1. Капитализм с точки зрения концепции трех типов собственности и управления

1. Капитализм с точки зрения концепции трех типов собственности и управления

К моменту появления на свет капиталистического способа производства история человечества шла по двум магистральным путям. Оба этих пути были представлены социальными организмами с аграрной, причем земледельческой, экономикой; в стороне от них остались скотоводческие народы с их кочевым феодализмом, а также многочисленные социальные организмы в разных частях света, задержавшиеся в своем развитии иногда на стадии первобытного коммунизма, а большей частью — на том или ином отрезке перехода от первобытного к классовому обществу. Социальные организмы, шедшие по первому пути, переживали этап феодализма; по второму — этап азиатского способа производства. Часто встречались и смешанные варианты, крупнейшим из которых был Китай с его разнообразием природных условий. Оба магистральных пути пролегали через одни и те же стадии развития производительных сил, и каждой из них соответствовали иногда два (азиатский и феодальный), иногда три (азиатский, феодальный и античный)¹ способа производства. В работе «Основные вопросы марксизма» Плеханов писал об этом:

«По замечанию Маркса, восточный, античный, феодальный и современный нам буржуазный способы производства могут быть рассматриваемы, в общих чертах, как последовательные („прогрессивные“) эпохи экономического развития общества [ср.: 396, c. 7. — В. Б.]. Но надо думать, что когда Маркс ознакомился впоследствии с книгой Моргана о первобытном обществе, то он, вероятно, изменил свой взгляд на отношение античного способа производства к восточному („восточным“ Плеханов называет здесь азиатский способ производства. — В. Б.). В самом деле, логика экономического развития феодального способа производства привела к социальной революции, знаменовавшей собою торжество капитализма. Но логика экономического развития, например, Китая или древнего Египта, вовсе не вела к появлению античного способа производства. В первом случае речь идет о двух фазах развития, одна из которых следует за другою и порождается ею. Второй же случай представляет нам скорее два сосуществующих типа экономического развития. Античное общество сменило собою родовую общественную организацию, и та же организация предшествовала возникновению восточного общественного строя. Каждый из этих двух типов экономического устройства явился как результат того роста производительных сил в недрах родовой организации, который, в конце концов, неизбежно должен был привести ее к разложению. И если эти два типа значительно отличаются один от другого, то их главные отличительные черты сложились под влиянием географической среды, в одном случае предписывавшей обществу, достигшему известной ступени роста производительных сил, одну совокупность производственных отношений, а в другом — другую, весьма отличную от первой» [518, с. 216–217]

В ходе дальнейшего изложения мы увидим, что в XX веке на одной и той же «ступени роста производительных сил» существовали два способа производства: капиталистический и неоазиатский, — на каждом из которых была основана своя общественно-экономическая формация. Таким образом, в общем подтверждается мысль П. Абовина-Егидеса: «…каждому² уровню технического развития соответствует не одна общественно-экономическая формация, как утверждал Маркс, а определенный круг их» [1]. Способы производства, на которых основаны формации «одного круга», в свою очередь составляют собою круг — круг таких комбинаций производительных сил с производственными отношениями, в которых первый элемент, производительные силы, по уровню своего развития относительно одинаков, а количество вариаций второго элемента, производственных отношений, определяется количеством вариаций характера производительных сил (например, под влиянием природных условий или места в международном разделении труда). В истории человечества можно выделить два таких круга: первый-азиатский, античный и феодальный, второй-капиталистический и неоазиатский способы производства.

Капиталистический способ производства появился на свет в Европе и оттуда распространился по всему миру (иногда встречаясь со своими развивающимися зародышами за пределами Европы — например, в Японии — и ускоряя их рождение). То, что переход к капитализму впервые состоялся в феодальном социальном организме, вовсе не свидетельствует о неспособности азиатского способа производства довести прогресс производительных сил до уровня, необходимого для появления капитализма. Такой уровень был достигнут в арабо-исламском мире раньше, чем в Европе, а в Китае — еще раньше. Однако все упиралось в природные условия, при которых даже относительно постепенный срыв больших масс крестьян с земли и превращение их в пролетариев, готовых пойти в город искать работу, неизбежно и сразу вели бы к развалу сельского хозяйства, а значит, всей аграрной экономики в целом. Компенсировать нарушение кооперации сельскохозяйственного труда больших масс людей могло бы лишь применение столь же совершенных орудий труда, как те, которые начали массово производиться в Европе только на таком уровне развития промышленности, для достижения коего потребовалось несколько веков — веков, в течение которых сельское население Европы неуклонно и довольно быстро усиливающимся потоком перемещалось в города. Очевидно, что в социальных организмах с азиатским способом производства дальнейший прогресс производительных сил и переход к капиталистическому способу производства были возможны только под воздействием извне — в результате ввоза товаров из стран с индустриальной экономикой (то есть такой экономикой, где главной и основной отраслью производства является промышленность).

