[б) Полемика против рикардовского определения капитала как накопленного труда. Концепция сосуществующего труда. Недооценка значения овеществленного прошлого труда. Наличное богатство в его отношении к движению производства]
[б) Полемика против рикардовского определения капитала как накопленного труда. Концепция сосуществующего труда. Недооценка значения овеществленного прошлого труда. Наличное богатство в его отношении к движению производства]
По мнению Годскина, «оборотный капитал» есть не что иное, как сосуществование различных видов общественного труда («сосуществующий труд»), а накопление представляет собой не что иное, как накопление производительной силы общественного труда, так что накопление мастерства и знаний (научной силы) самих рабочих является основным накоплением и несравненно важнее, чем идущее рука об руку с ним и лишь отражающее его накопление наличных объективных условий этой накопляемой деятельности, которые постоянно вновь производятся и вновь потребляются и накопляются только номинально:
«Производительный капитал и искусный труд — это одно и то же… Капитал и рабочее население означают совершенно одно и то же» [ «Labour Defended against the Claims of Capital», стр. 33] [Русский перевод: Годскин, Томас. Сочинения. Москва, 1938, стр. 36].
Все это есть лишь дальнейшее развитие тезиса Галиани:
«Истинным богатством является… человек» («Della Moneta», издание Кустоди, Parte Moderna, том III, стр. 229).
Весь объективный мир, «мир материальных благ» отступает здесь на задний план как всего лишь момент, всего лишь исчезающее, всё снова и снова создаваемое проявление деятельности общественно производящих людей. Сравните этот «идеализм» с тем грубо материальным фетишизмом, в который превращается теория Рикардо у «этого невероятного кропателя»[98] Мак-Куллоха, где исчезает не только различие между человеком и животным, но даже и различие между живым и вещью. И после этого пусть только попробуют говорить, что перед лицом возвышенного спиритуализма буржуазной политической экономии ее пролетарская антитеза проповедовала грубый материализм, имеющий в виду исключительно животные потребности!
Ошибка Годскина состоит в том, что в своем исследовании о производительности капитала он не различает, в какой мере дело идет о производстве потребительной стоимости и в какой мере о производстве меновой стоимости.
Далее — но исторически это имеет свое оправдание — он берег капитал таким, каким он его находит у политико-экономов. С одной стороны, капитал (поскольку он участвует в действительном процессе труда) изображается у политико-экономов как простые вещные условия труда, или просто в его значении вещественного элемента труда, — и (в процессе образования стоимости) как всего лишь определенное количество труда, измеряемое временем, т. е. как что-то, ничем не отличающееся от самого этого количества труда. С другой стороны, — хотя таким образом, поскольку капитал выступает в действительном процессе производства, он на деле есть всего лишь название для самого труда, иное наименование для труда, — капитал у тех же политико-экономов изображается как господствующая над трудом и обусловливающая его сила, как основа его производительности и как чужое для него богатство. И это — без всякого опосредствования. Вот что Годскин находит у своих предшественников. И он противопоставляет реальную сторону экономического развития буржуазной мистификации этого развития.
«Капитал — это своего рода кабалистическое слово, как церковь или государство или какое-либо другое из тех общих терминов, которые те, кто стрижет остальное человечество, изобрели с целью скрыть руку, держащую ножницы» («Labour Defended», стр. 17) [Русский перевод, стр. 18].
Далее, Годскин в соответствии с той традицией, которую он находит у политико-экономов, различает оборотный и основной капитал, причем под оборотным капиталом он понимает главным образом ту часть оборотного капитала, которая состоит из жизненных средств для рабочих или используется в качестве таких жизненных средств.
«Разделение труда, утверждают политико-экономы, невозможно без предшествовавшего накопления капитала»… Но «те результаты, которые приписываются запасу товаров, фигурирующему под названием оборотного капитала, порождены сосуществующим трудом» (стр. 8–9) [Русский перевод, стр. 8–9].
