10

10

Промелькнули прощальные пиры с физиками, журналистами, писателями, артистами, биологами, с друзьями, слетевшимися со всей Земли, чтобы увидеться перед отлетом. Последний из них — пышный как карнавал, с членами Академии и Центрального совета координации, транслировался.

В тот день — отлета — они вышли из дома рано. Шли пешком, сняв обувь, и ощущали траву босыми ногами. Ни облачка на небе. Яркая свежая зелень и бесчисленные золотые головки одуванчиков повсюду, белое марево вишен и яблонь в цвету. Стайки воробьев чирикали громко, обсев дерево. Они шли не торопясь, долго.

… И вот все: Земля, затаив дыхание, смотрит, как они стоят на посадочной платформе, взявшись за руки и подняв их в прощальном приветствии — одетые в традиционную форму космонавтов, комбинезоны со знаком макрокосма, двое мужчин и женщина с золотой короной рыжих волос.

Они летели к гиперэкспрессу на сравнительно небольшом корвете. Все необходимое уже было на звездолете, и с собой они сейчас взяли только личные архивы да щенка, которого им недавно прислал маленький Ли.

Корвет сделал прощальный виток вокруг Земли и лег на курс, набирая скорость. Земля стремительно уменьшалась.

Началось! Теперь они надолго оторваны от Земли; может быть, даже навсегда. Только-только они еще шли по ней.

Астронавты летели по Солнечной системе — Ближнему космосу, освоенному, облетанному, чувствуя себя в нем уверенно и спокойно, как летчики на мощных аэролайнерах в конце ХХ века. В космос непрерывно шел их прощальный сигнал, встречные станции посылали ответные. Впереди ждал Дальний космос — межзвездное пространство, полет, подобный выходу Колумба в открытый океан. Первый подобный полет, ибо организм человека и система киборга — не одно и то же.

Все трое были напряжены, бледны от волнения, которое пытались скрыть. Три человека, крошечнаяя часть огромного человечества — замкнутый мирок, сложившийся задолго до полета, сформировавшийся во внутренне единое и прочное целое, сознававшее свою отделенность среди других людей.

Предстояло больше месяца вынужденного безделья, так как весь архив был на экспрессе. И большую часть времени они стали проводить в разговорах. Больше всего слушали Лала. В основном его темами были история и социология, которыми на Земле в период подготовки и не могли и не видели смысла заниматься. В этих областях он чувствовал себя так же уверенно, как Дан в физике и математике или Эя в экологии. Он свободно владел всеми их понятиями и категориями и умело применял их, делая анализ и обобщения. Они же, как он убедился, были с этим знакомы лишь как с входящим в общие программы учебных ступеней до института.

И он повторно знакомил их с этим науками, рассказывая об основных этапах истории, социальных строях, общественных формациях. Они слушали охотно: благодаря искусству его изложения, всегда оживляемого большим количеством ярких исторических портретов. Им было интересно — град вопросов сыпался на Лала, подробно на них отвечавшего. Он разжигал их интерес, стараясь как можно чаще вызывать дискуссии и споры.

На куполе рубки сменили друг друга планеты, мимо которых проходила траектория корвета: Марс, потом несколько астероидов, Юпитер, Сатурн. Солнце все уменьшалось.

…Через 48 суток по бортовым часам подошли к многокилометровой громаде гиперэкспресса, вращавшегося на расстоянии десяти миллиардов километров от Солнца. Произведя введение корвета в приемную полость, они вышли к последней дежурной команде космонавтов, встречавших их.

Дан принял рапорт: все в полном порядке, причин задержки отлета нет. Космонавты через 24 часа, проведя последние контрольные включения и проверку приборов, после прощального ужина погрузились в корвет и отбыли к Минерве.

Ровно через 72 часа после их отлета звездолет стартовал с гелиоцентрической орбиты к начальной точке гиперпереноса, до которой предстояло добираться на аннигиляционной тяге 30 земных суток. Старт был зафиксирован дежурной командой на корвете, обменявшейся с астронавтами последними сигналами.

Следующий этап полета был ими во многом проведен иначе, чем на корвете. На экспрессе был огромный архив и компьютер высшего порядка. Был спортзал с бассейном, баней и полным комплектом тренажеров; сад-салон, засаженный растениями, подобранными Эей. Были все условия для работы, обязательной тренировки и отдыха.

Дан не позволял пока перегружаться: сохранение хорошей физической формы было самым необходимым к моменту осуществления гиперпереноса. Так что свободного времени хватало, чтобы смотреть фильмы, слушать музыку, играть в какие хочешь игры.

Но оказалось, что Лал уже успел пробудить слишком сильный интерес к социальным вопросам, и количество разговоров на эти темы не сократилось. Вдобавок у него появилась возможность подкреплять свои слова демонстрацией материалов, хранившимся в его личном архиве. Дан и Эя, уже лучше разбираясь в социологии, как губка впитывали то, что он им преподносил. Все чаще стал он оставлять их после бесед наедине, чтобы дать обсудить услышанное, поспорить и набрать больше вопросов. Пока был ими доволен. Можно идти дальше.

