том представлении, которое он имеет о Фукидиде, а именно — что Фукидид всегда будто бы смешивал причину и следствие.
Правда, в форме капитала, приносящего проценты, весьма ощутительно выступает то, что капитал присваивает плоды чужого труда без приложения какого бы то ни было собственного труда: ведь капитал выступает здесь в такой форме, в которой он отделен от процесса производства как процесса. Но в этой форме капитал только потому и поступает указанным образом, что он действительно входит в процесс труда сам собою, без приложения какого бы то ни было труда, — как такой элемент, который сам по себе создает стоимость, является источником стоимости. Если капитал, приносящий проценты, присваивает часть стоимости продукта без приложения труда, то он и создал эту часть стоимости без приложения какого бы то ни было труда со своей стороны, создал ее из самого себя, ex proprio sinu{168}.
В то время как классическим и потому критическим политико-экономам форма отчуждения причиняет затруднения и они пытаются путем анализа совлечь ее, вульгарная политическая экономия, напротив, как раз в той отчужденности, в которой противостоят друг другу различные доли стоимости продукта, чувствует себя впервые вполне у себя дома: подобно тому как схоластик чувствует себя в своей стихии, имея дело с формулой «бог-отец, бог-сын и бог — дух святой», так вульгарный экономист относится к формуле «земля — рента, капитал — процент, труд — заработная плата». Ведь это есть та форма, в которой на поверхности явлений эти вещи кажутся непосредственно связанными друг с другом, а потому и та форма, в которой они живут в представлениях и в сознании агентов капиталистического производства, находящихся в плену у этого способа производства. Вульгарная политическая экономия считает себя тем более простой, естественной и общеполезной, тем более далекой от всяких теоретических хитросплетений, чем более она на самом деле занята только тем, что переводит обыденные представления на доктринерский язык. Поэтому, чем в более отчужденном виде она воспринимает формы капиталистического производства, тем ближе она к стихии обыденных представлений, т. е. тем более она плавает в своей собственной природной стихии.
Кроме того, это оказывает очень большие услуги апологетике. Ибо, например, в формуле «земля — рента, капитал — процент, труд — заработная плата» различные формы прибавочной стоимости и различные персонажи [Gestalten] капиталистического производства противостоят друг другу не отчужденно, а как посторонние и индифферентные друг для друга, как всего лишь различные, без антагонизма. Различные доходы проистекают из совершенно различных источников, один — из земли, другой — из капитала, третий — из труда. Следовательно, они не находятся друг с другом во враждебной связи, ибо вообще не находятся ни в какой внутренней связи. Если тем не менее они в производстве действуют вместе, то это есть гармоническое действие, выражение гармонии; так, например, крестьянин, быки, плуг, земля, несмотря на все их различие, гармонически работают вместе в земледелии, в действительном процессе труда. Если между ними имеет место антагонизм, то он создается лишь конкуренцией из-за того, кто из агентов производства должен присвоить себе больше из продукта, из той стоимости, которую они создали сообща. И если иной раз при этом дело доходит до драки, то все же в конце концов в виде конечного результата этой конкуренции между землей, капиталом и трудом получается так, что в ходе своих [923] споров о дележе они настолько увеличили благодаря своему соперничеству стоимость продукта, что каждому достается более крупный кусок, так что сама их конкуренция оказывается лишь подстегивающим всех агентов производства выражением их гармонии.
Например, г-н Арнд заявляет, критикуя Pay:
«Автор поддался влиянию некоторых из своих предшественников и вводит наряду с тремя элементами национального богатства (заработной платой, рентой с капитала и земельной рентой) четвертый элемент в виде предпринимательского дохода; тем самым разрушается вся основа всякого дальнейшего развития нашей науки» (!), «воздвигнутая А. Смитом с такой большой осмотрительностью, вследствие чего в произведении нашего автора нечего и думать о таком развитии» (Karl Arnd. Die naturgemasse Volkswirthschaft, gegenuber dem Mono-poliengeiste und dem Communismus, mit einem Ruckblicke auf die einschlagende Literatur. Hanau, 1845, стр. 477).
