2

2

«Не надо забывать суждения Сухомлинского о том, что мировоззрение не только система взглядов на мир, но и субъективное состояние личности.»

(Б. Марков, Вологда).

«Отрывать идейное воспитание от нравственного, как это иногда делают, не менее опасно, чем отрывать развитие ума от роста души.»

(Б. Васильева, Чита).

«Мне кажется, что нам всем надо хорошо усвоить положение XXV съезда КПСС о единстве идейно-политического, трудового и нравственного воспитания. В нем содержится точный методологический ключ к решению вопроса о формировании цельной человеческой личности.»

(Д. Павлов, Москва).

Положение о единстве идейно-политического, трудового и нравственного воспитания означает, что любая из этих частей играет незаменимую роль и надо сочетать их в формировании личности нового человека, его мировоззрения. Мне как писателю в этой формуле дорого четкое напоминание о важности воспитания нравственного, которое рассматривалось одно время как само собой разумеющаяся составная идейно-политического.

«Уроку» был посвящен ряд дискуссий в школах, библиотеках, институтах. Мне запомнилось выступление одной учительницы литературы, которая утверждала, что лично она не сталкивалась в жизни с жестокостью подростков. «Неужели никогда?» — раздалось в большом зале несколько голосов. Учительница литературы, радостно возбужденная речью (она говорила до этого о выпускных вечерах, экскурсиях, балах-маскарадах), смеялась, повторяя: «Что поделаешь, никогда!» Но когда она уже собралась уходить, кто-то в зале настойчиво повторил: «Неужели никогда?» И учительница вдруг задумалась: «Нет, был один случай». Помолчала, видимо восстанавливая его в памяти, добавила. «Давно, пятнадцать лет назад, когда я на юге работала». Чувствовалось, что это воспоминание ей неприятно, что оно отравило ей радость от удачного выступления, но она была честным человеком и поэтому заставила себя рассказать, что было тогда, на юге, пятнадцать лет назад.

— Была большая экскурсия, я и мой коллега-ботаник повели ребят в лес на несколько дней, чтобы они лучше узнали деревья и травы, и вот вечером обнаружилось, что нет одного маленького мальчика, то есть маленького по росту, по телосложению. — Она опустила руку ниже края трибуны, показав меру его телесной беспомощности. — Ну, товарищи его, пятеро, он был в их компании шестой, успокоили нас, будто бы сестра его нашла, забрала… А через семь дней, когда мы вернулись, то узнали, что его дома нет, и пошли и лес искать… Они, пятеро, привязали его к дереву и оставили привязанного. Мы его нашли на десятый день… — Она поежилась. — Конечно, жестокость, хотя и неосознанная. Поначалу играли…

В зале стояла нехорошая тишина. Но учительница на трибуне первой попыталась разрядить напряжение:

— Мы потом читали в этом лесу, у костров, «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева, «Как закалялась сталь» Островского. Мы устроили конкурс на лучшее исполнение стихов Маяковского о революции…

После дискуссии я подошел к учительнице, чтобы узнать, почему она уверена, что это чтение у костра и этот поспешно устроенный конкурс — самая действенная мера в борьбе с жестокостью. «Я полагаю, — ответила она несколько запальчиво, — что подобные мероприятия воспитывают молодежь идейно, а тем самым и нравственно. Человек, идейно воспитанный, безнравственным быть не может». — «Мне кажется, — возразил я, — что истина у вас поставлена на голову: суть в том, что человек безнравственный не может быть идейным. Богатство идейное неотрывно от этического. И это доказывает — и в жизни, и в литературе этика революционеров, то есть тех, кому, по замыслу, ваш конкурс и был посвящен. Они воспринимали идеи революции не одним умом, но и сердцем, и они жертвовали ради них жизнью, потому что были высоконравственны, человечны… Опасно, да и несерьезно умалять роль идей-но-политического воспитания, но само по себе, в отрыве от нравственного, автоматически оно личность нравственно содержательной не делает…» — «…как и воспитание нравственное, — заострила она, — не делает автоматически личность содержательной идейно». — «Вот и надо, — убеждал я ее, — сочетать, добиваясь целостности духовного мира человека». — «А мы и сочетаем», — согласилась она уже миролюбиво и перечислила темы сочинений, которые пишут ее ребята.