Имея перед собой грубое понимание политико-экономов, Годскин вправе сказать, что «оборотный капитал» есть лишь «название» для «запаса» особых «товаров». Так как политико-экономы не выяснили того специфического общественного отношения, которое представлено в метаморфозе товаров, то и «оборотный» капитал они могут понимать только вещественно. Все различия капитала, проистекающие из процесса обращения, [868] и, в сущности, сам процесс его обращения, на деле есть не что иное, как метаморфоз товаров (получающих характер капитала в силу их отношения к наемному труду) в качестве момента процесса воспроизводства.
Разделение труда в некотором смысле есть не что иное, как сосуществующий труд, т. е. сосуществование различных видов труда, представленное в различных видах продуктов или, точнее, товаров. Разделение труда, в капиталистическом смысле, как разложение особого труда, производящего определенный товар, на некоторую сумму простых, распределенных между различными рабочими и взаимосвязанных операций, предполагает разделение труда внутри общества, вне мастерской, как разделение занятий. С другой стороны, разделение труда внутри мастерской увеличивает разделение труда внутри общества. Продукт может производиться как товар тем в более полном смысле, его меновая стоимость становится тем более независимой от его непосредственного бытия как потребительной стоимости, или его производство становится тем более независимым от его потребления производителями данного продукта, от его бытия как потребительной стоимости для производителей данного продукта, чем одностороннее он сам и чем больше многообразие тех товаров, на которые он обменивается, чем больше ряд тех потребительных стоимостей, в которых выражается его меновая стоимость, чем больше рынок для него. Чем в большей степени все это имеет место, тем в большей степени продукт может производиться как товар, — следовательно, также и в тем более массовых количествах. Безразличие потребительной стоимости продукта для его производителя выражается количественно в той массе, в какой продукт производится, а эта масса не находится ни в каком соотношении с потребительскими нуждами производителя данного продукта, даже когда он является вместе с тем и потребителем своего собственного продукта. Но одним из методов такого производства en masse{94}, а потому и производства продукта [как товара] является разделение труда внутри мастерской. Таким образом, разделение труда внутри мастерской покоится на разделении занятий внутри общества.
Величина рынка имеет двоякий смысл: во-первых, количество потребителей, их число; а во-вторых, также и количество обособившихся друг от друга занятий. Увеличение последнего количества возможно и без увеличения первого. Например, когда прядение и ткачество отделяются от домашней промышленности и земледелия, все земледельцы становятся рынком для прядильщиков и ткачей. Точно так же и эти последние образуют теперь друг для друга рынок в результате разделения их занятий. Разделение труда внутри общества предполагает прежде всего другого такое обособление друг от друга различных видов труда, что их продукты по необходимости противостоят друг другу как товары и проходят через обмен, проделывают метаморфоз товаров, относятся друг к другу как товары. (Поэтому в средние века города запрещают деревне занятие возможно большим количеством профессий. Не только для того, чтобы исключить конкуренцию, — единственное, что видит здесь А. Смит, — но и для того, чтобы создать себе рынок.) С другой стороны, чтобы разделение труда внутри общества могло надлежащим образом развиваться, оно предполагает известную плотность населения. Еще более предполагает эту плотность населения развитие разделения труда внутри мастерской. Это последнее разделение труда, предпосылкой которого является определенная степень развития первого, со своей стороны, взаимодействуя с ним, усиливает его тем, что оно расчленяет ранее взаимосвязанные занятия на не зависящие друг от друга, умножает и дифференцирует косвенно требующиеся для них подготовительные работы и, увеличивая производство и народонаселение, высвобождая капитал и труд, создает новые потребности и новые способы их удовлетворения.
Поэтому когда Годскин говорит: «разделение труда» является результатом не запаса товаров, называемого оборотным капиталом, а результатом «сосуществующего труда», то это было бы тавтологией, если бы он здесь под разделением труда понимал обособление занятий. Это означало бы только, что разделение труда является причиной или результатом разделения труда. Стало быть, Годскин может подразумевать только следующее: разделение труда внутри мастерской обусловлено обособлением занятий, общественным разделением труда, и является в известном смысле его результатом.