Под «рентой с капитала» г-н Арнд подразумевает процент (там же, стр. 123). Ну а если кто-нибудь не поверит тому, что А. Смит сводит национальное богатство к проценту с капитала, земельной ренте и заработной плате? (Ведь Смит как раз наоборот ясно указывает на прибыль как на результат капиталистического использования капитала и неоднократно определенно отмечает, что процент — в той мере, в какой он вообще представляет прибавочную стоимость — всегда есть лишь производная от прибыли форма.) В таком случае вульгарный экономист, читая упоминаемые им источники, вычитывает из них нечто прямо противоположное тому, что в них содержится. Там, где Смит пишет «прибыль», Арнд читает «процент». Что же он подразумевает под «процентом» А. Смита?
Этот же «осмотрительный развиватель нашей науки» делает следующее интересное открытие:
«В ходе естественного созидания материальных благ имеется только одно явление, которое — во вполне цивилизованных странах — до известной степени как бы призвано регулировать ставку процента: это — то отношение, в котором древесные массы европейских лесов увеличиваются вследствие ежегодного прироста. Прирост этот происходит, совершенно независимо от их меновой стоимости» (комично говорить о деревьях, что они регулируют свой прирост «независимо от меновой стоимости»!), «в пропорции от 3 до 4 на сотню. Поэтому» (т. е. потому, что, сколько бы меновая стоимость деревьев ни зависела от их прироста, прирост этот происходит «независимо от их меновой стоимости»!) «нельзя ожидать падения ниже того уровня, — на котором она» (ставка процента) «находится ныне в самых богатых деньгами странах» (цит. соч., стр. 124–125).
Это заслуживает названия: «ставка процента, вырастающая в лесу», а ее изобретатель в цитированном сочинении обратил на себя внимание в области «нашей науки» также и как философ «собачьего налога»[157].
* * *
{Прибыль (в том числе и промышленная прибыль) пропорциональна величине авансированного капитала; наоборот, та «заработная плата», которую получает промышленный капиталист, находится в обратном отношении к величине капитала: она значительна при небольших капиталах (ибо здесь капиталист есть нечто среднее между эксплуататором чужого труда и работником, живущим своим трудом), ничтожно мала при большом капитале или совершенно отделена от прибыли, как в том случае, когда имеется управляющий. Часть труда по управлению вызывается лишь враждебной противоположностью между капиталом и трудом, антагонистическим характером капиталистического производства, относится к его faux frais de production{169}, совершенно так же как 9/10 «труда», вызываемого процессом обращения. Дирижер-капельмейстер отнюдь не обязательно должен быть собственником инструментов оркестра, и в его функции как дирижера не входит спекуляция на издержках по содержанию членов оркестра, вообще он не имеет никакого отношения к их «заработной плате». Весьма странно, что такие экономисты, как Джон Стюарт Милль, которые придерживаются формы «процент», «промышленная прибыль», чтобы превратить «промышленную прибыль» в заработную плату за надзор за трудом, — признают вместе со Смитом, Рикардо и всеми достойными упоминания экономистами, что средняя ставка процента, средняя норма процента определяется средней нормой прибыли, которая, по Миллю, находится в обратном отношении к норме заработной платы и, следовательно, есть не что иное, как неоплаченный труд, прибавочный труд.
Что плата за надзор вообще совершенно не входит в среднюю норму прибыли, лучше всего доказывают два факта:
[924] 1) тот факт, что на кооперативных фабриках{170}, где управляющий оплачивается, как на всякой другой фабрике, и выполняет весь труд по управлению и где надзиратели сами являются всего лишь работниками, — норма прибыли стоит не ниже, а выше средней нормы прибыли;
2) если в некоторых особых, немонополизированных отраслях занятий, например у мелкого лавочника, фермера и т. д., прибыли постоянно стоят много выше средней нормы прибыли, то экономисты справедливо объясняют это тем, что эти люди уплачивают себе свою собственную заработную плату. Если такой человек работает один, его прибыль состоит 1) из процентов на его небольшой капитал, 2)из его заработной платы, 3) из той части прибавочного времени, в течение которого обладание капиталом дает ему возможность работать не на других, а на самого себя, — той части, которая не выражена уже в проценте. А если он держит рабочих, то сюда входит и их прибавочное время.
