Современная война

Первые две части этой книги исчерпали содержание классической стратегии. Напомним, что эта дисциплина включает в себя следующие разделы:

• Учение о войне (гл. 1 «Путь существования и гибели», гл. 2 «Война в форматах мышления»)

• Учение о стратегии (гл. 5 «Стратегический ментопланшет»)

• Учение о позиции (гл. 4 «Три войны»)

• Учение об операции (гл. 4 и 5)

• Учение о темпе (гл. 4)

Классическая стратегия является фокусом Знания, и ее изучение подразумевает знакомство с системой Знаний (гл. 3 «Война в пирамиде Знаний»).

Практическое применение стратегии опирается на теорию управления: принципы организации и самоорганизации войск, методы разведывательной и штабной работы (гл. 6 «Три мушкетера»). Большое значение имеет организация правильной коммуникации между управленческими звеньями, чего можно добиться, правильно используя Протоколы общения (гл. 5).

Ключевым является второй раздел, устанавливающий базовые стратегические принципы (гл. 5).

Исторически и эти принципы, и вся теоретическая стратегия восходит к Сунь-цзы и его «Трактату о военном искусстве» (VI век до н.э.). Практически, этим трактатом было создано учение о войне, каким мы его знаем до сих пор.

Трактат Сунь-цзы положил начало китайской (восточной) школе военного искусства, к которой относятся также У-цзы, Сыма-Жан Цзюй, Вэй Ляо-цзы, Сунь Бин (все – IV век до н.э.), Цзян Цзыя (полководец жил в XI столетии до н.э., но трактат, названный его именем, датируется IV-III веками до н.э.), Ли Вэй-Гун (VII век н.э.).

Зарождение военного искусства в Европе справедливо связывают с Эпаминондом, Филиппом и Александром Македонским (все – IV век до н.э.), но первым сравнительно осмысленным европейским трактатом на эту тему был известный (псевдо)Маврикий (рубеж VI и VII веков н.э.). Византийская школа оказала некоторое влияние на формирование военной культуры Руси и, как это не удивительно, на творчество английского теоретика стратегии Б. Лиддел Гарта.

Западноевропейская военно-теоретическая школа создавалась в XIX-первой половине XX века.

Труды К. Клаузевица, Г. Мольтке, А. Шлиффена, Э. Людендорфа, Э. Манштейна сформировали немецкое военное искусство. Заметное влияние на него оказал Ф. Энгельс.

Британские принципы ведения войны представлены в классических работах А. Мэхэна, создавшего теорию «морской мощи». Т. Лоуренс заложил основы «большой тактики» как особой формы партизанской войны. Б. Лиддел Гарт подвел черту под классической стратегией, предложив современные формулировки положений Сунь-цзы.

Известный вклад в развитие учения о позиции и отчасти учения о темпе внесли шахматисты конца XIX-начала XX века: В. Стейниц, З. Тарраш, А. Нимцович.

«Кризис аналитичности», проявившийся в позиционном характере Первой Мировой войны, привел к появлению своеобразного гипермодернизма в стратегии. Межвоенная школа создала оперативное искусство (Г. Гудериан, В. Триандафиллов), разработала схему глубокой операции и машинной войны (Г. Гудериан, Д. Фуллер, Л. Эймансбергер) и разработала теорию темпа операции (М. Галактионов). Отдельной строкой следует упомянуть доктрину уничтожения промышленного и демографического потенциала противника с воздуха – доктрину Д. Дуэ.

Появление ядерного оружия вызвало к жизни современную школу, специализирующуюся на доказательствах невозможности осмысленного стратегирования в ядерном конфликте. Первую толковую работу на этот счет написал П. Кроссер («Диалектика военной техники и ее последствия»[189], а в середине 1980-х годов Н. Моисеев и К. Саган создали концепцию «ядерной зимы и ядерной ночи». Даже сейчас трудно сказать, верны ли теоретические построения Моисеева-Сагана: описываемая ими температурная инверсия, в принципе, возможна, но в такой сложной системе, как атмосфера, могут существовать нетривиальные компенсационные механизмы. А могут ведь и не существовать… Физиков не покидает ощущение, что ни Никита Моисеев, ни его заокеанский коллега в свою модель не верили ни на йоту, поскольку с самого начала создавали ее таким образом, чтобы единственной надежной ее верификацией была как раз ядерная война.