Промышленность развилась из ремесла, игравшего в аграрной экономике подчиненную по отношению к сельскому хозяйству роль. Процесс этого развития в разных частях света, особенно в Европе, подробно описан и хорошо изучен; поэтому мы ограничимся здесь констатацией нескольких фактов, важных для нашего дальнейшего изложения. Степень кооперации труда в промышленности настолько более высока, чем в ремесле, что эта количественная разница перерастает в качественное различие между промышленностью и ремеслом. В своем развитии промышленность прошла до XX века две стадии: мануфактуру и крупное машинное производство. Мануфактурная промышленность отличается от ремесла только многократно более высокой степенью кооперации труда; машинное производство — еще и тем, что между человеком и предметом его труда встает, в качестве орудия труда, автомат. Кооперация труда в промышленности отнюдь не уничтожает его разделения: хотя в промышленном производстве множество человек трудится согласованно и по единому плану; хотя, по мере прогресса промышленности, в создании конечного продукта труда участвует все большее количество человек, последовательно обрабатывающих сырой материал (такая тенденция устойчиво действовала в развитии промышленного производства вплоть до НТР), — однако при всем этом промышленные рабочие, индивидуальные действия которых сливаются в единый процесс кооперированного труда, остаются столь же независимыми друг от друга в процессе управления своими индивидуальными действиями, как и средневековые ремесленники. Правда, машинное производство в некоторой — иногда в большей, иногда в меньшей-степени ослабляет тенденцию все более узкой специализации рабочих, очень сильно проявляющую себя в мануфактуре, и облегчает перемену труда рабочими³. Однако таким образом машинное производство подводит техническую базу не под отрицание самого разделения труда, а лишь под размывание одного из его проявлений — специализации работников по разным видам деятельности (причем недостаточную для полного размывания такой специализации). А раз промышленность влечет за собой кооперирование труда при сохранении его разделения, то из этого следует, что переход от аграрной экономики к индустриальной означает авторитаризацию управления производством. И действительно: по мере того, как промышленность в процессе своего развития оттесняла сельское хозяйство на задний план в общественном производстве; по мере того, как все новые и новые отрасли производства, наука, искусство сращивались с промышленностью и переходили на промышленную основу; по мере того, как промышленные предприятия укрупнялись, вступали во все более тесные и многосторонние связи друг с другом; по мере того, как в результате прогресса промышленности количественное соотношение между населением деревень и населением городов изменялось в пользу последнего сперва в Европе, а затем и во всех остальных частях света, — по мере всего этого происходила авторитаризация управления не только производством, но и распределением, обменом и потреблением материальных благ. Соответственно, в системе отношений собственности на производительные силы нарастала доля отношений авторитарной собственности.

* * *

Излагать историю капитализма от эпохи Возрождения до 1917 года мы здесь не будем, а интересующимся ею рекомендуем обратиться к марксовому «Капиталу» и ленинской работе «Империализм, как высшая стадия капитализма». Отметим здесь лишь несколько моментов, важных для понимания капитализма с точки зрения концепции трех типов собственности и управления.

1) Главными действующими лицами в капиталистическом обществе являются:

главы более или менее крупных авторитарно управляемых групп, являющиеся верховными собственниками (по отношению к своим подчиненным-авторитарными, по отношению друг к другу — частными) средств производства и рабочих сил-рабочих сил непосредственных производителей и администраторов, образующих бюрократический аппарат управления непосредственными производителями. Непосредственные производители и администраторы делают себя подчиненными этих лиц, а свою рабочую силу-их собственностью, продавая ее им. Однако в результате такой самопродажи они не становятся рабами, поскольку продают свою рабочую силу частично — а) поступают в подчинение к нанимателю не на все 24 часа в сутки, а лишь на часть суток (кроме того, бывают еще такие вещи, как выходные и отпуска); б) обязуются выполнять не любой приказ нанимателя, но лишь приказы по поводу более или менее четко определенных видов деятельности; в) как правило, продают свою рабочую силу не пожизненно, а лишь на определенный срок⁴;

сами непосредственные производители, продающие свою рабочую силу нанимателям. Следует отметить, что по отношению к работнику, нанимающемуся на работу в данном капиталистическом предприятии (фирме, корпорации и т. д.), нанимателем является не только глава (один человек или коллегия) данной авторитарно управляемой группы, но и вся та часть этой группы, которая состоит из людей, стоящих в данной группе на более высоких ступенях иерархической лестницы, чем та ступень, на которой окажется работник в результате своего устройства на работу в данном предприятии. Глава предприятия является лишь верховным нанимателем, воплощающим в себе единство этой подгруппы-совокупного нанимателя. Таким образом, по отношению к непосредственному производителю в качестве совокупного капиталиста выступает не только глава фирмы, но и все подчиненные ему начальники, составляющие административный аппарат последней.

