1.5. Эстетика циклического времени

Если мы хотим получить общее представление о «карте» временных расположений, то нам никак не обойтись без описания эстетических феноменов «циклического времени». «Циклическое время» выводит нас к эстетике «времен года» (весна-лето-осень-зима), которая в структурном отношении соответствует тому, что можно назвать эстетикой «времен суток» (утро-день-вечер-ночь). Классическая эстетика (мы имеем в виду теорию, а не художественную практику) феномены циклического времени вниманием не баловало, и его переживание философско-эстетической проработки не получило. Такое положение обусловлено тем обстоятельством, что классическая эстетика была ориентирована на анализ прекрасного и возвышенного. Образы времен года (времени суток) рассматривались не в их динамически-временной взаимосвязи, но как особые «лики» природы, как разные, но своеобразно-совершенные ее «повороты». Другими словами, классическая эстетика была ориентирована на рассмотрение временных расположений в горизонте эстетики пространственной формы.

Эстетическое восприятие годовых и суточных состояний природного мира[113], укладывается в понятийно-метафорический «ряд» эстетического опыта циклического времени: весна-утро, лето-день, осень-вечер, зима-ночь. На примерах из годовых и суточных циклов мы и остановимся чуть подробнее. Этих универсальных (для человечества) образов циклического времени будет вполне достаточно для того, чтобы охарактеризовать его специфику[114].

Ниже речь пойдет о такой чувственной форме данности времени, как восприятие циклического времени в его «временах» («периодах»). Но прежде чем приступать к описанию и анализу расположений циклического времени, необходимо осмыслить «циклическое время» в его чувственной данности. Эта задача имеет подготовительный характер по отношению к анализу отдельных временных расположений «цикла». Таким образом, целью исследования восприятия циклического времени, которое мы здесь предпринимаем, является подготовка почвы для онтологии конкретных эстетических расположений, относящихся к этому региону эстетического опыта.

То, что мы непосредственно, интуитивно отличаем осень от зимы, весну от лета, не имеет отношения собственно к эстетике «времен» года, к осени или весне как эстетическим расположениям. Эстетически-временным этот опыт будет тогда, когда осень остановит на себе наше внимание как что-то особенное,удивительное и при том особенное не своей особенной красотой («золотая осень»), а своим отличием от других времен года, то есть тогда, когда мы будем иметь дело с переживанием времени.

Говоря об эстетическом опыте циклического времени, мы все время имеем в виду перспективу его онтолого-эстетического анализа. Вот почему нам так важно отделять восприятие циклического времени не только от возрастов линейного времени, но также: 1) от условных и безусловных пространственных расположений (от красивого, прекрасного, безобразного, уродливого, большого, возвышенного, затерянного, маленького, ужасного и т. д.) и 2) от безусловных временных расположений (от ветхого, юного, мимолетного). Специальный же эстетический анализ онтолого-эстетической конституции отдельных циклических «времен» как расположений остается задачей будущего. В данной книге нам хотелось дать лишь общее представление о своеобразии восприятия циклического времени и наметить перспективу будущего анализа его временных расположений, сопоставив их с другими пространственными и временными феноменами.

С циклическим временем мы имеем дело тогда, когда один «образ мира» (природы) воспринимается в перспективе его смены другим «образом», который, во-первых, есть другой образ того же самого, «другое из-за смены времени», другое «время», а, во-вторых, есть «другое», приводящее к тому же самому.