Во всяком случае, концепция «ядерной зимы» сыграла свою роль в окончании Третьей Мировой («холодной») войны и тихой смерти Советского Союза.

Из чего можно заключить, что К. Саган переиграл Н. Моисеева: «когда двое делают одно и то же, это не одно и то же».

Интересно, что в перечне имен создателей классического западного военного искусства нет американских стратегов. Пол Кроссер – экономист и историк. Карл Саган – астрофизик. Впервые сформулировавший представление о «войне Афины» Нейл Стивенсон – фантаст, равно как и Лоис Буджолд, которой принадлежит 5-й принцип теоретической стратегии – принцип безальтернативности.

Конечно, нельзя предположить, что страна, безоговорочно выигравшая все три мировые войны и создавшая величайшую империю в человеческой истории, не внесла ничего существенного в искусство стратегии. Схематизация «войны Афины», выполненная в 2012 году нашей группой, была попыткой осмыслить специфический «американский стиль» веления войны, к которому как нельзя лучше подходят слова Сунь-цзы:

«Когда поднимают легкое перышко, это не считается большой силой; когда видят солнце и луну, это не считается острым зрением; когда слышат раскаты грома, это не считается тонким слухом.

Про кого в древности говорили, что он хорошо сражается, тот побеждал, когда было легко победить. Поэтому, когда хорошо сражавшийся побеждал, у него не оказывалось ни славы ума, ни подвигов мужества».

Формально, теория «войны Афины» относится к классической стратегии. Но поскольку эта теория до сих пор никем толком не описана, а многие ее положения с точки зрения привычного военного искусства не только выглядят парадоксально, но и, строго говоря, «вообще не про то, не про войну», мы сочли правильным включить данный материал в третью часть книги как своеобразную «связку» традиции и инновации.

Итак, седьмая глава «Summa strategia» посвящена «военному предприятию» («war-as-enterprise»). Восьмая глава – возможным способам борьбы со страной-гегемоном, чьи вооруженные силы удовлетворяют мультидержавному стандарту, а положение, занимаемое страной в мире таково, что ее поражение автоматически обернется поражением всей современной цивилизации и потому стратегически неприемлемо. Наконец, девятая глава ставит вопрос о принципах, положенных в основу классического военного искусства, и о вероятном изменении этих принципов в условиях кризиса индустриальной фазы развития.

Если вы думаете, что мир состоит из трендов и ничего нельзя сделать, то вы топ-менеджер. Если вы думаете, что вами тотально управляют и ненавидите всех, то вы офисный планктон. Если вы верите, что выплывите, потому что уже сто раз выплывали своими руками, вы старушка из Питера или инженер средних лет из Сибири. Если вы знаете, что ваше правительство может многими вещами управлять и делает это, то вы зрелый американец, житель самой свободной страны мира. Если вы понимаете, что квантовый наблюдатель, это не глюк, а ваш сосед по парте, то вы российский студент и не обязательно из условного Сколково.

Отец бредил сценарной картой, собирая информацию по городам и весям, подробно расспрашивал меня про Штаты и засылал своих неуемных архитекторов, по совместительству игромастеров и барменов из питерской когнитивной волны, по разным точкам бифуркаций нашей бушующей страны. Он заказывал поисковики именитым компаниям программеров, и те тужились составить контекстный поиск. Наш Билли Гейтс, черноволосый вечный студент с харизматической внешностью, вместо того чтобы решать эту животрепещущую проблему, занялся производством собственных детей. А сами мы были не в теме про эту семантику, семиотику и лингвистику, мне хватало и на работе проблем…

Дядя Саша всех звал в моделирование всего и вся, я не видел в этом ничего перспективного, потому что понял на своей финансовой шкуре, что работают только грубые модели, а многофакторная мигающая хрень всегда даст тебе «среднюю температуру по больнице», хоть ты режь ее. Но модель сценарного ландшафта делать было надо, потому что мир людей буквально содрогался в муках: сейчас сдохнуть или через такт…

Впрочем, некоторые питерские интеллигенты даже отчисляли деньги на выход из кризиса отцу в Интернет-кошельки, он хвалился, что стал церковью, которой платят десятину те, кто сам ничего делать не хочет.

