14

14

Габриэль в эти годы часто беседовал со своими учениками один-на-один. Также он говорил с Мариам и Иаковом, также беседовал в уединении с Иешуа, отвечал на вопросы Маттеуса и Иакова, Симона и женщин. Некоторые стеснялись задавать свои вопросы при всех. Потому Габриэль терпеливо выслушивал всех желающих по одному.

Как-то раз Габриэль заметил, как Иаков сидит в уединении и задумчиво глядит вдаль. Он подошёл к мужчине, который внешне выглядел старше самого Габриэля, и присел рядом.

— О чём ты размышляешь, Иаков?

— О тебе, равви. Сущий ли ты? — также задумчиво ответил он, продолжая вглядываться вдаль, будто в будущее.

— Я указал тебе на это однажды, Иаков, брат мой. Ведь не напрасно я назвал тебя своим братом, хотя по плоти ты и не брат мне.

— Ты на днях сказал: «они схватят меня». Кто, равви, схватит тебя? И что я могу сделать?

— Не бойся, Иаков! Они схватят и тебя, но удались из Иерушалаима, ибо он всегда дающий чашу горечи сынам света. Это обиталище множества архонтов, но твоё избавление будет свободно от них, обретающихся среди народа твоего. Слушай же. Они не боги, но архонты.

— И сколько их среди народа моего?

— Их двенадцать седмиц.

— Равви, разве седмиц двенадцать, а не семь, как в Писаниях?

— Иаков, говоривший об этом Писании, познал досюда. Я же открою тебе тех, кто вышел из Неисчислимого. Я укажу тебе на их число; тех, кто вышел из Неизмеримого. Я укажу тебе на их измерение.

— Итак, равви, вот, я получил их число — семьдесят два сосуда.

— Да. И это семьдесят два неба, которые подчинены им. Это все силы их владычества, и они установлены ими. И это разделение повсюду существует под властью двенадцати архонтов. Малая сила, которая в них, породила себе ангелов и воиства неисчислимые. Если ты хочешь исчислить их ныне, то не сможешь, пока не отбросишь слепое рассуждение, оковы плоти, в которые ты заключён. И тогда ты достигнешь Сущего, и познаешь Неисчислимое.

— Но если эти силы и воинства ополчились против тебя и против меня, как же я достигну Сущего?

— Эти силы вооружились не только против тебя, Иаков. Они вооружились против иного. Они вооружились против меня с другими силами. Обличение и страдание грядёт в этом месте. Но молчание с таинством сокровенным пребудет во мне. И потому они придут в ярость. И ярость их будет лютой.

— Оттого ли, что ты лечишь и немощных духом, и немощных телом, и богатых, и скудоимущих?

— Иаков, я благословляю твоё рассуждение и твой страх. Если ты продолжаешь беспокоиться, пусть тебя не заботит иное, кроме твоего избавления.

— Равви, если они ополчаются против тебя, то нет тебе упрёка. Прости за мою прежнюю резкость в словах к тебе. Ты пришёл в знании, чтобы обличить их забвение. Ты пришёл в памяти, чтобы обличить их невежество. Но я беспокоился о тебе, ибо ты сошёл в великое непонимание. Но ты не запятнал себя ничем в нём, ибо ты сошёл в великое беспамятство, но память пребывала в тебе. Ты шёл по глине, и твои одежды не запятнались. И ни ты не поргузился в их грязь, ни они не постигли тебя. И я не был подобен им, но я облёкся во всё их. Оно пребывает во мне, забвение, и я вспоминаю то, что не принадлежит им. Невежество пребывает во мне. И знание того, что они схватят тебя, доставляет мне великое страдание. И я испугался их, властвующих. Но скажи, как после этого ты явишься нам вновь, если они схватят тебя? И надо ли нам идти потом выручать тебя? Или ты предпочтёшь уйти как Варавва?

— Так познают люди о своём истинном неверии. Господь явится им, чтобы вера возникла в людях, ибо многие после достигнут веры. И они умножатся в твоём поколении. Ныне же я уйду для обличения архонтов. И откроется им, что неуловимое одолевает каждого.