Мы видим, что на капиталистическом предприятии каждый начальник выступает по отношению к своему подчиненному как частичка совокупного капиталиста, единство которого воплощено в главе фирмы, а по отношению к своему начальнику-как пролетарий. Возьмем наугад любого работника капиталистической фирмы, являющегося одновременно чьим-то начальником и чьим-то подчиненным, и попробуем определить, кто он в большей степени: капиталист или пролетарий? Если он в большей степени не причастен к собственности на средства производства и рабочие силы, находящиеся в авторитарной собственности данной фирмы, чем причастен к ней, то он пролетарий; если же наоборот, то он (как мы уже говорили об этом выше) капиталист⁵. Между этими двумя классами, основными для капиталистического способа производства, простирается слой администраторов, являющихся примерно в равной мере капиталистами и пролетариями;

очевидно, этот слой является особым классом, переходным между двумя основными, подобно феодальным администраторам и мелкой бюрократии азиатского типа. Что же это за класс? Марксисты XX века полагают, что мелкая буржуазия:

«…дело идет прежде всего о мелкой буржуазии нового, капиталистического типа, о промышленных, торговых и банковских служащих, о чиновниках капитала…» [649, с. 300].

Однако вся эта публика отличается от парцелльных крестьян, ремесленников-кустарей, государственных чиновников и бюрократов из профсоюзных организаций и политических партий тем, что, подобно пролетариям, выносит на рынок только один товар — свою рабочую силу. С другой стороны, мелкие буржуа могут быть причастны к собственности разве что на рабочие силы членов своей семьи (если же у мелкого буржуа появляется наемный работник, то наш хозяйчик переходит в другой класс — становится буржуем, капиталистом. И хотя новоиспеченный буржуа еще не стал большим, но быть «мелким буржуа» он уже перестает): а вот представители того класса, о котором мы говорим, причастны к собственности на рабочие силы некоторого количества наемных работников, будучи при этом частью «совокупного капиталиста», эксплуатирующего пролетариев. Значит, это другой класс: назовем его классом капиталистических администраторов.

2) Частенько приходится встречаться с возражением против ленинской концепции двух, последовательно сменяющих друг друга фаз развития капитализма: стадии свободной конкуренции и стадии монополистического капитализма, или империализма. Так, один из крупнейших французских экономистов XX века Фернан Бродель пишет:

«…Ленин… писал в той же брошюре („Империализм, как высшая стадия капитализма“. —В. Б.): „Для старого капитализма, с полным господством свободной конкуренции, типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с господством монополий, типичным стал вывоз капитала“. Эти утверждения более чем спорны: капитализм всегда был монополистическим, а товары и капиталы всегда перемещались одновременно, поскольку капиталы и кредиты всегда были самым надежным средством выхода на внешний рынок и его завоевания. Задолго до XX века вывоз капитала был повседневной реальностью — для Флоренции начиная с ХIII века, для Аугсбурга, Антверпена и Генуи — с XVI. В XVIII веке капиталы путешествуют по Европе и по всему миру. Надо ли повторять, что все те методы, приемы, уловки, к которым прибегает капитал, не родились между 1900 и 1914 годами. Все они давно известны капитализму…» [64, c. 120–121].

«…истинный капитализм, всегда многонациональный, родственный капитализму великих Ост- и Вест-Индийских компаний и разного масштаба монополий, юридически оформленных и фактических, которые некогда существовали и в принципе, в основе своей аналогичны монополиям сегодняшним. Разве мы не имеем права утверждать, что дома Фуггеров и Вельзеров были транснациональными, как сказали бы сегодня? Ведь они были заинтересованы в делах всей Европы, а представителей имели и в Индии, и в Испанской Америке. И разве Жак Кер веком раньше не вел дел аналогичного размаха на территории от Нидерландов до Леванта?» [65, c. 35].

Правда то, что капиталистические монополии существовали не только на протяжении всей истории капитализма, но и задолго до возникновения этой общественно-экономической формации. Однако до конца ХIХ — начала XX вв. монополии

а) в разное время контролировали различные отдельные отрасли экономики различных регионов земного шара; до XX в. никогда не бывало так, чтобы вся экономика всего земного шара управлялась относительно небольшим числом монополистических объединений;

б) с момента возникновения промышленности и вплоть до XX в. капиталистические монополии, как правило, возникали в сфере торговли и банковской деятельности. Промышленные монополии встречались реже, их значение в функционировании и развитии экономики было в общем меньше (разумеется, бывали и исключения из этого правила), и возникали они большей частью на периферии капиталистического мира; как правило, в роли монополиста в той или иной отрасли промышленности выступало государство;

в) до конца XIX — начала XX в. о сращивании промышленного, торгового и банковского капитала в единый финансовый капитал не приходилось говорить как о явлении, типичном для капиталистической экономики;

г) хотя в капиталистической экономике, по словам Броделя, «товары и капиталы всегда перемещались одновременно», однако до конца XIX века вывоз товаров явно преобладал — в денежном выражении — над вывозом капитала, а с начала XX в. это соотношение, несомненно, стало превращаться в свою противоположность (конечно, в отдельные периоды в отдельных регионах мира можно найти ряд исключений из этой общей закономерности)⁶.