Индульгенций он в ответ не выдавал, но стал внутрирайонным гением перемен – факт. Мама совсем отстроилась от его дел, выгородив себе маленький сад в близком пригороде, писала стихи по-французски и вышивала чудовищные по сложности, чудесные колером скатерти по льну, выиграла две выставки на Украине и так нашла себя. Я думаю, что она устала бояться, что отца убьют не за то, а просто, чтоб не мешал…

Новую карту будущего, которая должна была бы включить грядущее разнообразие моей Родины в сценарных конфигурациях, их наслоениях и порождающих резонансах и прочие эффекты наших усталых от однообразия равнин.

На себе я все время ощущал тени этих странных больших процессов, которые разворачивались на людях и помимо них и прилетали «пермским синдромом» в мою безоблачную менеджерскую жизнь. Я играл и уворачивался, когда совсем плохело – уезжал в двухдневный санаторий по праву ног, вспоминающих детство.

Мои друзья уже разделились на три равные части, и никакая из них не была мне противна, просто я опять, как в одиннадцатом классе, был властителем сновидений.

Первая категория говорила, что будущего нет, вторая, что есть и даже ничего себе: все улучшается, а третья сидела с иголками в жопе и темой – ждем-с! Последние были союзниками, а не первые две группы – как вы могли подумать.

Отец собрал на своей карте несколько «фабрик мысли» из молодежи, потому что когда-то умные ребята типа Лейбница и Д`Аламбера что-то похожее делали. Когда создавали свою энциклопедию.

Ну и мы делали атлас мира. Новый.

С тем, что Средневековье в мозгах как-то боком, но неумолимо напирало на нас, я с отцом был согласен.

Но неприятности сыпались на нас не от американцев непосредственно, а от нас самих. Наши властители дум и муд, как говорила молодежь, и это прижилось, планировали войну в 2015-м. Мне и отцу она была не нужна, а значит, моей Родине – тоже. Войны не хотела мать. Жена. Сашка и даже военный друг Петька. Не хотели под ружье мои солдаты «смыслового фронта» и отцовские дети «фабрик мысли». Наша церковь не находила этой войны в библейских пророчествах и призывала к сотворчеству с Богом, а не с Дьяволом.

Я был согласен на войну против себя, без сожаления увольнялся, бодро менял деятельность, не меняя настроения, гулял с ребенком и любил жену Кристину. Но война против всех казалась мне аморальной с детства, к тому же она была бы войной ни за что. Поэтому мы всем кагалом использовали многие средства, чтобы эта версия Реальности нас миновала. В Колизее, нашем клубе, салоне, офисе, Альма-матер, придворной церкви и месте дислокации петербургского Оракула прошла бурная дискуссия: моделирование и технологизация против персонального подхода. Все склонились в уважении, но к согласию не пришли, проблема: «если писать книгу для дураков, то только дураки ее и прочтут» – осталась. Частично правы были обе стороны: модельщики утверждали, что искусство не передается и подмастерье может мастером и не стать, а персональщики кричали, что любая модель убирает субъекта и выхолащивает содержание.

Несчастные американцы, читая наши сценарии, валяющиеся с картинками на столах кофеен, пытались что-то вменить нам, но сценарии войны с Америкой, абсурдные и не очень, все равно всплывали на заборах. Жена смеялась, она сказала мне, что стоит всем открыто рассказать, как ты пылаешь страстью к какому-то человеку, все сразу отметут твою с ним действительную связь. Я задумался. Я, правда, всегда «прятал лист в лесу», но никак не думал, что это так легко может быть использовано против меня. Никогда не учите женщин стратегии, у них нет никаких ограничений по переводу этого знания на самый что ни на есть бытовой уровень, где вам хана, крышка, ведь вы же – мыслитель! Жан-Жак Руссо! Марк Аврелий! С тоски я заполнил карточку сценарного ландшафта наших отношений с Кристин в горизонте 10 лет и купил ей модные духи сезона. А еще бывшая американка…

Притяжение-отталкивание, черные дыры, белые дыры, планеты и астероиды, куча астрономической терминологии, через которую мы описывали сценарные процессы, давала нам силу Космоса и право вскочить на резонанс или слиться из дыры вовремя.