— Господи! Я поспешу исполнить то, что ты сказал мне.

— Грядущий Утешитель прославит веру вашу. Иаков, не заботься ни обо мне, ни об этом народе. Никогда я не пострадал ни в чём, ни они не утрудили меня. И этот народ не сделал мне никакого зла. Но он был образом архонтов и заслужил потрясения великие. И будет уничтожен теми, кто создал его. В этом нет вины твоего народа, но вина в сём архонтов. Потому и гнев будет их праведен. И тебе имя — Иаков Праведный, ибо о праведности все твои заботы и помышления.

— Но кто из архонтов сильнейший?

— Сильнейший из них Адонай. Я познал его ширину. Это он бросил в свой народ дух памяти о нём, дух совета и дух пророчеств, дух знания и дух страха пред ним, ибо он творец своего народа… А теперь я оставлю тебя, — Габриэль поднялся с травы и направился к остальным ученикам.

— Благослови тебя Господь, равви! — сказал ему вслед Иаков.

Этим же днём Иаков покинул Иерушалаим навсегда.

* * *

И вот очередной праздник Песаха.

К вечеру после празднования Пасхи собрались все ученики лекаря в доме Мариам и стали готовиться к вечерней трапезе. Мариам помогла Габриэлю переодеться в чистые одежды, они задержались в комнате на некоторое время и затем учитель удалился с Иудой-Фомой в дальний угол дома и долго о чём-то говорил с ним, передав ему свёрток. Не сразу они вернулись к остальным, ибо Габриэлю пришлось долго убеждать Иуду в чём-то.

— Прямо сейчас? — удивился Иуда Фома.

— Прошу тебя… Ты пойдёшь в дом Иосифа Аримафейского.

— Но он же бежал, учитель! — пытался возражать Иуда, чуть повысив голос.

— И передашь Рувиму этот свёрток.

— Что здесь?

— Гвозди.

— Гвозди? Просто гвозди? Но для чего такие большие? — Иуда раскрыл свёрток и стал рассматривать содержимое.

— Ты обещал не спрашивать.

— Откуда они?

— Я сам их смастерил.

— У меня предчувствие беды, равви. Что ты задумал?

— Доверься мне. Так надо. Мы ещё увидимся. Я вернусь.

— А ежели нет?

— Ступай. Прошу тебя.

Ученики не поняли ничего, кроме того, что эти двое о чём-то жарко спорили, как нередко это бывало, и Иуда почему-то перечил учителю, повышая голос. А потом Иуда куда-то ушёл, возмущённо дёрнув плечом, когда Габриэль дружески положил свою руку ему на плечо.

Все остальные испуганно сидели и молчали, переглядываясь. Ведь Иуда никогда не позволял себе ничего подобного.

— Что вы притихли? — спросил Габриэль.

Все разом показали на окно, кто рукой, а кто взглядом.

— Что там такое? — не понял он.

— Луна исчезла, — испуганно проговорили собравшиеся. — Дурной знак для женщин.

— Вы всё ещё верите в дурные предзнаменования?

— Когда казнили Иошу, тоже был дурной знак, но для мужчин. Солнце было черно. Помните? День погас, и земля задрожала, — сказал Филипп.

— Мы все помним этот страшный день, — поддакнула Мариам.

Габриэль помолчал. Ему нечего было ответить друзьям, ведь всё так и было.

Все обеспокоенно смотрели на него, ожидая хоть какого-нибудь пояснения, утешения или разъяснения и успокоительных речей учителя.

— А что с Фомой? — спросил, наконец, пожилой фарисей Гамалиил.

— Он должен выполнить одно поручение, — спокойно ответил Габриэль голосом без тени волнения, и ученики успокоились. — Ничего особенного.

— Но он противился…

— Он желал остаться среди вас.

Габриэль время от времени посматривал через окно второго этажа дома во двор, ожидая возвращения Иуды-Фомы, который наотрез отказался выполнить тайное прошение равви.