Не «запас товаров» создает это обособление занятий и тем самым разделение труда внутри мастерской, а указанное обособление занятий (и разделение труда) выражается в запасе товаров, или, точнее, выражается в том, что запас продуктов превращается в запас товаров. {Но у политико-экономов всегда неизбежно изображается как свойство вещи то, что является свойством, характерным признаком капиталистического способа производства, т. е. самого капитала, поскольку он выражает определенное отношение производителей друг к другу и к своему продукту.}
[869] Но если в экономическом смысле (см. Тюрго, Смита и т. д.) говорят о «предшествовавшем накоплении капитала» как об условии разделения труда, то под этим подразумевается предварительная концентрация запаса товаров, как капитала, в руках покупателя труда, ибо тот вид кооперации, который характерен для разделения труда, предполагает скопление рабочих и, стало быть, накопление жизненных средств для них на время их работы, предполагает увеличенную производительность труда и, стало быть, увеличение количества сырья, орудий и вспомогательных материалов, которые должны быть налицо для того, чтобы работа совершалась непрерывно, так как для нее непрерывно требуется большая масса всего этого, — одним словом, предполагает наличие объективных условий производства, ведущегося в крупных масштабах.
Накопление капитала не может здесь означать «увеличение количества жизненных средств, сырья и орудий труда как условие разделения труда», ибо, поскольку под накоплением капитала понимают такого рода накопление средств, оно считается следствием разделения труда, а не его предпосылкой.
Накопление капитала не может здесь означать также и то, что жизненные средства для рабочего должны быть вообще налицо до того, как взамен их будут произведены новые, или что сырьем и средствами труда для нового производства должны послужить уже произведенные продукты труда рабочего. Ибо это есть условие труда вообще и было столь же верно и до развития разделения труда.
С одной стороны, с точки зрения вещественного элемента, накопление означает здесь не что иное, как следующее: разделение труда делает необходимой концентрацию в отдельных пунктах тех жизненных средств и средств труда, которые раньше были распылены и раздроблены, пока работник в отдельных промыслах, — которые при этом предположении не могут быть очень многочисленны, — сам выполнял одну за другой все различные операции, требующиеся при производстве одного или нескольких продуктов. Здесь предполагается не абсолютное увеличение, а концентрация: в одном пункте собрано большее количество всех указанных средств и притом относительно больше [средств труда] по сравнению с числом собранных вместе рабочих. Для занятых в мануфактуре рабочих требуется, например, больше льна (по отношению к их числу), чем имелось того же льна по отношению ко всем тем крестьянам и крестьянкам, которые в порядке побочного занятия пряли лен. Итак, имеет место конгломерация рабочих и концентрация сырья, орудий и жизненных средств.
С другой стороны: на той исторической основе, из которой исходит этот процесс, — из которой развивается мануфактура, т. е. характеризующийся разделением труда промышленный способ производства, — эта концентрация может происходить только в такой форме, что эти рабочие скопляются как наемные рабочие, т. е. как такие рабочие, которые вынуждены продавать свою рабочую силу, потому что условия их труда самостоятельно противостоят им как чужая собственность, чужая сила, а это включает в себя, что эти условия труда противостоят им как капитал, т. е. что указанные жизненные средства и средства труда, или, что то же самое, распоряжение ими посредством денег, находятся в руках отдельных владельцев денег или товаров, которые благодаря этому становятся капиталистами. Утрата работниками условий труда выступает как приобретение этими условиями труда обособленной от работников самостоятельности в качестве капитала, или как то обстоятельство, что этими условиями труда распоряжаются капиталисты.
Итак, первоначальное накопление, как мною показано[99], есть не что иное, как отделение условий труда в качестве самостоятельных сил, противостоящих труду и рабочим. Исторические процессы сделали это отделение моментом общественного развития. Раз капитал уже существует, то из самого способа капиталистического производства развивается сохранение и воспроизводство этого отделения во все больших размерах, пока не произойдет исторический переворот.
Не обладание деньгами делает капиталиста капиталистом. Для превращения денег в капитал должны быть налицо предпосылки капиталистического производства, первой исторической предпосылкой которого является указанное отделение. В рамках самого капиталистического производства это отделение, а потому и наличие условий труда в качестве капитала, дано; это есть постоянно воспроизводящаяся и расширяющаяся основа самого производства.