Если в далеком 2012-м, когда была Олимпиада в Лондоне и они, англичане, вдруг спели наше инженерное возрождение, а потом Брюс Виллис выступил против авторского права как дикости беспощадной, мы ставили на то, что точечное влияние возможно, а из точек рождаются сети. Мы бились даже за общественное мнение, будь оно трижды неладно, потому что судят там по меньшему уму.

Мы бились, потому что спроектированное принималось за естественное и люди превращались в стадо баранов, текущее по вымышленному тренду.

Если у американцев есть лишние сто тысяч на эту реку в никуда, то в моей стране людей маловато, и я не чурался тупо и бесславно ходить в народ и по В.Высоцкому «не вникнут – разъяснять!» Тусовки. Салоны. Клубы. Собеседование о будущем. Мистерии и спектакли были про это. Когда все кричали про ренессанс культуры и возрождение интереса к знанию, то вклад нас с отцом тут конечно был. Искусство про прошлое не бывает.

Я также хорошо понимал, что без «Авроры» революция как-то не смотрится, и пьяных солдат и матросов с якобы пассионарным всплеском нельзя сбрасывать со счетов. Правда, не стоит искать таковых в постиндустриальном городе, где каждый приезжий ищет идентичности. А каждый горожанин – уникальности. Вместе они, сталкиваясь, порождают разрешение конфликта между Реальным и Действительным. Дерутся или уходят в мучительный годовой игнор, но что это меняет? Потом кто-то один или оба доходят до того, что бывает персональное: то важное в общем большом деле – и по методам, и по теме – именно этому человеку. Он перестает сравнивать качество совести с количеством прибыли и попадает в наши клубы и начинает влиять на позитивный сценарий, то есть определенно не хочет войны в 2015-м.

Как получилось, что грядущая война так бодро вмешалась в нашу жизнь? Стала определять наши мысли и дела, исследования и озарения? Да все просто: сценарный ландшафт территории – сложное и красивое здание, динамичное, плывучее и нуждающееся в уважении, потому что того и гляди попадешь в черную дыру. Это раз. Война, по моему старому школьному представлению, заботливо подсунутого отцом, это упрощенное управление. Это два. Так значит, против деревянного, не текущего, вырожденного ландшафта нет никакого приема, кроме как завоевать, проблематизировать, разрушить, разворошить – нужное подчеркнуть! Уехав в Америку, я весь первый год ощущал в затылок горящее дыхание войны всей Америки против меня. Я, как Мюнхгаузен, вытащил себя из болота, кинул в бой, и вернулся, вполне себе поднаторевшим в сценировании. А мог бы быть и съеден, побежден и обманут, и так случилось со многими. Действительно! На войне многое погибает, даже если она информационная. Много зомби ходит сегодня по городу, они были проблематизированы постиндустриальным миром, не выжили и бродят теперь без воли. Без персонального. Только отдельное – принадлежавшее идентичному, будет теперь их судьбой. Их вставят в таблицу и присвоят ярлык. А живые люди из таблицы выпирают: сразу видно, что в клеточках им тесно, и они их сломают и уйдут. Я быстро отучил Кристин думать с помощью чужих словоформ, и она стала ловить меня на клише. Я смеялся. Потом она сказала, что перевела какую-то русскую поэму на английский в подарок мне на день рождения. Я прочел и понял, что она сделал меня героем с помощью перевода, и как у нее это вышло, не знаю. Никогда не учите ничему женщин. Они все извратят, то есть выйдут из ваших врат, и дальше вам их снова туда придется заманивать. Я любил Кристин. Я любил Родину. Никакой язык не может сделать из недоамериканки Афину, играющую словами и шутя прославляющую своего героя за пределами его удела. Мне придется не пасть в ее глазах.