Короче говоря, до XX века в социальных организмах с капиталистическим способом производства в системе отношений собственности на производительные силы и управления производством, распределением, обменом и потреблением еще преобладали отношения частной собственности и индивидуального управления, хотя их доля по сравнению с долей отношений авторитарных собственности и управления постепенно уменьшалась⁷; в XX же веке в капиталистической экономике уже преобладают отношения авторитарных собственности и управления.

3) Однако, до какой бы степени ни был концентрирован и централизован капитал в социальном организме с капиталистическим способом производства, все равно в данном социальном организме остается несколько авторитарно управляемых групп — собственников средств производства и рабочих сил своих членов. Если бы осталась только одна такая группа, то рабочая сила перестала бы быть товаром, и капиталистический способ производства, вместе с основанной на нем общественно-экономической формацией, сменился бы каким-то новым способом производства и новой экономической формацией.

Объект становится товаром лишь в том случае, если он предназначен для обмена, — то есть для того, чтобы перейти из собственности одного субъекта в собственность другого, в то время как некий другой объект перейдет из собственности второго субъекта в собственность первого. Само собой разумеется, что субъекты — участники обмена относятся друг к другу как частные собственники обмениваемых объектов, распоряжающиеся ими независимо друг от друга (т. е. управляющие ими индивидуально по отношению друг к другу). Обмен уже по своему определению, которое мы приняли выше, есть индивидуально управляемая деятельность: договор партнеров по обмену, сошедшихся в цене, принципиально отличен от взаимной координации действий членов одного коллектива, он не есть результат «вмешательства партнеров в дела друг друга», он — всего лишь механическая равнодействующая индивидуальных, независимых друг от друга воль⁸. Поэтому чем больше коллективных или авторитарных отношений собственности и управления существует между партнерами по обмену, тем в меньшей мере обмен является самим собой. А из этого, в свою очередь, следует, что если работник, не владеющий (так же, как и пролетарий) средствами производства и потому не способный стать ремесленником (а также не обладающий некоторой суммой денег, достаточной для того, чтобы заняться мелкой торговлей), вынужден устраиваться на работу лишь к одному хозяину, не имея возможности выбирать между разными работодателями, то рабочая сила такого работника не является товаром, а «зарплата», получаемая этим работником, — ценой его рабочей силы. Тони Клифф правильно отмечает:

«…необходимо выяснить, каковы те специфические условия, которые необходимы для ее (рабочей силы. — В. Б.) превращения в товар. Маркс называет следующие два условия: во-первых, чтобы рабочий был вынужден продавать свою рабочую силу, не имея других средств к существованию, поскольку он „свободен“ от средств производства; во-вторых, чтобы рабочий мог продать свою рабочую силу, поскольку он является ее единственным собственником, т. е. может свободно ею распоряжаться⁹. Свобода рабочего, с одной стороны, и его зависимость — с другой, демонстрируются „периодическим возобновлением его самопродажи, переменою его индивидуальных хозяев-нанимателей и колебаниями рыночных цен его труда“ [400, c. 590]…

Если существует лишь один работодатель, то „перемена хозяев-нанимателей“ невозможна, а „периодическое возобновление самопродажи“ становится простой формальностью. Когда существует много продавцов и всего один покупатель, договор также становится лишь формальностью» [280, c. 169–170].

В этом случае отношения авторитарной собственности на рабочую силу работника преобладают в системе отношений между ним и работодателем над отношениями индивидуальной собственности данного работника на свою рабочую силу еще до того, как этот работник пришел устраиваться на работу к данному работодателю. Если в авторитарно управляемую группу, являющуюся такого рода работодателем, входит несколько предприятий и учреждений, то работник, выбирая между ними, не выбирает себе работодателя; если он уходит с одного из них и устраивается на другое, то он все равно остается у того же хозяина. Бюрократы, составляющие верхушку подобной авторитарно управляемой группы, не являются капиталистами, рядовые наемные работники — пролетариями, а средние и мелкие бюрократы, соответственно, — капиталистическими администраторами.

Вроде бы все ясно… однако на самом деле все не так просто. Во-первых, следует отметить, что возможна такая ситуация: в границах данного государства существует только одна авторитарно управляемая организация, эксплуатирующая не являющихся рабами работников (например, то же государство), однако эти самые работники имеют реальную возможность выезжать за пределы «своего» государства на тот или иной срок на заработки, самостоятельно подыскивая себе работу. Здесь мы имеем следующее: территория и население данного государства являются частью более широкого социального организма; данное государство, будучи не только государством в узком смысле слова, но и субъектом экономической деятельности, является одной из капиталистических фирм, существующих в этом социальном организме; наконец, рядовые эксплуатируемые работники — жители данного государства являются пролетариями.