Накопление путем обратного превращения прибыли, или прибавочного продукта, в капитал становится теперь постоянным процессом, вследствие чего количественно увеличившиеся продукты труда, которые вместе с тем являются его объективными условиями, условиями воспроизводства, постоянно выступают по отношению к труду как капитал, как отчужденные от труда, господствующие над ним и индивидуализированные в капиталисте силы. Но тем самым специфической функцией капиталиста и становится накопление, т. е. обратное превращение части прибавочного продукта в условия труда. А отсюда дуралей политико-эконом делает тот вывод, что эта операция вообще не могла бы совершаться, если бы она не совершалась в этой антагонистической специфической форме. Воспроизводство в расширенном масштабе становится в его голове неотделимым от капиталистической формы этого воспроизводства — накопления.
[870] Накопление только представляет как беспрерывный процесс то, что в первоначальном накоплении выступает как особый исторический процесс, как процесс возникновения капитала и как переход от одного способа производства к другому.
Политико-экономы, находясь в плену у тех представлений, в которых движутся агенты капиталистического производства, впадают в двойное, но взаимно обусловленное quidproquo{95}.
С одной стороны, они превращают капитал из отношения в вещь, в «запас товаров» (при этом они уже забывают, что сами товары — это не просто вещи), которые, поскольку они в качестве условий производства служат для нового труда, называются капиталом, а соответственно способу своего воспроизводства — оборотным капиталом.
С другой стороны, они вещи превращают в капитал, т. е. то общественное отношение, которое представлено в вещах и посредством вещей, они рассматривают как такое свойство, которое присуще вещи как таковой, лишь только эта вещь входит как элемент в процесс труда, или в технологический процесс.
Таким образом, [с одной стороны,] концентрация в руках тех, кто не работает, сырья и жизненных средств в качестве сил, господствующих над трудом, в качестве предварительного условия разделения труда (в дальнейшем это последнее увеличивает не только концентрацию, но также, благодаря повышению производительной силы труда, и концентрируемую массу), т. е. предварительное накопление капитала как условие для разделения труда — означает для политико-экономов увеличение количества или концентрацию (они не проводят различия между тем и другим) жизненных средств и средств труда.
С другой стороны, эти жизненные средства и средства труда не функционировали бы, по их мнению, как объективные условия производства, если бы эти вещи не обладали свойством быть капиталом, если бы продукт труда, образующий условие труда, не потреблял самого труда, если бы прошлый труд не потреблял живого труда и если бы эти вещи не принадлежали — не рабочему, а — самим себе или per procura{96} капиталисту.
Как будто разделение труда не было бы в такой же степени возможно (хотя оно и не могло исторически с самого начала появиться в такой форме, в которой оно может выступить только как результат развития капиталистического производства), если бы условия труда принадлежали ассоциированным рабочим и если бы последние относились к ним как к тому, чем эти условия труда являются natura{97}, т. е. как к своим собственным продуктам и предметным элементам своей собственной деятельности.
Так как, далее, при капиталистическом производстве капитал присваивает себе прибавочный продукт рабочего и так как в силу этого те продукты труда, которые капитал уже присвоил себе, противостоят теперь рабочему в форме капитала, то ясно, что превращение прибавочного продукта в условия труда может исходить лишь от капиталиста и лишь в той форме, что продукт труда, присвоенный капиталистом без эквивалента, капиталист делает средством производства для нового безэквивалентного труда. Поэтому расширение воспроизводства выступает как превращение прибыли в капитал и как сбережения капиталиста, который, вместо того чтобы проесть полученный даром прибавочный продукт, делает его снова средством эксплуатации труда, но может выполнить это только путем превращения его снова в производительный капитал, что включает в себя превращение прибавочного продукта в средства труда. Поэтому политико-эконом делает тот вывод, что прибавочный продукт не мог бы служить элементом нового производства, если бы он предварительно не превратился из продукта рабочего в собственность его хозяина, чтобы затем снова служить в качестве капитала и повторить прежний процесс эксплуатации. К этому у худших политико-экономов присоединяется представление о накапливании запасов и об образовании сокровищ. Но даже и лучшие, как Рикардо, переносят представление о самоотречении с собирателя сокровищ на капиталиста.