«Война как упрощение управления живет по своим законам», – говорил отец. Он плел свою паутину, непозволительно доверяя едва сложившимся сообществам. У него было мало времени. Он боролся. Я играл. Он мне прощал. Я за него боялся.

Даже Петька был подключен для выстраивания иерархии скриптов войны. Старая как мир тема всплывала не только гибелью адмирала Рожественского во время Русско-японской, но и новыми гранями информационных боев. Мама сидела и вязала свои кружева снова у нас на кухне. И Сашка с гитарой. Перед войной все собираются, еще перед войной был ренессанс кинематографа, обычного и интерактивного театра, живописи и всякой психотерапии с камешками, тряпочками, ванночками и прочими лепестками роз. Зачем она? Война упрощает все процессы. Люди в 14-м году прошлого века стремились продлить свой золотой век. Старое и иное перестали ругаться и стали дополнять друг друга. Мама читала свое советское: помиритесь, кто ссорится…

Я негодовал: если война есть оператор над пологим ландшафтом, то какого дьявола она придет ко мне в город? Где небо уже стало зеркалом, вертикаль есть, выжигание Москвой недопрекратилось, и на Невском уже возрождается нечто… Зачем мне война, на которой точно погибнут люди, которых у меня и так мало?

Второй вопрос вытекал из первого: какие есть еще операторы над пологим пространством сценариев? Неужели устойчивое развитие, которое привезли из-за бугра, поставит мне крест на какой-нибудь Твери, Перми или Казани? Да нет же!

Отец обсуждал с Сашкой, что в сценарном пространстве является плитой? Базовый сценарий? Он часто инерционный, потому что такой уж у нас субъект прогнозирования. Но нет! Плиту должен определять миф, деятельность, персоны, может быть?

Отец ругался, что я все еще не могу пиктографировать трехсторонние конструкции. Он говорил, что на некоторых территориях моя схема быстро вырождается в точку; в Новосибирске миф о том, что он, город, суть «запасной аэродром страны» определяет базовую деятельность – ожидание следующей войны. А персон там нет. Вот и все. Там коллапс… Я был не против, моя простая модель грубо работала. В Питере вашем, вот, много мифов. О Петре, о том, что всем миром строили, о революциях – создании иного, о культуре, которая только тут и осталось, и с деятельностями хорошо, но персон, акромя нас безумных, – нет, и тени города из прошлого густеют над нами.

Отец мне говорил, что там, где произойдет вертикальное развитие, нужен или возможен другой оператор.

Я видел следующую плоскость социосистемного кубика, на которой эти самые иллюзорные процессы просто стояли в середине, так – промежуточные, постиндустриальные… Там где война – стоял прыжок, там где упаковка – возвращение к основаниям, так где суеверие – новые догматы, там где контроль – экзамен, который организует и оплачивает сам учащийся.

Это были уровни самоорганизации, где человек прыгал в сторону или вверх часто, потому что многие прыгали, где модно было вдумываться в смысл происходящего и сокращать-расширять потребление под задачу, а не ради потребления. Там было модно усомневать Бога и мироустройство, но это было небезопасно, и устраивалось развлечение с инфраструктурой рефлексии и диспутов, где не забалуешь. Там, в моей Утопии, было обучение и экзамен как праздник рефлексии, к которому ты готовишь дом и стол, и на него приходят те, кого ты можешь дерзнуть пригласить, но у них есть кодекс, как у присяжных, и этот кодекс тебе неизвестен.

Я просто знал элементарный факт, когда учитель в старшем классе попросил нас опросить друг друга по теме, оценки за это были в среднем ниже, чем у лояльного к нам преподавателя, который давно привык к тому, что тень универсального образования – уже только тень и его предметом в классе будет заняты на пять процентов пять же процентов учеников… Потом я долго не появлялся в Питере, а во сне мне снились волнистые сценарные ландшафты, оставленные вполне себе реальными бомбами на земле. И мне почему-то нравился этот неравновесный мир, в котором между верхом и низом воронки была большая разница в уровне жизни и качестве мысли, а идея равных прав для всех была забыта за необходимостью поступать каждый раз по совести, разуму и сердцу, иначе – смерть! А в этот далеко не равносторонний треугольник с размаху еще и не попадешь!