72

72

А обретение сверхаккумуляции привело не только к политическим изменениям. Благодаря ей удалось создать невиданные запасы электроэнергии, накопленные за счет возобновляемых источников: термоядерных, ветровых, приливных, геотермальных.

Огромный ресурс энергии дал, уже пренебрегая низким коэффициентом полезного действия, возможность механизировать и автоматизировать все сельскохозяйственные работы. Это обеспечило огромную интенсивность производства продуктов питания: их небывалое изобилие.

Но лишь поначалу. Потому что одновременно стала слишком быстро расти и деторождаемость — в особенности у наиболее отсталых еще народов. Пришлось тогда подумать об использовании фактора экстенсивности: об орошении пустынь и освоении амазонской сельвы — в допустимых для экологии планеты пределах; продвижении на север, закрывая грунт теплицами; использовании поверхности и глубин океанов и морей.

Однако, становилось ясным, что и этого когда-нибудь станет недостаточно без разумного ограничения людьми своей численности. Наконец, вспомнили о Мальтусе, «мальтузианской ловушке». И тогда приняли всеобщее решение добровольно ограничить деторождаемость. Чтобы не истощить ресурсы планеты. И обеспечивать всех здоровой для организма пищей — исключительно натуральными органическими продуктами.

Введение всеобщего образования, хоть и не настолько быстро, как надеялись, всё-таки позволило отстававшим народам достичь уровня народов-лидеров цивилизации. Прежние национально-культурные рамки играли уже всё меньшую роль: непрерывно росло количество смешанных браков. Все языки стали заменяться единым, разработанным лингвистами. Так произошла полная интеграция человечества Земли.

Близилась та короткая блестящая эпоха, почти сказочно богатая крупнейшими, фундаментальными открытиями. Люди, освобождавшиеся с помощью всё более совершенных роботов и машин с компьютерным управлением, почти полностью переключились на науку. Кроме оказавшихся совсем не способными к интеллекетуальному труду, которым предоставлялась возможность заниматься тем, что было им по силам: они тогда еще находились под надежной защитой родителей или братьев и сестер, чтобы кому-то могла прийти в голову мысль сотворить с ними то, что сделали в эпоху кризиса.

А когда наступила она, та самая блестящая эпоха величайших научных открытий, следовавших одно за другим, люди совершили, о чем предупреждала Тора: уверовали исключительно в собственный разум и посчитали себя вершиной всего существующего во Вселенной. Именно тогда произошло то, что обнаружил в ней Лал: «И утучнел Йешурун, и стал упрям; утучнел, растолстел и разжирел; и оставил он Б-га, создавшего его, и презрел твердыню спасения своего».

Конбр, сосредоточенно слушая Дана, неожиданно вздрогнул: ползший по руке мирмекс укусил достаточно больно. Но Конбр задумался, глядя на него, и почему-то не стал его сбрасывать с себя. Вместо этого показал на крошечного инсекта Дану:

— Как ты думаешь, мой земной брат по разуму, как он воспринимает нас, людей и людхов? Чем нас считает, если может видеть целиком своими глазами? Не считает ли и он, что именно они, мирмексы — общественные инсекты, самые мудрые существа на свете? Но способен ли при этом понять, почему я не сшиб его щелчком с руки?

— Ты имеешь в виду, что и мы…

— Ну, да: именно. Дано ли нашим органам чувств видеть того Единственного или других, которые по сравнению с нами, как сами мы по сравнению с этим мирмексом? И чей разум может значительно отличаться от нашего: как наш от его?

— То есть, может ли быть дано нам это: до конца понять Вс-вышнего?

Конбр не ответил. Но Дан и не ждал ответа. Оба молчали, глубоко задумавшись.

Совсем стемнело, звезды усыпали небо, когда жены, Эя и Валж, оторвали их от раздумий, позвав спать.

Придя после зарядки и завтрака к месту их вчерашнего разговора, Дан застал уже давно, похоже, сидевшего там в ожидании его Конбра. Который сразу сразу нетерпеливо задал вопрос:

— Но почему же тогда… Понимаешь, я так и не заснул: думал, почему всё так совпало по времени. Как будто совсем не случайные совпадения с, как кажется, ничтожно малой вероятностью, а что-то совсем другое. Почему?

— Ты о чем, брат?

— Две обитаемые планеты, находящиеся в совершенно разных созвездиях нашей Галактики, мудрые обитатели которых встречаются можно сказать точно в нужное время. Земляне, остановив на своей планете губительный процесс движения к смене себя бесчувственными суперроботами, затем помогают обитателям Гардрара остановить этот же жуткий процесс почти уже на краю.

Ведь подумать: всего миллион «мудрых», отобранных из десяти миллиардов «недолюдхов», невероятно огромный остаток которых безо всяких сожалений «ликвидируется». Безумное соотношение!

И усиливающееся этическое вырождение тех, кто пока еще управляет суперроботами, чей искусственный интеллект не прекращает приближаться к человеческому. Гениальные интеллектуалы, больше похожие на диких хищников: в погоне за славой и номером готовые в любую минуту перегрызть друг другу горло. Не сравнимые с землянами даже в обращении к другим: насколько корректными были выражения оппонентов во время вашей великой дискуссии в сравнении с грубыми выражениями на аналогичном нашем суде — не только обвинителя и судей, но и мои с Горглом.

Мы уже быстро двигались к концу нашей цивилизации как человеческой: надвигающееся преобладание интеллектуальных роботов и усиливающаяся борьба между собой «мудрых», которые вот-вот неизбежно должны уже стать последними. Но на самом почти краю губительный процесс останавливается почему-то внезапным появлением вас, преодолевших то же самое в самом начале.

Так почему? Не похоже ли на то, о чем рассказывала Лейрлинд: «бога из машины» в древнем театре, который вдруг появлялся в конце действия вроде ни с того ни с сего, чтобы разом решить все проблемы и сделать счастливой развязку пьесы? Только если там это всего лишь актер, то здесь…

— Тот, кто держит под контролем Вселенную, хочешь сказать?

— Но если да, то почему не сделал то же самое Он в начале? Или, вообще, допустил?

— Ты сам ответил на этот вопрос. Вчера: когда не сшиб с руки щелчком мирмекса, укусившего тебя. «Может ли быть дано нам это: до конца понять Вс-вышнего?»: это ты сказал.

— То есть, признать, все-таки, непостижимость мудрости Его: покорно смириться с этим?

— Но ведь ты уже веришь, что Он есть?

— Как могу я отрицать то, что кажется мне очевидным? Ведь произошедшее с нами, людхами, представляет слишком убедительный аргумент в пользу Его существования.

— Несомненно. И еще другое: «Библейский Код — неопровержимое математическое доказательство Б-га». Сказал тот, кто его открыл: Рипс.

— Поэтому уже веришь в это и ты.

— Ты прав: верю, конечно.