Эстетика циклического и эстетика линейного времени как две формы условной эстетики времени соотносятся друг с другом во многих отношениях, поскольку в обоих случаях время в нашем восприятии оказывается соединено с «что» вещи, и восприятие ее временного модуса (то есть восприятие вещи в аспекте ее существования) зачастую оказывается очень сложно отделить от восприятия пространственной формы предмета, от его «чтойности». В модусах циклического и линейного времени мы имеем дело «с таким-то» временем «чего-то», а не с чистым опытом времени (как в случае с ветхим, юным, мимолетным), когда видимое «что» предмета отходит на второй план и оказывается только материальным субстратом опыта временности как «конечности» (в опыте «ветхого» и «мимолетного»), или чистой инаковости неопределенного будущего как чистой возможности (в опыте «юного»). Временные расположения в рамках эстетики безусловно Другого преодолевают ограниченность сущего как некоторого «что». Только когда «чтойность» вещи стушевалась (если она стушевалась), когда на первый план вышла не форма вещи, а сама ее временность как открытость Другому, мы попадаем в область эстетических расположений, дающих опыт чистого времени как безусловной данности Другого, в расположение утверждения Присутствия Другим как Временем-Бытием. И опыт линейного времени, и опыт циклического времени такого опыта нам не дают. Условные временные расположения — это всегда опыт «другого» времени, то есть опыт, в котором Другое (как другое время) дается потенциально, а не актуально[115].

Созерцая смену времен года, мы испытываем чувство удовольствия от ощущения вечного движения вечной жизни в разных, но равно-достойных ее ликах, от постоянства этого движения, от надежной неизменности пребывающего в нем мира. Но эта вечность — не актуальна, это только бесконечное движение по замкнутому кругу, это вечная «неполнота времен» в точке «теперь» (теперь — лето, теперь — осень, теперь — зима...). Здесь, в вечности кругового движения, природа эстетически не спасена, хотя и пребывает в вечности циклического движения времени. Природа «не спасена» — это значит, что ее эстетическое созерцание в расположениях циклического времени не соединяется с актуальным присутствием Другого как Бытия-Времени. Природа как целое не спасается в своем Начале, в том, что стоит «за» сменой времен, поскольку само это «за», само начало «правильности и регулярности» сезонных и суточных сдвигов в природе никогда непосредственно не воспринимается в рамках эстетики временных циклов. Ее нет, она не дана в нашем опыте как «метапредметность» эстетического восприятия, как Другое (Бытие, Время).

Временной аспект смены сезонных (или суточных) состояний всего «сущего под солнцем» «распрямляется» в эстетический опыт времени как Другого (как Времени) в «ветхом» (восприятие «осеннего» как «ветхого»), «юном» (восприятие «весеннего» как «юного») и «мимолетном».

Эстетика времен года и эстетика безусловного в расположениях пространственной эстетики

Всегда ли, воспринимая времена года (суток), мы имеем дело с эстетикой времени? Нет, не всегда. Нередко, когда мы созерцаем природу в ее летнем или осеннем «облачении», наше внимание фокусируется скорее на ландшафте в его особом сезонном (суточном) «обличье», чем собственно на движении времени. Отдельные фазы циклического времени могут восприниматься как особые пространственные, а не временные расположения природы. Следовательно, возможно такое восприятие «времен года», в котором на первый план выйдет совершенный и завершенный образ природы, и тогда весна — это вечная весна, лето — вечное лето, осень — вечная осень и т. д., но никак не определенный модус (фазис) циклического времени. В таком восприятии нет времен года как особых временных состояний природы, а вместо них дан тот или иной ее вневременной, вечный образ (летний лес, лес зимой, весенний лес...). В этом случае проходится говорить уже не о временных расположениях, но о прекрасном, возвышенном, скучном, тоскливом и т. д. расположениях.

Моне, изображая Руанский собор в разное время суток, изображал один и тот же собор, но создавал при этом разные картины. Легко можно себе представить человека, который эстетически предпочитает Руанский собор утром, или того, кто предпочитает Руанский собор вечером, но то, что определяет это предпочтение, связано не с восприятием времени, но с чисто световыми и колористическими эффектами, которые проносят с собой преображающие собор утро или вечер. Перед нами разные соборы, а не разные периоды суток. Здесь мы имеем дело с эстетикой прекрасного, но не с эстетикой времени. (В то же время, мы можем представить себе человека, который воспримет серию картин Моне как картины времени, как светопись «утра», светопись «вечера». ..) Аналогичным образом осень можно эстетически предпочитать лету или зиме за ее особенные цветовые эффекты, за ту форму, которую приобретает природа в это время года, не фиксируя внимания на том, что осень есть движение природы, ее медленное замирание, погружение в зимний «сон». Одним словом, совершенно очевидно, что образы «времен года» (как по образы времени суток) вполне могут быть восприняты как прекрасные или красивые образы природы, и тогда они уже не будут расположениями циклического времени.

