В поисках «истинного лозунга борьбы»

…Мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов.

Карл Маркс

Какими путями шел Маркс к выработке материалистического взгляда на историю?

Здесь нужно сказать прежде всего о Людвиге Фейербахе, которого Маркс еще в самом начале 1842 года в одной из своих статей провозгласил вдохновенным глашатаем атеизма, материализма и гуманизма – «чистилищем нашего времени», «огненным потоком» на пути к свободе и истине. («Фейер» – по-немецки «огонь», «бах» – «река, поток».)

Он бросил призыв «спекулятивным теологам и философам», то есть богословам и идеалистам: «Освободитесь от понятий и предрассудков прежней спекулятивной философии, если желаете дойти до вещей, какими они существуют в действительности».

Книгу Людвига Фейербаха «Сущность христианства» Маркс прочел летом 1841 года. О том, какое воздействие она оказала на младогегельянцев в то время, хорошо сказано у Энгельса.

Эта книга «одним ударом» рассеяла противоречия, в которых путались младогегельянцы, и без обиняков провозгласила торжество материализма.

«Природа существует независимо от какой бы то ни было философии. Она есть та основа, на которой выросли мы, люди, сами продукты природы. Вне природы и человека нет ничего, и высшие существа, созданные нашей религиозной фантазией, это – лишь фантастические отражения нашей собственной сущности. Заклятие было снято; „система“ была взорвана и отброшена в сторону, противоречие разрешено простым обнаружением того обстоятельства, что оно существует только в воображении. Надо было пережить освободительное действие этой книги, чтобы составить себе представление об этом. Воодушевление было всеобщим: все мы стали сразу фейербахианцами».

Это яркое высказывание Энгельса не следует толковать упрощенно, применительно к духовному развитию Маркса в том смысле, что вот стоило только Марксу прочесть Фейербаха, и вдруг сразу, за одну ночь вчерашний идеалист-младогегельянец повернулся на сто восемьдесят градусов и стал материалистом.

Для человека со складом глубокого и самостоятельного мышления, каким был Маркс уже в молодые годы, смена принципиальных теоретических убеждений не могла быть вопросом момента и чисто внешнего влияния.

Он не принадлежал к тем людям, которые готовы сразу на веру принять новые принципы, если даже они убедительно и вдохновенно изложены. Как всякий истинный ученый-теоретик, он не перенимал «чужих» убеждений, он создавал свои собственные. Прежде чем окончательно принять новую теоретическую идею, он должен был выстрадать ее в муках ищущей и беспощадной к самой себе критической мысли. При этом новые принципы не просто «добавляются» к старым, а требуют переоценки всего накопленного духовного богатства, они должны занять свое собственное место во всей системе мировоззрения, причем перестройке подвергаются и система и принципы, чтобы их «совместимость» была полной.

Если такой подход был характерен для Маркса в отношении любого, даже самого незначительного нюанса мысли, то тем более это следует иметь в виду при оценке важнейшего поворотного пункта в его философских убеждениях.

Путь Маркса к материализму не прост и не однозначен. Не один только Фейербах сыграл здесь решающую роль. К материализму Маркса вела многолетняя и сложная духовная эволюция, критическое усвоение достижений всей предшествующей философской культуры, война с религиозным мировоззрением, постоянное сражение с величественной системой Гегеля сначала во имя ее модернизации, а затем во имя ее преодоления.

Неудовлетворенность «спекулятивностью» гегелевской философии, поиски более тесного союза философии с «миром», поиски непротиворечивой теоретической основы атеистических убеждений – все это побудило Маркса обратить свой взор к материализму уже в его докторской диссертации. Однако проявившиеся здесь симпатии к античному материализму теоретически еще не осознаны.

«Сущность христианства» и другие произведения Фейербаха, бесспорно, послужили могучим добавочным стимулом к работе мыслей Маркса в том именно направлении, в котором они уже были ориентированы.

Но, пожалуй, самый большой импульс в том же направлении Маркса дала его кипучая публицистическая деятельность в «Рейнской газете», занятая им позиция пламенного трибуна угнетенных слоев населения, его стремление разобраться в сложном столкновении и переплетении политических и социальных сил, сословных стремлений и материальных интересов.

Материализм Фейербаха так же мало мог помочь в этом, как и философия права Гегеля. Фейербах оставался идеалистом как раз в той области, в которой Маркс хотел прежде всего разобраться, – в области общественных отношений. Здесь Фейербах оказался, по существу, даже ниже Гегеля.

Интересно проследить, как ищущая мысль Маркса бьется в поисках ключа к объяснению общественных отношений, нащупывая зерна истины.