Почтенный Сениор (Нассау), конечно, тоже превращает промышленную прибыль в заработную плату за надзор. Но он забывает об этих увертках, как только разговор заходит не о доктринерских фразах, а о практической борьбе между рабочими и фабрикантами. Тогда он выступает, например, против ограничения рабочего времени, так как, например, при 111/2 часах в день рабочие, по его словам, работали бы на капиталиста только один час и продукт только этого часа составлял бы прибыль капиталиста (не считая процента, для возмещения которого они, согласно расчету Сениора, работают также один час). Таким образом., здесь промышленная прибыль вдруг становится равной не той стоимости, которую труд капиталиста присоединяет к товару в процессе производства, а той стоимости, которую присоединяет к нему неоплаченное рабочее время рабочих. Если бы промышленная прибыль была продуктом собственного труда капиталиста, Сениору надо было бы плакаться не по поводу того, что рабочие даром работают только один час, а не два, и тем более ему нельзя было бы говорить, что если бы они вместо 111/2 часов работали лишь 101/2, то совсем не было бы прибыли; он должен был бы сказать, что если рабочие вместо 111/2 часов работают лишь 101/2, то капиталист получает плату за надзор не за 111/2 часов, а только за 101/2 и, следовательно, теряет плату за надзор за один час, на что рабочие могли бы ответить ему, что если им хватает обычной заработной платы за 101/2 часов, то капиталисту должно хватать более высокой заработной платы за 101/2 часов.
Непонятно, каким образом такие экономисты, как Джон Стюарт Милль, которые являются рикардианцами и которые то положение, что прибыль просто равна прибавочной стоимости, прибавочному труду, высказывают даже в такой форме, что норма прибыли и заработная плата находятся в обратном отношении друг к другу и что норма заработной платы определяет норму прибыли (что в этой форме неверно), каким образом эти экономисты внезапно превращают промышленную прибыль не в прибавочный труд рабочих, а в собственный труд капиталиста, — разве только они функцию эксплуатации чужого труда называют трудом, так что тогда на самом деле выходит, что плата за этот труд в точности равна количеству присвоенного чужого труда, или непосредственно зависит от степени эксплуатации, а не от степени того напряжения, которого стоит капиталисту эта эксплуатация. (В той мере, в какой при капиталистическом производстве эта функция эксплуатации труда требует действительного труда, она выражается в заработной плате управляющего.) Повторяю, непонятно, каким образом эти экономисты, после того как они (как рикардианцы) свели прибыль к ее действительному элементу, потом дают ввести себя в заблуждение противопоставлением процента и промышленной прибыли, которая есть лишь переряженная форма прибыли и трактовка которой в качество какой-то самостоятельной формы основана на незнании сущности прибыли. Ведь одна часть прибыли потому только и выступает как промышленная, прибыль, как возникшая из деятельности в процессе (из собственно деятельного процесса, что включает, однако, вместе с тем и деятельность функционирующего капиталиста) и вследствие этого как часть, полагающаяся за труд капиталиста, — что другая часть, процент, выступает как полагающаяся капиталу как вещи, самодеятельной, самостоятельно созидающей вещи, независимо от процесса. Следовательно — по той причине, что капитал и вытекающая из него прибавочная стоимость, под именем процента, объявляются чем-то мистическим. Эта концепция, вытекающая из одних только представлений и показывающая наиболее внешний облик капитала, как он выглядит на поверхности, является прямой противоположностью концепции Рикардо и совершенно противоречит его пониманию стоимости. Поскольку капитал является стоимостью, его стоимость определена содержащимся в нем трудом еще до того, как капитал этот входит в процесс. Поскольку он входит в процесс как вещь, он в него входил как потребительная стоимость, а в качестве потребительной стоимости, какова бы ни была его полезность, он никогда не может создавать меновую стоимость. Мы видим из этого, как великолепно рикардианцы понимают своего собственного учителя. По отношению к денежному капиталисту промышленник, конечно, совершенно прав в том, что он, являясь функционирующим капиталистом и, следовательно, действительно выжимая прибавочный труд, кладет себе в карман часть этого прибавочного труда. По отношению к денежному капиталисту он является работником, но работником в качестве капиталиста, т. е. эксплуататора чужого труда. [925] По отношению же к рабочим комичен тот довод, что эксплуатация их труда стоит капиталисту труда и что рабочие поэтому должны еще платить ему за эту эксплуатацию. Это довод надсмотрщика над рабами, обращенный к рабу.}
* * *
Всякая предпосылка общественного процесса производства есть вместе с тем и его результат, а всякий его результат выступает вместе с тем и как предпосылка. Поэтому все те производственные отношения, в которых движется процесс производства, суть в одинаковой мере и его продукты, и его условия. Чем больше мы рассматриваем этот процесс в его действительном внешнем проявлении, тем больше его облик закрепляется в форме условий, так что эти условия кажутся чем-то определяющим его независимо от него самого, а собственные отношения участников процесса представляются участникам процесса как вещные условия, как вещные силы, как определенности вещей, тем более, что в капиталистическом процессе всякий, даже наиболее простой элемент, например товар, уже есть некоторое извращение и уже заставляет отношения между лицами выступать как свойства вещей и как отношения лиц к социальным свойствам этих вещей.