Иуда тем временем ходил кругами вокруг дома и пытался справиться с гневом, который душил его. Проходившие мимо римские солдаты посмеялись над его странным поведением, поведением, как им показалось, не совсем психически здорового человека.

— До чего же чудные эти иудеи! — покачал возмущённо головой один из солдат.

— Всё у них не так как у цивилизованных людей. Гнусные, сами себе на уме, хвастуны и подхалимы! — брезгливо отозвался второй и скривился, будто прошёл мимо разлагающегося трупа.

Но Иуда не обратил на них внимания. Какое ему было дело до этих тупых солдафонов, которые ничего не смыслили в почитании Истинного Бога. Как могли эти мерзкие идолопоклонники, думал он, понять то, что творилось сейчас в душе набожного иудея, которого принуждали совершить великий грех — стать причиной телесного увечия и возможно даже смерти другого человека, нет, даже не человека, но бога. Как эти чужаки могли понять то, что им не дано было понять, ведь они не знают Закона Божьего. Иуда в отчаянном порыве обнял рядом стоящее дерево оливы, изо всех сил прижался щекой к его шершавому стволу, сдирая кожу, и зажмурившись так, что из глаз потекли слёзы.

— Зачем? Ну, зачем? Как он может идти на такую жертву?! Дай мне силы Господь сделать оное! Подай знак, что Тебе угодно сие! Иначе не возьму на себя смертный грех. Не возьму! Пощади! Господи! Он сказал, что вернётся… А вдруг, нет?

В этот самый момент он увидел Мариам, спускавшуюся из дома к служанке, принесшей в миниатюрном кувшине ароматическое масло. Когда Мариам забрала кувшин и стала подниматься с маслом назад в комнаты, Иуда подскочил к ней, преграждая путь.

— Ты чего, Фома?

— Это ладанное масло?

— Нет, это розовое. А что? — поинтересовалась Мариам.

— Куда ты несёшь его? Для чего? — испуганно проговорил он. — Не время ещё! — возмутился Иуда.

— Позволь мне пройти, Фома. Да что с тобой?

Но Иуда не пропускал Мариам, подозревая, что учитель и её посвятил в чудовищную тайну. Но Мариам казалась спокойной и даже радостной. Нет, подумал Иуда, наверное, она не знает, что задумал равви Габриэль.

— Запретишь ли мне умастить волосы учителю твоему, Фома?

— О, нет! Нет, конечно, — тут же успокоился Иуда и отступил на шаг, пропуская Мариам. — Ты сотворишь помазание или просто используешь своё ремесло, чтобы доставить ему удовольствие?! — испуганно спросил он. — Знаешь ли обычай помазания?

— Знаю, Фома. Не тревожься. Я всего лишь умащу ему волосы. И это не ладан, не мирро, а роза. Хочешь, я и тебе сделаю причёску?

— Нет, благодарю, Мариам. Скажи, а равви говорил ли тебе, что собирается далеко?

Мариам сразу изменилась в лице и подозрительно заглянула в глаза молодого человека.

— О чём это ты, друг? Ты что-то знаешь такое, чего не знаю я?

— Нет, просто мне тревожно. Учитель молчит уже который день.

— Я тоже заметила. Ты не знаешь причину этого?

Иуда неопределённо пожал плечами, не имея права говорить Мариам то, что не посмел сказать сам учитель.

— Он печален, будто прощается с нами или предчувствует беду, — только и сказал он.

— Да, и Луна на небосводе почернела…

— Дурной знак для женщины, — заметил Иуда.

— Но Габриэль говорит, чтобы мы не верили в эти знаки. О чём вы с ним только что спорили так жарко? Ты был печален. Куда он тебя посылал?

— О, Господи… — в отчаянии простонал Иуда. — Не допытывайся у меня, женщина. Если он сочтёт нужным, он скажет тебе сам. Я не вправе говорить.

— Он открылся тебе, Фома? — заглянула она пытливо в глаза ученика, догадавшись, что учитель посвятил этого человека в свою тайну. — Он сказал тебе, кто он на самом деле? — удивлённо спрашивала Мариам.

— Да. Ты тоже знаешь, кто он есть?