Во-вторых, возможна и такая ситуация: постоянные жители данного государства не имеют реальной возможности ездить за рубеж на заработки, при этом самостоятельно подыскивая себе работу, а приезжие — устраиваться на работу в границах данного государства; в этих границах существует одна крупная авторитарно управляемая организация, эксплуатирующая не являющихся рабами работников, и наряду с нею — некоторое количество таких же эксплуататорских организаций, независимых от нее, но очень мелких, играющих ничтожную роль в экономике. В такой ситуации возникает вопрос: настолько ли ничтожна роль этих мелких эксплуататоров, что их не нужно принимать в расчет — и следует прийти к выводу, что в этой стране нет капитализма? Или же эти мелкие эксплуататоры все же играют не настолько ничтожную роль, чтобы, игнорируя ее, отрицать наличие капитализма в данной стране? Чем следует руководствоваться в данной ситуации, чтобы провести ту грань, за которой кончается капитализм?

Здесь надо смотреть, насколько реальна для жителей данного государства возможность выбора между разными работодателями. Возьмем это государство в некий момент времени и посмотрим, каково содержание вышеупомянутых мелких эксплуататорских организаций в его экономике. Допустим, что та мера содержания этих организаций в экономике данной страны, которая имеет место в настоящий момент, сохранится в течение срока, равного средней продолжительности человеческой жизни для жителей этой страны. Так вот, если при этой мере более 50% постоянных жителей данного государства хотя бы раз в жизни встретятся с одной из таких мелких организаций, в принципе способных купить рабочую силу у того или иного человека и действительно регулярно покупающих чью-то рабочую силу¹⁰, — значит, в этой стране в данный момент времени есть капитализм. Если же таких людей окажется менее 50%, то из этого будет следовать, что в этой стране в данный момент времени либо возобладал некий некапиталистический экономический уклад, существующий в рамках капитализма¹¹, либо имеет место не капитализм, а другой способ производства.

И наконец, в XX веке сплошь и рядом встречается такой тесный сплав различных монополий (в том числе и государства как субъекта экономической деятельности), что создается впечатление, будто в границах данного государства возник единый аппарат авторитарного управления, владеющий почти всеми производительными силами и управляющий почти всей экономической деятельностью в данной стране, ставший единственной эксплуататорской организацией в ней. Один из наиболее ярких примеров — фашистская Германия:

«15 июля 1933 г. были опубликованы два закона, ставшие важными вехами в развитии государственно-монополистического капитализма.

Для координации экономики в масштабе всей страны был создан Генеральный совет германского хозяйства. Его состав ярко отражал классовую сущность фашистской диктатуры: в числе 16 членов в нем было 9 крупных монополистов, 4 крупных банкира и 2 крупных агрария.

…Генеральный совет играл ведущую роль в руководстве экономикой, здесь обсуждались планы хозяйственного развития страны. …

Второй закон служил всемерному усилению концентрации капитала, стимулируемой фашистским государством. Закон предусматривал принудительное картелирование мелких предприятий. … Общее число картелей неуклонно росло: с 2000 в 1925 г. до 2200 в 1935 г. и до 2500 в 1936 г. Число акционерных обществ уменьшилось, поскольку ликвидировались все общества с капиталом менее 100 тыс. марок и запрещалось образование новых с капиталом менее 500 тыс. марок. Если в 1932 г. было 9634 акционерных общества, то в 1933 г. их число уменьшилось до 9184, а в 1934 г. — до 8618. Но зато увеличился капитал наиболее могущественных из них. …

Главнейшим шагом на этом пути стал закон о подготовке органического построения германской экономики от 27 февраля 1934 года. Закон внес коренные изменения в управление экономикой, распространив на нее принцип фюрерства. Все предпринимательские союзы переходили в подчинение министерства экономики и возглавлялись „фюрером германского хозяйства“. Им был назначен Ф. Кесслер — глава объединения электропромышленников. Документально доказано, что этот закон подготовили ведущие монополии, о чем свидетельствует записка Имперского союза германской промышленности» [242, c. 229–230].

«Приведем в пример сельскохозяйственные законы в национал-социалистской Германии. Каждый крестьянин получает в зависимости от размеров своего хозяйства план от государства, определяющий: сколько произвести картофеля, зерновых, молока, яиц, мяса, а также и цены, по которым он продаст их государству. Он не может продать эту продукцию другому покупателю. Государство диктует, что произвести, за сколько продать и кому. …

…Закон о „наследственных дворах“ от 29 сентября 1933 года объявляет неделимыми приблизительно 5 с половиной миллионов сельских хозяйств, имеющих площадь минимум 10 гектаров. Такое хозяйство может перейти по наследству не только старшему сыну, но и тому, кого фашистская власть сочтет самым достойным… „Если нет наследника, достойного быть сельским хозяином… — пишет Вальтер Дарре (руководитель аграрно-политического отдела НСДАП, министр продовольствия и сельского хозяйства. — В. Б.), — по предложению имперского сельского руководителя у этого крестьянина может быть отнято право собственности на наследственный двор и передано предложенному им лицу. Это суровое распоряжение действует воспитательно на сельское сословие и оправдывает цель — сохранение сельской чести“» [199, c. 291].