{«Процент — это вознаграждение за производительное применение сбережений; прибыль в собственном смысле этого слова является вознаграждением за деятельность по надзору во время этого производительного применения» («Westminster Review»[158], январь 1826 г., стр. 107–108).
Здесь, следовательно, процент есть вознаграждение за то, что деньги и т. д. применяются как капитал; он проистекает, стало быть, из капитала как такового, который вознаграждается за свое качество капитала. А промышленная прибыль есть вознаграждение за функцию капитала или капиталиста «во время этого производительного применения», т. е. в самом процессе производства.} [925]
[925] Процент есть только часть прибыли, уплачиваемая собственнику капитала промышленным, функционирующим капиталистом. Так как этот последний может присваивать прибавочный труд только благодаря капиталу (деньги, товар) и т. д., то он выплачивает часть тому, кто ему доставляет это средство. И если собственник капитала желает пользоваться своими деньгами как капиталом, не заставляя их функционировать как капитал, то он может делать это только при том условии, что он удовольствуется частью прибыли. Они фактически партнеры: один юридический, другой экономический собственник капитала, пока он его применяет. Но так как прибыль проистекает только из процесса производства, есть только его результат и только еще должна быть произведена, то процент есть на деле всего лишь притязание на часть только еще подлежащего выполнению прибавочного труда, титул на будущий труд, притязание на часть стоимости еще не существующих товаров, следовательно — только еще результат процесса производства, происходящего в течение того отрезка времени, к концу которого только и подлежит уплате этот процент.
[926] Капитал покупается (т. е. берется взаймы под проценты) до того, как он оплачивается. Деньги функционируют здесь в качестве средства платежа, как при покупке рабочей силы и т. д. Поэтому цена капитала — процент — точно так же входит в авансы промышленника (в аванс самому себе, если он работает при помощи собственного капитала), как цена хлопка, который, например, также покупается сегодня и подлежит оплате, скажем, только через шесть недель. Колебания в процентной ставке — рыночной цене денег — так же не меняют здесь дела, как колебания в рыночных ценах других товаров. Наоборот, рыночная цена денег — таково название приносящего проценты капитала как денежного капитала — определяется на денежном рынке, подобно рыночной цене всякого другого товара, конкуренцией покупателей и продавцов, спросом и предложением. Эта борьба между денежными и промышленными капиталистами есть только борьба за распределение прибыли, за ту долю, которая должна достаться каждой из обеих сторон при дележе. Само отношение (спрос и предложение), как и каждый из его двух полюсов, в свою очередь есть результат процесса производства, или, выражаясь обыденным языком, [определяется] состоянием дел в каждый данный момент, тем положением, в котором в каждый данный момент находятся процесс воспроизводства и его элементы. Но по форме и по внешнему проявлению эта борьба определяет цену капитала (процент) еще до того, как капитал входит в воспроизводство. И притом это определение имеет место вне собственно процесса производства и регулируется не зависящими от этого процесса обстоятельствами, — более того, это определение цены выступает как одно из тех условий, в рамках которых должен происходить процесс производства. Поэтому кажется, что эта борьба не только фиксирует титул собственности на определенную часть будущей прибыли, но что она заставляет самоё эту часть — не выходить в качестве результата из процесса производства, а, наоборот, входить в него в качестве предпосылки, в качестве цены капитала, совершенно так же как цена товара или заработная плата входит в него как предпосылка, хотя она на самом деле постоянно — в процессе воспроизводства — из него выходит. Всякий элемент товарной цены, выступающий как аванс и входящий как уже имеющаяся налицо цена товара в цену производства [Produktionspreis], перестает представляться промышленному капиталисту как прибавочная стоимость, surplus value. Поэтому та часть прибыли, которая входит в процесс как цена капитала, причисляется к авансируемым издержкам, не выступает больше как прибавочная стоимость и превращается из продукта процесса в одну из заранее данных предпосылок его, в условие производства, которое как таковое входит в процесс в самостоятельной форме и определяет его результат.