Политико-экономы не рассматривают капитал как отношение. Они не могут рассматривать его таким образом, не рассматривая его вместе с тем как исторически преходящую, относительную, не абсолютную форму производства. Даже у Годскина нет такого понимания капитала. В той мере, в какой оно оправдывает капитал, оно не оправдывает оправдания капитала политико-экономами, а, напротив, опровергает это оправдание. Итак, к такому взгляду на капитал Годскин не имеет никакого отношения.
При тех взаимоотношениях, которые существовали между Годскином и политико-экономами, характер его полемики был, казалось бы, предопределен и очень прост. Годскин просто-напросто должен был, опираясь на одну сторону, «научно» развиваемую политико-экономами, выдвинуть ее против тех фетишистских представлений, которые они sans raison{98}, бессознательно и наивно перенимают из капиталистического способа представления, и сказать примерно так:
Употребление продуктов прошлого труда — вообще продуктов труда — в качестве материалов, орудий и жизненных средств необходимо, если рабочий хочет использовать свои продукты для нового производства. Этот определенный способ потребления его продукта производителен. Но какое же отношение имеет это использование продукта рабочего, этот способ потребления им своего продукта к господству этого продукта над самим рабочим, к бытию этого продукта в качестве капитала, к сосредоточению распоряжения сырьем и жизненными средствами [870а] в руках отдельных капиталистов и к лишению рабочих собственности на их продукт? Какое это имеет отношение к тому, что рабочие сперва должны даром отдавать свой продукт третьему лицу, чтобы потом выкупать его у последнего своим собственным трудом, для чего им приходится отдавать ему в обмен на этот продукт больше труда, чем в нем содержится, и таким путем создавать для капиталиста новый прибавочный продукт?
Прошлый труд выступает здесь в двух формах. Во-первых, — как продукт, потребительная стоимость. Процесс производства требует того, чтобы рабочие часть этого продукта потребили [в качестве жизненных средств], а другую часть использовали как сырье и орудия труда. Это относится к технологическому процессу и только показывает, как рабочие должны относиться в промышленном производстве к продуктам своего собственного труда, к своим собственным продуктам, чтобы сделать их средствами производства.
Во-вторых, прошлый труд выступает как стоимость. Это показывает только, что стоимость нового продукта рабочих представляет не только их теперешний, но также и их прошлый труд и что рабочие, увеличивая своим трудом старую стоимость, сохраняют ее именно тем, что они ее увеличивают.
Притязание капиталиста не имеет ничего общего с этим процессом как таковым. Конечно, раз капиталист присвоил себе продукты труда, прошлого труда, то в результате этого он обладает средством для присваивания новых продуктов и живого труда. Но это как раз и есть тот образ действия, который вызывает протесты. Необходимые для «разделения труда» предварительные концентрация и накопление как раз и не должны выступать как накопление капитала. Из того, что они необходимы, отнюдь не следует необходимость того, чтобы теми условиями, которые вчерашний труд создал для труда сегодняшнего, распоряжался капиталист. Если накопление капитала [согласно политико-экономам] означает не что иное, как накопление труда, то это отнюдь не включает того, что оно должно быть накоплением чужого труда.
Однако Годскин — странным, на первый взгляд, образом — не идет этим простым путем. В своей полемике против производительности капитала, в первую очередь — оборотного, но еще более — основного, он, по-видимому, оспаривает или отрицает значение для воспроизводства, как условия нового труда, самого прошлого труда или его продукта, т. е. значение прошлого, овеществленного в продуктах труда для труда как совершающейся в настоящий момент ????????{99}. Чем вызван такой поворот?