Только тогда, когда сезонные преобразования природы восприняты в динамически-временном аспекте, образ-времени-года преобразуется в образ-времени-года, и мы с полным правом можем говорить о нем, как об одном из расположений эстетики циклического времени.

Конечно, осень или весна могут восприниматься не в сезонно-круговом движении, то есть не как периоды четырех-фазного цикла, а так, как мы воспринимаем ветхое и юное, старое и молодое, то есть могут являться нам в виде «образов» линейного времени или в виде временных расположений эстетики чистого времени. Осеннее дерево может быть воспринято в горизонте конечности, бесповоротной временности всего сущего и тем вырвано из его погруженности в «циклическое время»[116]. Цветущая сирень может быть воспринята как в аспекте юности и тем выведена из круга циклического времени в открытость небывалого. В этом отношении осень и весна имеют преимущество перед зимой и летом. Как нижний и верхний пики годового движения природы [117] лето и зима располагают к их восприятию скорее в статике, чем в динамике, так что «время лета» и «время зимы» благоприятствуют не разгону восприятия до переживания в этих образах возможности как таковой или невозможности как таковой (как в неустойчивых по своей эстетической природе весне и осени), а к фиксации определенности собственной формы, к онемению в летней истоме или в зимнем холоде. Эти преэстетические качества зимы или лета способствуют (вне собственно эстетики циклического времени) тому, чтобы их воспринимали в рамках эстетики пространства (прекрасное, возвышенное, ужасное и т.д.) чаще, чем в горизонте безусловной (ветхое, юное, мимолетное) или линейной эстетики времени (молодое, зрелое, старое)[118].

Однако, хотя «акметически» ориентированное восприятие «лета» и «зимы» под знаком вечности (прекрасное) или вневременности (ужасное) и возможно, тем не менее оно не отменяет исходного для циклической эстетики восприятия времен года как временных «периодов» круговорота сезонов, внутри которого «зима» и «лето» включены в общее движение смены «времен» и потому воспринимаемых — в рамках опыта циклического времени — в пред-положении предыдущего и последующего (за летом — в момент восприятия лета как лета — стоит прошедшая весна и незаметно проступающая в еще зеленой, но уже огрубевшей листве, осень...)[119].

Эстетика циклического времени и абсолютная эстетика времени. Времена года (дня) в их преэстетической данности могут быть эстетически актуализированы не только в расположениях циклической эстетики (как «времена» года), не только в условных и безусловных расположениях эстетики пространства (прекрасное, красивое, возвышенное), не только в расположениях «пустого» пространства и времени (скука, тоска), но и в безусловных расположениях собственно эстетики времени. В контексте анализа преэстетических возможностей «времен года» (как и времен суток), мы можем обнаружить, что в отличие от зимы и лета, которые преэстетически расположены к тому, чтобы быть воспринятыми в рамках эстетики пространства, другие «времена» располагают (преэстетически) к тому, чтобы их восприняли в рамках эстетики ветхого, юного или мимолетного.

Например, наше восприятие осени может быть реализовано в модусе переживания «ветхости»: в нем мы воспринимаем осенний лес как живое существо, которое умирает, а не просто «засыпает» в своем переходе к зимнему состоянию[120], хотя мы знаем (но не в тот момент, когда воспринимаем осеннюю природу ветхой), что природа зимой не умирает, а только «отдыхает», «спит»[121], оставаясь все той же: «не молодой», «не старой», а по-новому живой (живой под снегом). Когда мы воспринимаем «осенний вид» в «ветхом» его повороте, мы тем самым не воспринимаем его в перспективе зимы как «другого» времени природы, другого сезонного состояния. Или то, или — другое.