— Он доверяет тебе настолько, что раскрылся, — задумчиво проговорила Мариам. — Это удивляет тебя и пугает? Но ты же сохранишь его тайну? Ты же не выдашь его, Иуда-Фома? — взмолилась она.

— Как я могу?

— Думаю, и другие догадываются, кто есть наш равви, — сказала она и, увидев, что Иуда больше ей не препятствует, вошла в дом.

— Да, но на встрече присутствуют Гамалиэль, Элеазар, Никодим и молодой Иешуа. Столько раввинов… Это не спроста! Неужели они его помажут? — испуганно шептал себе под нос Иуда. — Если это не помазание на царство и не посвящение в Первосвященники, а это не так, то это означает, — чуть не плача простонал в темноту Иуда, когда Магдалина уже вошла в дом. — Ещё и благословение на жертвенное заклание… Глупая женщина! О, мой учитель! Что ожидает тебя теперь?! Стать козлом отпущения грехов Израилевых… О, несчастный я! Несчастный! О, Господи, дай мне сил!

Через некоторое время среди присутствующих появился в трапезной комнате и Иуда-Фома. Как раз в тот момент, когда в соседнем закутке Мариам изливала из кувшинчика масло на голову отрешённого Габриэля. Увидев вошедшего Иуду, он тут же посветлел лицом и с облегчением выдохнул.

Но Иуда был мрачнее грозовой тучи. Сначала он исподлобья смотрел на накрытый для трапезы центр комнаты и на всё происходящее, был хмурым и неразговорчивым. Дождавшись, когда ученик присоединится к кругу, Габриэль указал ему место рядом с собой по левую руку от себя, как Мариам — по правую. Равви взял в руки хлеб и прикрыл на мгновение глаза. За молитвой Иуда казался обессиленным и растерянным, будто сломленным. Габриэль видел это. Он надломил хлеб и обвёл взглядом всех присутствующих. Все с замиранием смотрели на него. Не смотрел на него лишь Иуда. И равви понял, что друг готов исполнить свою тяжелую миссию, но ему больно.

Мариам, Иуда и Габриэль посматривали друг на друга как заговорщики. Они одни знали, что что-то грядёт. И грядёт не радостное событие, но тяжёлое и трагичное испытание для всех.

— Вскорости нам суждено будет расстаться, — проговорил Габриэль. — И вы будете сами вольны использовать по своему усмотрению те знания, которые вам были даны мною. Но помните же, что они не должны вредить людям. Помните, что внутри вас есть свет. С любовью к людям свет ваш усиливаться станет, а с ненавистью станет угасать и может исчезнуть совсем. В каждом из вас этот свет имеется. Этот свет ваша сила. И даже когда тело ваше подвергнется гниению, ваш свет не исчезнет, но отправится к Отцу Небесному.

— Равви, ты пойдёшь к другим народам? Станешь учить теперь и их? — поинтересовался юный Иешуа.

— Возможно, — уклончиво ответил Габриэль. — Мой мальчик, ты мудр не по годам. — Он погладил молодого человека по светлым волосам.

— И он уже раввин, — гордо заявил Гамалиил в поддержку Иешуа.

— Да. И ты чем-то напоминаешь мне Крестителя. Если когда-нибудь возьмёшь второе имя, возьми имя Иоханана.

— Конечно, равви. Я обязательно так и сделаю!

Ученики все поникли головой и замолчали. А Габриэль продолжал всматриваться в лицо Иешуа, пытаясь уловить в нём знакомые черты.

— Так ты прощаешься с нами, равви Габриэль? — спросил Гамалиил догадавшись. — Этот ужин прощальный?

— Возможно, равви Гамалиэль.

— Но куда ты пойдёшь? — спросил Никодим.

— Ещё не время говорить об этом, — снова уклонился Габриэль.

— И один ли пойдёшь? — поинтересовалась Сусанна.

Мариам заговорщически молчала.

— Скоро узнаете, — ответил он.

Иуда секунду смотрел ещё на учителя, а потом энергично поднялся и покинул собрание. Мариам посмотрела ему вслед и, кажется, всё поняла.