Так как политико-экономы отождествляют прошлый труд с капиталом — прошлый труд берется здесь как в смысле конкретного, овеществленного в продуктах труда, так и в смысле общественного труда, материализированного рабочего времени, — то понятно, что они, как Пиндары{100}капитала, выдвигают на первый план предметные элементы производства и переоценивают их значение по сравнению с субъективным элементом, живым, непосредственным трудом. Для них труд становится адекватным только тогда, когда он становится капиталом, когда он противостоит самому себе, когда пассив труда противостоит его активу. Продукт поэтому господствует над производителем, предмет — над субъектом, осуществленный труд — над трудом осуществляющимся, и т. д. Во всех этих концепциях прошлый труд выступает не как всего лишь предметный момент живого труда, подчиненный живому труду, а наоборот; не как элемент власти живого труда, а как власть над этим трудом. Для того чтобы и технологически оправдать ту специфическую общественную форму, т. е. капиталистическую форму, в которой взаимоотношение труда и условий труда оказывается перевернутым, так что не рабочий применяет эти условия, а условия труда применяют рабочего, политико-экономы приписывают предметному моменту труда некую ложную важность в противовес самому труду. И именно поэтому Годскин, наоборот, настаивает на том, что этот предметный момент, — стало быть, все овеществленное богатство, — чрезвычайно незначителен по сравнению с живым процессом производства и в действительности обладает ценностью только как момент живого процесса производства, а сам по себе никакой ценности не имеет. При этом Годскин несколько недооценивает, — но это естественно в противовес фетишизму политико-экономов, — то значение, какое прошлое труда имеет для его настоящего.
Если бы в капиталистическом производстве, — а отсюда и в его теоретическом выражении, в политической экономии, — прошлый труд выступал только как пьедестал и т. д., созданный для труда самим трудом, то такого рода спора не могло бы быть. Предмет спора существует только потому, что в реальном бытии капиталистического производства, а также и в его теории, овеществленный труд выступает как антагонистическая противоположность самому труду, живому труду. Совершенно подобным же образом в находящемся в плену у религии процессе мышления продукт мышления не только претендует на господство над самим мышлением, но и осуществляет это господство.
[865] Таким образом, тезис Годскина о том, что
«те результаты, которые приписываются запасу товаров, фигурирующему под названием оборотного капитала, порождены сосуществующим трудом» (стр. 9),
означает прежде всего следующее:
Одновременное сосуществование живого труда порождает значительную часть тех результатов, которые приписываются продукту прошлого труда, фигурирующему под названием оборотного капитала.
Часть оборотного капитала состоит, например, из запаса жизненных средств, которые капиталист, как утверждают политико-экономы, накопил, чтобы содержать рабочих во время их работы.
Образование запасов вообще не является особенностью капиталистического производства, хотя, поскольку при нем производство и потребление наиболее велики, постольку и находящаяся на рынке — находящаяся в сфере обращения — масса товаров тоже наиболее велика. В концепции о накоплении капиталистом запаса жизненных средств все еще сквозит воспоминание о накоплении, осуществляемом собирателем сокровищ, о том, что англичане называют «hoarding»{101}.
Здесь следует прежде всего оставить в стороне фонд потребления, так как речь здесь идет о капитале и промышленном производстве. То, что попало в сферу индивидуального потребления, безразлично, потребляется ли оно быстрее или медленнее, перестало быть капиталом {хотя частично оно может быть обратно превращено в капитал, как например дома, парки, сосуды и т. д.}.
«Обладают ли в данный момент все капиталисты Европы пищей и одеждой хотя бы на одну неделю для всех тех рабочих, которые у них заняты? Рассмотрим этот вопрос сначала в отношении пищи. Часть пищи народа составляет хлеб, который всегда выпекается всего только за несколько часов до того, как его едят… Продукт булочника нельзя накоплять. Материал, из которого делают хлеб, будь то зерно или мука, никогда не может сохраняться без постоянного труда… Уверенность рабочего-прядильщика в том, что он достанет хлеб, когда последний ему понадобится, и уверенность его хозяина в том, что те деньги, которые он уплачивает рабочему, дадут рабочему возможность купить этот хлеб, порождаются просто тем фактом, что хлеб всегда можно было достать, когда он был нужен» (стр. 10) [Русский перевод, стр. 10–11].