Наше эстетическое переживание весны (утра) как чуда, как чудесного возрождения природы («из небытия») и как возможности чего-то много (то есть опыта весны в расположении «юного») с отвлеченной, рассудочной точки зрения суть не более, чем «мечта», ведь для здравого смысла само собой понятно, что зимой (ночью) природа не умирала, что ее пробуждение — не рождение из небытия, и что возможности весны как времени года не беспредельны, это определенные возможности. Однако эстетически «сердце верит в чудеса», а потому рассудок остается со своими суждениями, а эстетическая данность (в нашем примере — весна в расположении юного) — эстетической данностью. Стало быть, речь идет только о том, что мы воспринимаем (можем воспринимать) весеннее пробуждение природы не только в рамках эстетики условного времени, не только в перспективе движения природы «от зимы — к лету», но и в рамках безусловной эстетики времени: как переход от небытия к бытию (то есть не в перспективе «от незрелого» к «зрелому»), и как эстетический образ возможности иного, возможности двигаться в небывалое (переживание такой возможности — и есть переживание Другого). Таким образом, если зима (ночь-полночь) и лето (день-полдень) преэстетически тяготеют к тому, чтобы застыть в безвременности самодовлеющей пространственной формы (вечное солнце в зените, вечное безмолвие заснеженной зимней земли, вечная полнота плавающей в волнах света и дождевых струях июньской зелени), то такие образы-состояния природы как весна (утро) и осень (вечер) преэстетически располагают нас к тому, чтобы воспринять их в рамках безусловной эстетики времени. Такое восприятие может быть осуществлено двумя путями: 1) в акте восприятии весны (утра) в горизонте эстетики «юного» как чистой возможности иного и 2) в акте восприятия осени (вечера) в горизонте эстетики «ветхого» как невозможности много.

Эстетика циклического времени и эстетика линейного времени

Преэстетическая сила времен года и времен дня создает предпосылки для вхождения этих «периодических» образов природы как в состав пространственных, так и в состав временных расположений. Вот почему от аналитика эстетических феноменов требуется внимание для того, чтобы удержать эстетику циклического времени в ее чистоте, не смешивая ее с эстетикой «прекрасного», «красивого», «безобразного», «уродливого», «возвышенного», «ветхого», «юного» или «мимолетного». .. Не меньше усилий требуется для того, чтобы не смешать модусы циклического времени (в нашем случае, времен года и дня) с фигурами линейного времени, поскольку отдельные его «возраста» (молодость, зрелость, старость) могут реализовываться на таких образах времени, как весна (утро), лето (день) и осень (вечер).

Эстетика циклического времени существенно отлична от эстетики молодого (нового), зрелого и старого (древнего). Например, осень (вечер) и весна (утро) — суть модусы восприятия природы как целого (в том смысле, что они касаются всего «сущего под солнцем»), они окрашивают в свои «краски» не только одушевленные существа, но и неодушевленные вещи[122], в то время как переживание чего-то как молодого или старого свидетельствует о сфокусированности внимания на существовании отдельных вещей, на их «биографии», то есть на форме и текстуре вещи в ее индивидуально-особенной проработанности временем[123], которая свидетельствует о линейном, необратимом временном порядке существования вещей, взятых в конечной размерности их телесного существа.