«…законом от 22 июня 1938 года была введена всеобщая принудительная трудовая повинность. Этим законом имперскому управлению по обеспечению рабочей силой предоставлялось право посылать на любую работу (на ограниченное время) каждого жителя любой профессии или возраста; при отсутствии специальной подготовки мобилизуемые обязывались пройти соответствующий курс обучения» [242, с. 240].

Как видим, и промышленность, и сельское хозяйство (добавим: и торговля, и банковское дело) Германии оказались при гитлеровском режиме полностью под контролем монополий (главной из которых являлось государство), в высокой степени сросшихся в единый аппарат авторитарного управления¹². Возникает вопрос: в какой именно степени? Если данные монополии стали представлять собой единую организациюв большей мере, чем разные организации — значит, тогда в Германии либо исчез капитализм, либо в рамках капиталистического способа производства временно возобладал некий некапиталистический уклад; если же германские монополии все-таки продолжали оставаться в большей мере разными организациями, чем одной, то, следовательно, при Гитлере в Германии капитализм хотя и стал крайне монополистическим, но все же еще остался самим собой.

Когда общество в своем развитии достигает рубежа между некоторыми двумя этапами этого развития, то для того, чтобы определить (разумеется, определить для данного момента времени и участка пространства), по какую из двух сторон исчезающе тонкой грани, разделяющей эти два этапа, в большей мере находится данное общество, — для этого даже мелочь может иной раз иметь огромное значение. Наличие или отсутствие, казалось бы, самого ничтожного обстоятельства может свидетельствовать в такой ситуации о том, произошел или нет качественный скачок — переход от одного этапа развития общества к другому. Например, в случае с гитлеровской Германией решающим аргументом в пользу точки зрения, согласно которой там существовал капиталистический способ производства, является указание на следующий факт: хотя хозяева, главы монополий входили в состав коллегиальных органов, более-менее планомерно руководивших германской экономикой, которые подчинялись высшему руководству нацистской партии и государства, назначались этим руководством и, таким образом, являлись государственными органами, — однако при этом, во-первых, главы монополий сохраняли право передавать власть над своими фирмами по наследству (хотя государство в лице своего высшего руководства присвоило очень широкие права на вмешательство в процесс наследования капиталистических фирм), и, во-вторых, было совершенно невозможно отстранение главы фирмы от власти над ней (в том числе и лишение его права передавать фирму по наследству) только потому, что руководство партии и государства сочло целесообразным использовать его организаторские таланты в другой области¹³. В силу этого обстоятельства главы капиталистических фирм (за исключением, разумеется, фирмы под названием «государство») в нацистской Германии были все-таки в большей мере властны над своими фирмами, чем верхушка госаппарата¹⁴.

Описанные выше три ситуации встречаются в эпоху империализма отнюдь не в «химически чистом» виде: они всегда присутствуют вместе, будучи смешаны, в тех или иных пропорциях, друг с другом. При этом они являют богатейший спектр переходных форм от капитализма к неоазиатскому способу производства, о котором мы будем говорить ниже. В каждом отдельном случае приходится отдельно устанавливать, чего в данной форме больше — капитализма или неоазиатского способа производства. Здесь мы дали лишь краткий очерк основ методики, позволяющей решать задачи подобного рода; подробная разработка такой методики — дело не одного года и не одного человека.

4) Очень важную роль при капитализме, особенно при монополистическом, играют акционерные общества:

«Первые акционерные общества возникли в Англии (английская Ост-Индская компания,1600 г.) и в Голландии (голландская Ост-Индская компания, 1602 г.). Затем в XVII и XVIII вв. были созданы акционерные общества во Франции, Германии, Дании и в других странах. В XIX веке акционерные общества получают все более широкое развитие. В XX веке акционерная форма предприятий стала господствующей во всех развитых странах капиталистического мира. В США, например, на долю акционерных обществ приходится более 90% валовой продукции промышленности» [333, с. 451].

С точки зрения буржуазного права каждый владелец акций данной фирмы причастен к собственности на нее в степени, математически выражаемой отношением количества акций, находящихся в его собственности, к общему числу акций, выпущенных фирмой. Согласно букве того же буржуазного права, «высшим органом акционерного общества является общее собрание акционеров» [333, с. 450]. «Однако на практике обществом заправляет группа крупнейших акционеров, которым принадлежит контрольный пакет акций» [333, с. 450]. Это ничуть не противоречит букве закона, так как голоса на общем собрании распределены по формуле «одна акция — один голос». «Опыт показывает, что контрольный пакет акций не обязательно должен быть равен 51%, он может быть значительно меньше — 30–40%, а иногда даже 20–25%, поскольку в общих собраниях, как правило, не участвует значительная часть мелких и средних акционеров, а также акционеров, проживающих в отдаленных районах или за границей» [333, с. 451]. Таким образом, мелкий акционер не имеет никакой общественной возможности участвовать в распоряжении фирмой, акциями которой он владеет; реально он ни в коей мере не причастен к собственности на эту фирму. Согласно букве закона, он — член коллектива-собственника, но на деле его отношение к капиталу данной фирмы почти аналогично отношению вкладчика банка к капиталу этого банка — с той только разницей, что вкладчик по закону имеет право в любой момент забрать из банка не только наросшие на его вклад проценты, но и первоначальную сумму вклада, а владелец акций даже не имеет права изъять из капитала выпустившей эти акции фирмы сумму, соответствующую сумме номиналов принадлежащих ему акций.