(Если, например, процентная ставка падает, а рыночные условия требуют понижения цен товаров ниже их цен издержек, то промышленник может понизить цену товаров, не понижая нормы промышленной прибыли; он даже может понизить цену своего товара и получить более высокую промышленную прибыль, что, правда, представилось бы тому, кто работает только при помощи собственного капитала, как падение нормы прибыли, валовой прибыли. Все то, что представляется как заранее данное условие производства, — а именно, цена товаров, заработной платы, капитала, т. е. рыночные цены этих элементов, — оказывает определяющее обратное воздействие на существующую в каждый данный момент рыночную цену товара, а действительная цена издержек отдельного товара прокладывает себе путь только среди колебаний рыночных цен, есть только самовыравнивание этих рыночных цен, совершенно так же как стоимости товаров прокладывают себе путь только в выравнивании цен издержек всех разнородных товаров. Поэтому тот порочный круг, в котором вращается носитель вульгарных взглядов, будь он теоретик капиталистического сознания или практический капиталист, и который гласит: цены товаров определяют заработную плату, процент, прибыль и ренту, и наоборот, цены труда, процента, прибыли и ренты определяют цены товаров, — есть только выражение того кругового движения, в котором всеобщие законы противоречиво реализуются в действительном движении и на поверхности явлений.)
Итак, часть прибавочной стоимости, процент, выступает как рыночная цена капитала, входящего в процесс, и потому она выступает не как прибавочная стоимость, а как условие производства. Таким образом, то обстоятельство, что прибавочную стоимость делят между собой две категории капиталистов — стоящие вне процесса и участвующие в нем, — представляется так, что часть прибавочной стоимости причитается капиталу вне процесса, а другая — капиталу в процессе. Предварительное установление деления представляется как независимость одной части от другой; как независимость одной части от самого процесса; наконец, как имманентное свойство некоей вещи, денег, товара, но — этих вещей как капитала, что опять-таки выступает не как выражение некоего отношения, а так, что эти деньги, этот товар технологически предназначены для процесса труда; в силу этого предназначения они и становятся капиталом; имея такое предназначение, они суть простые элементы самого процесса труда, [927] которые, следовательно, просто как такие элементы процесса труда оказываются капиталом.
Нет ничего мистического в том, что стоимость товара разлагается отчасти на стоимость содержащихся в нем товаров, отчасти на стоимость труда, т. е. на оплаченный труд, отчасти на неоплаченный, но тем не менее могущий быть проданным труд и что та часть стоимости товара, которая состоит из неоплаченного труда, т. е. содержащаяся в товаре прибавочная стоимость, в свою очередь разлагается на процент, промышленную прибыль и ренту, т. е. что непосредственный присваиватель и «производитель» этой совокупной прибавочной стоимости вынужден отдавать части ее — одну собственнику земли, другую собственнику капитала, — так что та третья часть совокупной прибавочной стоимости, которую он оставляет для себя, остается у него под названием промышленной прибыли, отличающим ее от процента и ренты, а также от самой прибавочной стоимости и самой прибыли. Разложение прибавочной стоимости, т. е. определенной части стоимости товаров, на эти особые рубрики, или категории, весьма понятно и никоим образом не противоречит закону самой стоимости. Но все это мистифицируется вследствие той самостоятельной формы, которую приобретают эти различные части прибавочной стоимости, вследствие того, что они притекают к различным лицам, вследствие различия тех элементов, на которых основан титул на них, наконец, вследствие той самостоятельности, с какой эти различные части прибавочной стоимости противостоят процессу как его условия. Из таких частей, на которые стоимость может быть разложена, они превращаются в самостоятельные элементы, которые ее конституируют, в конституирующие элементы. Таковыми они являются для рыночной цены. Они действительно становятся конституирующими элементами последней. Каким образом эта кажущаяся независимость их как условий процесса со своей стороны регулируется внутренним законом, так что они только кажутся чем-то независимым, — это ни в один из моментов процесса производства не выступает на поверхности явлений и не действует как определяющий, сознательный мотив. Как раз наоборот. Эта видимость, в силу которой результат процесса кажется самостоятельным условием его, приобретает наибольшую прочность тогда, когда в цену товара входят — в качестве цен условий производства — части прибавочной стоимости.