Воспринимая вещи как молодые (новые) или старые, мы имеем дело с вещами в их «отдельности», в неповторимости их «биографий», по-разному запечатленных в характерно-возрастных неровностях их тел[124]. Время дня или года, напротив, не разделяет вещи, а собирает их воедино, так что множество разных (по возрасту, форме, размеру и т. п.) вещей воспринимаются как нечто целое: например, как «мир осени», «мир весны» или как «ночной мир». Древность крепостной стены — в нашем ее переживании — совершенно независима от «осени», хотя ее созерцание осенью, среди осыпающих листву деревьев, будет иным, чем ее восприятие летом или зимой. Одно дело «крепость-осенью» (крепость как часть осеннего мира), и совсем другое — восприятие крепости в ее древности «на фоне» осенней природы. В первом случае крепость будет воспринята нами не как древняя, а как гармонирующая с осенью частью «осеннего мира», а во втором — мы будем иметь опыт «древности», переживание которой будет усилено нисходящей фазой годового цикла с характерной для него суровостью, тишиной и какой-то незамутненной, звенящей прозрачностью воздуха: все эти приметы осени суть вещественный элемент настроя-на-древнее, а не на «осеннее».

Различие восприятия времени года от восприятия возраста можно показать и на таком примере: когда перед нами осеннее дерево, то в качестве осеннего мы можем воспринять и старое, и молодое, и зрелое дерево. Мы находимся в осеннем расположении, а потому все деревья здесь — прежде всего «осенние деревья» с теми их приметами, которые дают живой опыт движения «природы как целого» в смене ее временных фаз. Но если мы воспринимаем дерево в его индивидуальности, если по его стволу-телу мы читаем историю его жизни, если оно находится в центре нашего внимания, то мы воспринимаем его именно как «молодое», «зрелое» или «старое» независимо от того, что сейчас «на дворе»: осень, зима, весна, или лето, поскольку эти возраста дерева как «частного существа» лежат в ином измерении, чем времена года или времена суток (циклическое время). Временные изменения в существовании отдельного предмета (того же дерева) накапливаются, в то время как циклическое время, как время, охватывающее «все сущее под солнцем», жизнь «в ее целом», не оставляет следов, поскольку каждый новый цикл имеет своим центром не отдельные вещи, но один и тот же пребывающий в сезонных изменениях предмет — «землю и небо».

Зиме и ночи нет соответствия в эстетическом восприятии возрастов линейного времени. Очевидно, что несоответствие эстетически-временных образов природы и временных образов существования сущего (в частности, — человека) как телесно обособленного существа, связано с тем, что в эстетическом восприятии времени года или времени суток мы имеем дело с природой в целом. Для непосредственного опыта (для опыта конечного существа, временная размерность которого ничтожна по сравнению с астрономической размерностью природы как целого) природа представляется пребывающей в своих циклических видоизменениях (речь идет о той природе, которая доступна непосредственному восприятию человека: это земля и небо, пребывающие неизменными во всех сезонных и суточных циклических состояниях природы), в то время как жизнь отдельного существа (например, жизнь человека) очевидным образом накапливает в себе «время», которое спрессовывается в нем (для эстетического восприятия) в особые «возраста». Возраста же не повторяются. В них есть необратимость накопления изменений, идущих в одном направлении [125]. Но необратимости нет во временах циклических, которые представляются нам вечно возвращающимися и в своем круговращении — неизменными[126].

Однонаправленность, накапливающегося в вещах линейного времени и скольжение по «поверхности земли» циклического времени суть следствия того, что возраста — в отличии от периодов циклического времени — не замыкаются в круг. Не достает звена, соединяющего старость и молодость, нет того, что было бы подобно «зиме» или «ночи». «Зима» (как и «ночь») — не «старость», но и не смерть. Тело природы не мертво — оно спит. После старости человек не переходит в «новый возраст» и не возвращается к первому своему возрасту (молодости). «Сон мертвеца» нечто совсем иное, чем сон зимней или ночной природы, чем сон живого человека. «Сон природы» может быть в определенном смысле отождествлен с человеческим сном, но «сон мертвеца» — отличается и от сна природы, и от сна человека [127].

На этом мы заканчиваем анализ эстетического переживания линейного и циклического времени. Задача составления подробной карты условных временных расположений при этом еще далека от выполнения, а только намечена, обозначена... Будет ли продолжена работа над такой картой? — Бог весть...