Буржуазное право дает мелкому акционеру повод гордиться тем, что он является хозяином в глазах юристов, несмотря на то, что на деле он — нуль. Если количество акций данной фирмы, принадлежащих некоему субъекту — одному человеку или группе людей — недостаточно для того, чтобы дать ему реальную возможность участвовать в управлении этой фирмой, то эти акции никак не влияют на его место в системе отношений собственности по поводу данной фирмы. Если такой акционер до покупки им акций не был членом авторитарно управляемой группы, которой является выпустившая эти акции фирма, и относился к главе этой группы как частный собственник, не причастный к собственности на данную фирму, то после покупки им акций его отношение к фирме и ее главе останется прежним. Если же наш мелкий акционер до покупки акций фирмы был в ней пролетарием или капиталистическим администратором, то после покупки акций таковым он и останется. Ну, а если небольшое количество акций покупает менеджер высокого ранга, принадлежащий к верхушке управленческого аппарата фирмы и являющийся капиталистом в силу своего служебного положения, но до сих пор не являющийся крупным акционером фирмы и не ставший таковым в результате этой покупки, то последняя не сделает такого менеджера капиталистом в большей мере, чем он был до нее.

Что же касается крупных акционеров, участвующих в управлении фирмой, то в системе отношений собственности на эту фирму и управления ею, существующих между ними, могут преобладать — в разнообразнейших пропорциях — как коллективные, так и авторитарные отношения; при этом преобладание того или иного типа отношений в тех или иных пропорциях в общем обуславливается распределением акций, но жесткой корреляции здесь нет — сказывается действие и других факторов. Иными словами, нельзя сказать, что тот субъект, которому принадлежит 51% акций фирмы, всегда и во всех случаях причастен к собственности на фирму на 51%, а владелец 40% акций — на 40%; нельзя также сказать, что если акции фирмы распределены, к примеру, между двумя акционерами в пропорции 2/3: 1/3, то первый акционер всегда и во всех случаях причастен к собственности на фирму ровно в два раза более, чем второй. Например, если два начальника из одной фирмы являются крупными акционерами этой фирмы, владеющими одинаковыми пакетами акций, но при этом один из них подчинен другому, то первый начальник причастен к собственности на фирму в меньшей мере, чем второй.

Итак, мы видим, что буржуазное право создает иллюзию коллективной собственности там, где на самом деле доминируют отношения авторитарной собственности.

5) «Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного, или производительного, отделение рантье, живущего только доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство финансового капитала есть та высшая ступень капитализма, когда это отделение достигает громадных размеров» [347, c. 356–357].

Приведя эту ленинскую цитату, В. П. Матвеев сопровождает ее следующим комментарием: «Это положение полностью подтверждается как американской, так и западноевропейской действительностью. Управляющие акционерных обществ не обладают самостоятельной властью, а только лишь выполняют волю крупных акционеров, финансовой олигархии. И немало примеров тому, как владельцы капитала расправляются с не угодными им управляющими» [318, c. 177].

Мы видим, что и великий Ленин, и скромный советский кандидат экономических наук Матвеев разделяют предрассудок буржуазных юристов, согласно которому можно быть собственником и не иметь реальной возможности управлять своей «собственностью», можно реально управлять и в то же время не быть собственником. Однако если мы откажемся от этого предрассудка, то перед нами неизбежно встанет нелегкая теоретическая задача — показать, как с точки зрения концепции трех типов отношений собственности и управления выглядит следующий исторический процесс: по мере того, как свободно-конкурентный капитализм сменяется монополистическим, наследники глав фирм передоверяют управление фирмами наемным управляющим во все большей и большей степени. Это происходит двояким образом. Во-первых, владельцы сравнительно мелких фирм, чтобы избежать разорения, добровольно идут на поглощение их фирм более крупными, обращают свою долю капитала этих фирм в акции и живут на дивиденды с последних, полностью отстраняясь от управления тем делом, в которое вложены некогда принадлежавшие им деньги. Появление все большего количества таких людей в процессе вступления капитализма в высшую стадию своего развития — империализм — в большой мере обусловило тот рост слоя рантье в империалистических державах, о котором писал Ленин¹⁵. Во-вторых, наследники финансовых империй зачастую устраняются не только от текущего управления делами фирм, но и от того верховного управления, которое обычно называют распоряжением фирмой: они фактически перестают принимать решения по поводу назначения руководителей высшего (не говоря уже о среднем и низшем) ранга, по поводу общей деловой стратегии их фирм, а иногда даже по поводу ее продажи, дарения или завещания в наследство. Иногда такое устранение является полностью добровольным, но зачастую наследников просто оттесняют от управления фирмами, не оставляя им другого выхода, высшие менеджеры, нанятые еще предыдущими главами фирм. Разумеется, это происходит далеко не со всеми наследниками монополий¹⁶, но все-таки со многими из них. Случается так, что в результате всего этого пакеты акций перераспределяются в пользу менеджеров и их наследников, а бывшие наследники утрачивают не только реальную возможность распоряжаться фирмой, но и формальное, признаваемое законом право собственности на нее; однако сплошь и рядом «наследные принцы» становятся и остаются формально полноправными главами фирмы, закон признает за ними право собственности, они сполна получают огромные суммы дивидендов по своим акциям, но реальной общественной возможностью управлять «своими» фирмами не обладают¹⁷ — иными словами, реально не причастны (или почти не причастны, в малой мере причастны) к собственности на эти фирмы¹⁸.