«Другим предметом питания рабочего является молоко, а молоко производится… два раза в день. Если скажут, что молочный скот уже имеется налицо, то на это следует ответить, что он требует постоянного ухода и постоянного труда и что его корм в течение большей части года является результатом ежедневного роста кормовых растений. Поля, на которых он пасется, требуют рабочих рук… Точно так же обстоит дело и с мясом. Его нельзя накоплять, ибо едва оно доставлено на рынок, как начинает уже портиться» (стр. 10) [Русский перевод, стр. 11].
Даже предметы одежды из-за моли «заготовляются лишь в очень небольшом количестве по сравнению с общим потреблением их» (стр. 11) [Русский перевод, стр. 12].
«Милль справедливо говорит: «То, что производится в течение года, в течение года и потребляется», так что в действительности нельзя накопить такой запас товаров, который давал бы людям возможность выполнять все те операции, которые тянутся дольше года. Поэтому те, кто предпринимает такие операции, должны рассчитывать не на уже произведенные товары, а на то, что другие люди будут работать и производить то, что необходимо для их существования во время их работы над завершением их собственных продуктов. Таким образом, даже если рабочий согласится с тем, что необходимо некоторое накопление оборотного капитала для операций, заканчиваемых в течение года… то ясно, что при всех операциях, продолжающихся больше одного года, рабочий не рассчитывает и не может рассчитывать на накопленный капитал» (стр. 12) [Русский перевод, стр. 13].
«Если мы должным образом примем во внимание число и значение тех создающих богатство операций, которые не заканчиваются в течение года, а также те бесчисленные продукты ежедневного труда, необходимые для поддержания существования, которые потребляются немедленно после того, как они произведены, то мы поймем, что успешность и производительная сила каждого из различных видов труда всегда зависят в большей степени от сосуществующего производительного труда других людей, чем от какого-либо накопления оборотного капитала» (стр. 13) [Русский перевод, стр. 14].
«Тем, что капиталист имеет возможность содержать, а потому и применять других работников, он обязан своей власти над трудом некоторых людей, а не своему обладанию запасом товаров» (стр. 14) [Русский перевод, стр. 15].
«Единственная вещь, о которой можно сказать, что она накопляется и подготовляется заранее, есть искусство рабочего» (стр. 12) [Русский перевод, стр. 12].
«Все те результаты, которые обычно приписываются накоплению оборотного капитала, обусловлены накоплением и усвоением навыков искусного труда, а эта важнейшая операция осуществляется, поскольку речь идет об основной массе рабочих, без какого бы то ни было оборотного капитала» (стр. 13) [Русский перевод, стр. 14].
«Число рабочих всегда по необходимости зависит от количества оборотного капитала, или, как я сказал бы, от того количества продуктов сосуществующего труда, которое дозволяют потреблять рабочим» (стр. 20) [Русский перевод, стр. 22].
[866] «Оборотный капитал… создается только для потребления, тогда как основной капитал… производится не для потребления, а для того, чтобы помогать рабочему при производстве тех вещей, которые потребляются» (стр. 19) [Русский перевод, стр. 21].
Итак, отметим прежде всего следующее:
«Успешность и производительная сила каждой особой отрасли труда всегда зависят в большей степени от сосуществующего производительного труда других людей, чем от какого-либо накопления оборотного капитала», т. е. «уже произведенных товаров». Эти «уже произведенные товары» противостоят «продуктам сосуществующего труда».
{ Внутри каждой отдельной отрасли производства та часть капитала, которая сводится к орудиям труда и к материалу труда, всегда является предпосылкой в качестве «уже произведенных товаров». Нельзя прясть хлопок, который еще не «произведен», нельзя приводить в движение веретена, которые еще надо изготовить, и нельзя сжигать уголь, который еще не извлечен из шахты. Следовательно, они всегда входят в процесс [производства] как формы существования прошлого труда. И в этом смысле существующий труд зависит от предшествовавшего труда, а не только от сосуществующего труда, хотя этот предшествовавший труд, в форме ли средств труда или материала труда, может обладать какой-либо полезностью (производительной полезностью) всегда лишь в контакте с живым трудом как его предметный момент, — только как момент производственного потребления, т. е. потребления процессом труда.