А ведь именно так обстоит дело с процентом и с рентой. Они принадлежат к авансам промышленного капиталиста и фермера. Они здесь выступают уже не как выражение неоплаченного прибавочного труда, а как выражение оплаченного прибавочного труда, т. е. такого прибавочного труда, за который в процессе производства уплачен эквивалент, правда, не рабочему, прибавочным трудом которого он является, а другим лицам — собственникам капитала и земли. Процент и рента суть прибавочный труд в их отношении к рабочему, но они — эквиваленты в их отношении к [денежному] капиталисту и собственнику земли, которым они должны быть уплачены. Поэтому они выступают не как прибавочная стоимость и тем более не как прибавочный труд, а как цены товара «капитал» и товара «земля», ибо они уплачиваются [денежному] капиталисту и собственнику земли только как товаровладельцам, только как владельцам и продавцам этих товаров. Поэтому та часть стоимости товара, которая сводится к проценту, выступает как воспроизводство цены, уплаченной за капитал, а та часть, которая сводится к ренте, — как воспроизводство цены, уплаченной за землю. Эти цены образуют, следовательно, конституирующие части совокупной цены товара. Это не только так кажется промышленному капиталисту: для него процент и рента действительно конституируют часть его авансов, и если они, с одной стороны, определяются рыночной ценой его товара, — рыночной ценой, в которой социальный процесс или его результат выступает как присущая товару определенность, а колебания этого процесса, его движение — как присущее товарной цене колебание, — то, с другой стороны, рыночная цена определяется ими, совершенно так же как рыночная цена хлопка определяет рыночную цену пряжи, а, с другой стороны, рыночная цена пряжи определяет спрос на хлопок и, следовательно, рыночную цену хлопка.
В результате того, что части прибавочной стоимости, процент и рента, входят в процесс производства как цены товаров — товара «земля» и товара «капитал», — они существуют в такой форме, которая не только скрывает их действительное происхождение, но и прямо отрицает его.
То обстоятельство, что прибавочный труд, неоплаченный труд, так же существенно входит в капиталистический процесс производства, как и оплаченный труд, выступает здесь так, что отличные от труда элементы производства — земля и капитал — должны быть оплачены, или что в цену товара входят издержки, отличные от цены авансированных товаров и заработной платы. Части прибавочной стоимости — процент и рента — выступают здесь как издержки, авансы эксплуатирующего капиталиста.
Средняя прибыль входит определяющим образом в цены производства товаров, и, следовательно, уже здесь прибавочная стоимость выступает не как результат, а как условие; не как одна из тех частей, на которые стоимость товара разлагается, а как конституирующая часть его цены. Но средняя прибыль, как и сама цена производства, является определяющей скорее идеально и выступает вместе с тем как избыток над авансами [928] и как цена, отличная от издержек производства в собственном смысле. Получается ли средняя прибыль или не получается, получается ли прибыли больше, чем средняя, или меньше, чем средняя, при существующей рыночной цене, т. е. при непосредственном результате процесса, — этим определяется воспроизводство, или, вернее, масштаб воспроизводства; определяется то, в каком количестве наличные капиталы притекают в ту или иную сферу производства или, наоборот, изымаются из нее, а также то, в каких пропорциях вновь накопленные капиталы устремляются в те или иные сферы, и, наконец, то, в какой степени те или иные сферы выступают на денежном рынке в качестве покупателей. Напротив, в проценте и ренте части прибавочной стоимости выступают отдельно в совершенно фиксированной форме как предпосылка отдельной цены производства и антиципированы в форме авансов.
* * *
{Издержками [Kosten] можно называть то, что является авансом, т. е. то, что уплачено капиталистом. Согласно этому словоупотреблению, прибыль выступает как избыток над этими издержками. Это относится к отдельным ценам производства. А цены, определяемые авансами, можно тогда называть Kostenpreise[159].