Объяснение этого процесса таково: перед нами — не что иное, как ротация кадров верховных капиталистических собственников. Система отношений собственности то на одни, то на другие капиталистические фирмы меняется не только по своему типу (в связи со слиянием фирм в ней увеличивается содержание отношений авторитарной собственности), но и по ролям включенных в нее субъектов: в частности, старых верховных собственников вытесняют новые люди, ранее занимавшие более низкое место в иерархии управления этими фирмами. При этом соответствующие изменения права собственности отстают от изменения реальных отношений собственности: юридическим правом верховной собственности на капиталистические фирмы продолжают обладать люди, уже не являющиеся реальными верховными собственниками этих фирм; бывшие же главы мелких фирм, поглощенных крупными, обратившие свой капитал в акции, продолжают считаться в глазах закона причастными к собственности на фирмы, выпустившие эти акции. Отношения управления производством, распределением, обменом и потреблением изменяются тут же вслед за изменениями отношений собственности: так, наследники бывших верховных собственников, сами уже не являющиеся таковыми, но еще обладающие формальным правом верховной собственности, уже не распределяют себе свою долю прибыли — они получают ее из рук реальных верховных собственников фирм. То же относится и к бывшим владельцам исчезнувших мелких фирм, обратившим свой капитал в акции. Однако соответствующие изменения количественных соотношений между разными долями прибыли заметно отстают от изменений в отношениях распределения — и вот мы видим, что люди, кажущиеся верховными собственниками фирм лишь в кривом зеркале закона, получают на свое личное потребление не меньшую долю прибыли, чем в том случае, если бы они и на самом деле были верховными собственниками; а бывшие главы исчезнувших мелких фирм получают по своим акциям не меньшие суммы дивидендов, чем раньше присваивали в качестве верховных собственников своих фирм. Поэтому создается ложное впечатление, что эти рантье продолжают в полной мере относиться к классу капиталистов. На самом же деле они перестают быть капиталистами, превращаясь в деклассированные элементы: по своему социальному положению они сближаются с нищими, обитателями домов для престарелых и живущими в психбольницах идиотами, хотя и получают несравненно большую долю общественного богатства; это — люмпены высшего света.

С этой точки зрения становится понятной реальная подоплека той глупейшей иллюзии буржуазных юристов (как мы видели, разделяемой и марксистами — от «простых» до классиков), согласно которой тому или иному общественному строю может быть свойственно отделение собственности на что-либо от распоряжения этим самым «чем-либо» (иными словами, возможность управления и само управление могут устойчиво существовать друг без друга. Вообразим себе чудную картину — управление без возможности управления!) — в частности, капитализму якобы может быть свойственно отделение собственности на капитал от распоряжения им (в том числе и от «приложения капитала к производству»). Становится понятным также, как относиться к измышлениям буржуазных экономистов, утверждающих, что «в условиях монополистического капитализма… класс капиталистов самоустранился и к руководству пришли управляющие» [318, с. 176]: на самом деле многие управляющие просто выбились в капиталисты, вытеснив из рядов этого класса некоторых наследников старых капиталистов.

(Следует заметить, что паразитизм рантье гораздо более характерен для высокоразвитых, чем для средне- и слаборазвитых капстран. Зато в этих последних паразитизм реальных капиталистов проявляется гораздо более ярко, резко, грубо, чем в высокоразвитых капиталистических странах.)

6) Не только при капитализме рабочая сила участвует в производстве прибавочной стоимости в качестве товара. При античном способе производства капиталистическое применение труда рабов также было весьма широко распространено — особенно в фазе упадка античного строя. Однако только на той стадии развития производительных сил, когда верховным собственникам производительных сил стало выгодно покупать рабочую силу без ее носителей (разумеется, у них самих), в системе производственных отношений стало возможным не просто преобладание таких отношений, которые охватываются формулой «деньги — товар — деньги», но такое преобладание, которое способствует дальнейшему прогрессу производительных сил. Короче говоря, только тогда, когда развитие производительных сил вплотную подошло к возникновению промышленности (зачатки которой, правда, возникали то тут, то там на протяжении всей истории классового общества, но до эпохи Возрождения всегда оставались только зачатками), стало возможным (более того, неизбежным) рождение капиталистического способа производства и основанной на нем общественно- экономической формации.