Но при рассмотрении обращения и процесса воспроизводства мы вместе с тем видели, что после того как товар изготовлен и превращен в деньги, он может быть воспроизведен только потому, что все его элементы были одновременно произведены и воспроизведены «сосуществующим трудом»[100].
В производстве имеет место двоякое движение. Возьмем для примера хлопок. Он переходит из одной фазы производства в другую. Сперва он производится как хлопок-сырец, затем подвергается множеству манипуляций, пока не делается пригодным для экспорта, или, если дальнейшая переработка происходит в той же стране, непосредственно переходит в руки прядильщика. Потом он передвигается от прядильщика к ткачу, от ткача к отбельщику, красильщику, отдельщику, а от них — в различные мастерские, которые перерабатывают его для специальных целей, в предметы одежды, постельное белье и т. д. Наконец, из рук последнего производителя он переходит в руки потребителя, в индивидуальное потребление, если не поступает в качестве средства труда (не материала) в производственное потребление. Но тем самым хлопок получил свою окончательную форму потребительной стоимости, чтобы быть потребленным либо производственно, либо индивидуально. То, что здесь выходит из одной сферы производства как продукт, входит в другую сферу производства как условие производства, проходя таким образом последовательные фазы вплоть до окончательного изготовления в качестве потребительной стоимости. Здесь прошлый труд постоянно выступает как условие труда, выполняемого в настоящий момент.
Но одновременно с тем, как продукт передвигается таким образом из одной фазы в другую, как он проделывает этот реальный метаморфоз, он производится в каждой отдельной фазе. В то время как ткач перерабатывает пряжу, прядильщик прядет хлопок, а новый хлопок-сырец находится в процессе своего производства.
Так как непрерывный, возобновляющийся процесс производства есть процесс воспроизводства, то он в такой же мере обусловлен и сосуществующим трудом, который одновременно производит различные фазы продукта, в то время как продукт проделывает свои метаморфозы, переходя из одной фазы в другую. Хлопок, пряжа и ткань — все это производится не только одно после другого и одно из другого, но и производится и воспроизводится одновременно, рядом друг с другом. То, что представляется результатом предшествовавшего труда, когда я рассматриваю процесс производства отдельного товара, вместе с тем представляется результатом сосуществующего труда, когда я рассматриваю процесс его воспроизводства, т. е. рассматриваю процесс производства данного товара в его течении и в совокупности его условий, а не только в одном изолированном акте или в ограниченном пространстве. Это не только кругооборот через различные фазы, но и параллельное производство товара во всех его фазах, относящихся к особым сферам производства и образующих различные отрасли труда.
Если один и тот же крестьянин сперва возделывает лен, потом делает из него пряжу, а затем ткет, то имеет место последовательность этих операций, но не их одновременность, как это предполагает способ производства, основанный на разделении труда внутри общества.
Если рассматривать процесс производства отдельного товара в какой-нибудь из его фаз, то предшествующий труд получает, правда, смысл лишь благодаря тому живому труду, которому он доставляет его условия производства. Но, с другой стороны, эти условия производства, без которых живой труд не может осуществиться, всегда вступают в процесс как готовые результаты предшествовавшего труда. Стало быть, содействующий труд тех отраслей труда, которые доставляют условия производства, выступает всегда в форме пассива и в качестве такого пассива является предпосылкой. Этот момент подчеркивают политико-экономы. Напротив, в воспроизводстве и обращении тот общественно опосредствующий труд, на который опирается процесс производства товара в каждой особой сфере и которым он обусловлен, выступает как сосуществующий, одновременный труд, в форме настоящего времени. Товар одновременно производится в своих начальных формах и в своих готовых формах или в следующих друг за другом формах. Без этого он не мог бы, после того как он проделал свои реальные метаморфозы, обратно превратиться из денег в условия своего осуществления. [870b] Таким образом, товар является продуктом предшествовавшего труда лишь постольку, поскольку он выступает вместе с тем и как продукт одновременного, живого труда. В этом смысле все вещественное богатство, фиксируемое капиталистическим воззрением, оказывается лишь быстро исчезающим моментом в потоке совокупного производства, включающего в себя и процесс обращения.}