И Лал стал усиленно знакомить с самой первой формой классового общества — рабовладельческим строем: его возникновением, развитием, национальными разновидностями, этикой и правом, историей упадка, сохранением остатков и частичным возрождением в более поздние эпохи. А затем сразу перешел к современной эпохе, к началу того длительного упадка, породившего большое число социальных институтов нынешнего общества; подробнейшим образом знакомил с множеством деталей. Но не проводя при этом никакого анализа: он ждал, когда они сами начнут делать какие-то выводы — не торопил, не подталкивал.

А экспресс все набирал скорость. Солнечная система была далеко; само Солнце, видимый диаметр которого уже в момент старта был в 67 раз меньше, чем на Земле, все уменьшалось, становясь подобным другим звездам. Гигантский корабль двигался в пространстве, где кроме киборгов еще никто не летал. Траекторию его движения можно было видеть на путевой голограмме в рубке над самым пультом управления.

В значительной степени астронавты стремились поддерживать привычный порядок земной жизни. В ритме земных суток изменялось освещение в саду-салоне, и в том же ритме строился режим занятий, тренировок, питания и отдыха. Отличие было только в режиме сна, так как кто-то один в любое время должен был бодрствовать: все-таки полет проходил в Дальнем космосе, где много неожиданного было вероятно. Приборы и бортовой компьютер системы управления в большинстве случаев справлялись быстрей и надежней человека, но в слишком нетривиальных ситуациях они могли оказаться недостаточными. Собственно, дежурный мог заниматься чем угодно и находиться в любом месте — лишь бы он мог услышать сигнал тревоги раньше спящих.

Время отсчитывали часы с указателями числа и дня недели, месяца и года. Как и на Земле, утро четверга они проводили в бане: разводили пар и парились всласть, хлестали друг друга веником, плескались в бассейне. Лежали потом на диванах, потягивая какой-нибудь напиток, и разговаривали на излюбленные темы. Тут же Эя, выполняя обязанности судового врача, проводила с помощью кибер-диагноста регулярное профилактическое обследование. После бани полагалось зрелище: фильм, запись спектакля, концерт.

И «вечером» — пир с блюдами из не обезвоженных продуктов, которая всегда заказывает роботу Эя, за десять лет досконально изучившая вкусы Дана и Лала; но ни капли содержащего алкоголь. Каждый по жребию становится шутом. И они веселятся, танцуют, поют — соло и хором, прекрасно отлаженным, спевшимся еще в горах.

Почти регулярно и помногу играл им на оркестрионе Дан, удививший своим первым исполнением токкат Баха после настойчивых просьб Лала. На Земле он ни разу не играл им; былое мастерство медленно возвращалось к нему: вначале пальцы нового тела плохо слушались его, потом было недостаточно времени для упражнений. Вернуться к занятием музыкой удалось только к концу подготовки, в самые последние годы перед отлетом. Натура взяла свое, прежнее мастерство вернулось — он только не решался играть для других. Но Лал рассказал Эе, как чудесно играл Дан играл когда-то, и та упросила его. С трудом: с музыкой у него были связаны воспоминания о самом тяжелом периоде жизни. Ему и сейчас казалось, что он исполняет все слишком мрачно, но Лал и Эя с ним не соглашались. Эя благодарно целовала его, а Лал как-то раз сказал:

— Старший брат, ты же удивительный человек! Все ты можешь: и разгадать самые глубокие загадки природы, и так замечательно играть. Наверно, ты сможешь еще немало. Мне бы так!

— Тебе ли, всё знающему Лалу, это говорить? В мире, кажется, нет ничего, что не было бы тебе известно.

— Ну и что? Что — сам — я могу? Мои знания, в отличие от ваших, не того рода, чтобы дать возможность что-то создавать самому.

— Но ты создал немало замечательных фильмов. И написал книг. Не говоря уже о блестящих статьях, эссе, репортажах. Тебе этого мало?

— Да: потому что — что это все дало?

— Уже то, что люди перестали жрать человечину! — Дан впервые так грубо выразился при них.

— Есть человеческое мясо? Брр, как же это можно? — удивилась Эя.

— Еще как! Мясо неполноценных считалось весьма ценным продуктом, — снова резко произнес Дан.

— Да? И вы его — тоже ели?

— Наверно. В детстве, когда нам не говорили, чье мясо у нас в тарелке. Но взрослым — нет, ни разу, — подумав, сказал Лал. — А ты, Дан?

— Даже не знаю. Я довольно мало обращал внимание на еду: часто просил соседа по столу повторить заказ или использовал подобранные мне кем-то программки. Так что — весьма может быть.

— Неполноценных, что, специально откармливали?

— Нет. И то, только потому, что человек слишком медленно по сравнению с животными набирает массу. В пищу шло мясо неполноценных, умерщвленных при проведении пересадок или экспериментов, не портивших его, и старых, ставших функционально непригодными, нянь и гурий, — объяснил Лал.

— Ева сказала, что нянь не умерщвляют.

— Сейчас — нет, да и то, недавно. Но только их. А остальных — по-прежнему.

— Зачем?

— Кормят животных на зверофермах. И других неполноценных.

— Но полноценные люди — больше не едят его?

— Нет: теперь всем уже это кажется отвратительным. Благодаря нашему Лалу и его статьям.

— Но это все, что мне удалось. И то, в молодости.

— А для меня — это предмет самой сильной гордости тобой, брат.

— О, не надо больше об этом прошу вас! — попросила Эя. — Лучше сыграй нам еще, Дан!