Издержками производства [Produktionskosten] можно называть цены, определяемые средней прибылью, т. е. ценой авансированного капитала плюс средняя прибыль, так как эта прибыль есть условие воспроизводства, условие, регулирующее предложение товаров и распределение капиталов по различным сферам. Эти цены суть цены производства [Production-spreise].
Наконец, действительное количество труда (овеществленного и непосредственного), которого стоит производство товара, есть его стоимость. Она образует реальные издержки производства для самого товара. Та цена, которая ей соответствует, есть только стоимость, выраженная в деньгах.
Под термином «издержки производства» [ «Produktionskosten»] попеременно понимается то первое, то второе, то третье.}
* * *
Если бы не воспроизводилось прибавочной стоимости, то, конечно, вместе с прибавочной стоимостью исчезла бы и та часть ее, которая называется процентом, и та часть, которая называется рентой, и исчезла бы также вместе с тем антиципация этой прибавочной стоимости, или то, что она входит в качестве цен товаров в издержки производства. Наличная стоимость, входящая в производство, тогда вообще не выходила бы из него как капитал, а потому и не могла бы как капитал входить в процесс воспроизводства или отдаваться в ссуду как капитал. Следовательно, именно постоянное воспроизводство одних и тех же отношений, — отношений, обусловливающих капиталистическое производство, — ведет к тому, что они выступают не только как общественные формы и результаты этого процесса, по вместе с тем и как постоянные предпосылки его. Но таковыми они являются только как такие предпосылки, которые он сам постоянно полагает, создает, производит. Это воспроизводство, следовательно, отнюдь не является сознательным и выступает, напротив, только в постоянном существовании этих отношений как предпосылок и господствующих над процессом производства условий. Так, например, из тех частей, на которые стоимость товара может быть разложена, получаются ее конституирующие части, противостоящие одна другой как самостоятельные по отношению друг к другу, а потому и как самостоятельные по отношению к своему единству, которое, наоборот, выступает как их комбинация. Буржуа видит, что продукт постоянно становится условием производства. Но он не видит того, что сами отношения производства, те общественные формы, в которых он производит и которые кажутся ему заранее данными, естественными отношениями, суть постоянный продукт — и только вследствие этого постоянная предпосылка — этого специфического общественного способа производства. Различные отношения и моменты не только обособляются в нечто самостоятельное, получая причудливый способ существования, при котором они кажутся не зависящими друг от друга, но они представляются как непосредственные свойства вещей, принимают вещный облик.
Таким образом, агенты капиталистического производства живут в каком-то заколдованном мире, и их собственные отношения представляются им как свойства вещей, вещественных элементов производства. Но именно в самых последних, наиболее опосредствованных формах, формах, в которых вместе с тем опосредствование не только сделалось невидимым, но даже превратилось в свою прямую противоположность, различные образы капитала выступают как действительные факторы и непосредственные носители производства. Приносящий проценты капитал персонифицируется в денежном капиталисте, промышленный капитал — в промышленном капиталисте, приносящий ренту капитал — в лендлорде как собственнике земли, наконец, труд — в наемном рабочем. Как такие фиксированные образы, персонифицированные в самостоятельных личностях, которые вместе с тем выступают как всего лишь представители персонифицированных вещей, они вступают в конкуренцию и в действительный процесс производства. Конкуренция предполагает это превращение внутренних связей в нечто внешнее. Указанные фиксированные образы капитала суть такие формы, которые наличествуют для конкуренции как нечто данное от природы в естественноисторическом смысле, и в своем проявлении на поверхности [929] сама конкуренция есть только движение этого извращенного мира. В той мере, в какой в этом движении пробивается внутренняя связь, она выступает как некий мистический закон. Лучшим доказательством этого служит сама политическая экономия, наука, занимающаяся открыванием вновь той связи, которая стала скрытой. В конкуренции все выступает в этой наиболее внешней, самой последней форме. Так, например, рыночная цена выступает здесь как нечто господствующее, процентная ставка, рента, заработная плата, промышленная прибыль — как конституирующие элементы стоимости, а цена земли и цена капитала — как заранее данные статьи издержек, без учета которых нельзя вести хозяйство.
Мы видели, как А. Смит сперва разлагает стоимость на заработную плату, прибыль (процент) и ренту, а потом, наоборот, изображает их как самостоятельные конституирующие элементы товарных цен{171}. В первой концепции у него указана скрытая связь, во второй — ее внешнее проявление.