Это были хорошие темы. О самом радостном дне. О самом хорошем человеке. О самом любимом писателе. О самом веселом… О самом… Это были хорошие темы о жизни… без страданий! Но ведь подобного чисто райского обитания не существует сегодня даже в литературе, не говоря уже о реальной жизни, где люди не только радуются, любят, наслаждаются работой, вносят в мир новизну, но и страдают от чувства вины, раскаяния, неразделенной любви, тоскуют, болеют, умирают…

Само собой разумеется, что надо все время открывать детям радостное и хорошее в жизни, чтобы они, став большими, это утверждали с новой силой и новой верой в торжество добра. Но надо и учить их с малых лет сохранять мужество и человечность в ситуациях безрадостных.

Надо учить их мужеству жить. А воспитание в духе бездумного оптимизма людей мужественными не делает. И не делает их человечными.

Эта статья, как и судебный очерк «Урок», рождена острой тревогой за «опасный» — особенно в сегодняшнем все усложняющемся мире — возраст (четырнадцать-семнадцать!), когда личность ищет, формируется, решает — или не решает — для себя на всю жизнь вопросы добра и зла; когда определяется ее миропонимание; когда складываются — или не складываются — ее нравственные основы. Оправданно и отрадно, что наше общество сосредоточивает все больше усилий на воспитании человека в этом возрасте, что само понятие «подросток» наполняется новым, общественно значимым содержанием, ибо борьба идет не за одно лишь сегодняшнее, но и за завтрашнее поведение юного человека, за всю его дальнейшую судьбу, за то, чтобы человеком он оставался в любых обстоятельствах, в любых, самых непредвиденных ситуациях, будь то неожиданная семейная драма или смерч в горах…

Помню, редакция получила письмо из одного села: десятиклассник местной школы покончил с собой, оставив письмо, обращенное к девушке, которую безответно любил. Это событие потрясло его товарищей. Что же услышали они от учителя, который первым сообщил им горестное известие? «Тот ученик, у кого есть капля рассудка, не посмеет даже в мыслях посочувствовать ему и не перешагнет порога его дома». И это в ту минуту, когда ребята особенно нуждались в понимании, в добром наставнике, который раскрыл бы им все острые грани этой трагической ситуации: и ценность жизни, и смысл любви.

Нельзя победить страданий, делая вид, что их нет. И нельзя победить жестокость, не собрав воедино для борьбы с нею все ценности человеческого духа.

Почему в школе, в семье мы редко беседуем с детьми о чувстве вины и раскаяния? Об этих могущественных силах духовной жизни человека? Почему не часто открываем нетленную красоту милосердия? Почему не толкуем о порочных помыслах, живущих порой в сокровенности души? Боимся, что ЭВМ поймает нас на совпадениях с религиозными текстами? Но ведь об этом же — о чувстве вины и раскаяния, о милосердии и порочных помыслах думали в античном мире Сократ и Сенека, а в новое время великие атеисты Дидро, Гольбах, Вольтер. Лишь мыслящий метафизически педагог-догматик может отвернуться от гуманистических ценностей только потому, что они формально, терминологически были на вооружении у церкви, — отвернуться от ценностей, этическое содержание которых шире религии и существует вне ее.

Разумеется, речь идет не о механической пересадке тех или иных добродетелей из старой нравственности в новую, а о творческом освоении всех этических богатств человечества. (Кстати, в реальной истории церковь никогда не обладала монополией на эти ценности. Нередко в минувшие века самыми добрыми, деятельно добрыми оказывались атеисты — это общеизвестная истина.)

Мне посчастливилось в жизни повстречать немало хороших людей — моих современников и соотечественников. И конечно же человечность их отличается от человечности минувших эпох — в нее вошло то новое, чем замечательны наше общество, наш век (назову хотя бы чувство живой сопричастности ко всему, что совершается в мире, сообщающее особую масштабность самым интимным переживаниям личности), — но в эту человечность вошло и все лучшее, что нажила до нас человеческая душа, вошло, обогащенное новой мерой ее ответственности и новыми социально-нравственными мотивами. Колоссальны — порой нами самими не осознаваемые в лавине дел — силы добра, живущие в нашем обществе.

Коммунистическая нравственность — это и гражданственность, и человечность, воля к борьбе и способность к состраданию, верность идеалам и нравственные искания.

Они важны и для взрослых, и для детей, ибо в настоящих людей вырастают дети лишь в атмосфере гуманизма, духовного и нравственного богатства.