В начале 1842 года Маркс пишет о том, что необходимо говорить «языком самого предмета», относиться «ко всякой вещи так, как того требует сущность самой вещи», что истина заключается в понимании вещей, «какими они существуют в действительности».

Материалистическая тенденция этих высказываний несомненна, но материализм здесь проявляется в самой абстрактной форме и не затрагивает социальных вопросов.

Осенью 1842 года, работая над статьей о краже леса, Маркс сталкивается с необходимостью более глубоко разобраться в природе правовых отношений, задумывается о взаимосвязи между собственностью и правом. Раз частная собственность дает право на господство над личностью, на юридические и государственно-административные санкции против неимущих, значит, именно она определяет политические и юридические институты? Такой вывод напрашивается, но сам Маркс его еще не формулирует.

В начале 1843 года Маркс более определенно приближается к истинному пониманию механизма общественных отношений. Защищая мозельских виноделов, он показывает, что социальная несправедливость вызывается отнюдь не деятельностью отдельных лиц самих по себе, что в образе этих лиц «выступает вся жестокость современных отношений», что эти отношения являются «всеобщими, невидимыми и принудительными силами».

Эти отношения столь же независимы от воли отдельных лиц, как «способ дыхания». Следует искать не добрую или злую волю на стороне официальных лиц и на стороне бедняков, а «видеть действия объективных отношений».

Маркс приходит к мысли, что такой подход позволяет разбираться в запутанных социальных коллизиях с той же приблизительно достоверностью, с какой химик определяет «коллизии» химических соединений. «Раз доказано, что данное явление с необходимостью порождается существующими отношениями, то уже нетрудно будет установить, при каких внешних условиях оно должно было действительно осуществиться и при каких оно осуществиться не могло, несмотря на то, что уже имелась потребность в нем».

Если еще совсем недавно Маркс в отсутствии свободы печати видел камень преткновения для решения социальных проблем, то теперь в соответствии с найденным материалистическим подходом он, напротив, полагает, что необходимость свободы печати вытекает из особенностей бедственного положения примозельского края.

С этих материалистических позиций Маркс критикует гегелевский «пантеистический мистицизм», где «не мысль сообразуется с природой государства, а государство сообразуется с готовой мыслью». Маркс полагает, что содержание государства в своих различных формах должно быть объяснено не из него самого, не из «идеи государства», а из сферы материальных отношений – семьи и «гражданского общества».

Кажется, искомый ключ к объяснению общественных явлений уже найден, сделан большой шаг вперед и по сравнению с Гегелем и по сравнению с Фейербахом. В хаосе социальных сил, субъективных стремлений, борения индивидуальных страстей и идей начали проступать перед умственным взором Маркса контуры объективной закономерности.

Но пока это лишь контуры, очертания которых смутны, расплывчаты, неопределенны. Мало сказать народу, что причина его бедственного положения кроется в объективных отношениях, надо раскрыть их природу, показать путь к освобождению, дать «истинный лозунг борьбы». В чем он заключается? Где та сила, на которую может опереться «угнетенное сословие»?

Мысль Маркса продолжает биться над уяснением социальных проблем, но наталкивается на «потолок»: дают себя знать пробелы в области политической экономии, истории и теории социальных отношений, в области учений социалистов-утопистов и представителей утопического коммунизма.

Марксизм – это цельное и стройное учение. Марксизм и формировался как цельное учение, как органическая система, в которой часть не возникает раньше целого, а развивается и совершенствуется вместе с ним по типу того, как это происходит с зародышем живого организма.

Было бы наивно думать, что сначала возник диалектический материализм, затем научный коммунизм и политическая экономия, хотя интересы Маркса в течение его жизни действительно концентрировались преимущественно то на одной, то на другой области. Если Маркс начал выработку нового мировоззрения с философии, то все же решающий переворот в этой области стал возможен лишь в процессе формирования социальной и экономической стороны марксизма.

Это обстоятельство обнаружилось уже в период «Рейнской газеты». Как ни были обширны и энциклопедичны философские познания Маркса, этого духовного багажа оказалось явно недостаточно для решения тех вопросов, которые ставила жизнь, его оказалось недостаточно даже для того, чтобы добиться подлинного прогресса в самой философии. Маркс вынужден был обратиться к глубокому изучению социальных отношений как в действительной жизни, так и в теории.

Речь шла о социалистах-утопистах – прежде всего Сен-Симоне, Фурье и Оуэне, – которые прозорливо описали многие черты коммунистического общества (отсутствие частной собственности, классового антагонизма, эксплуатации человека человеком, превращение труда из проклятия в первую человеческую потребность, самоуправление и т.д.), но наивно полагали, что превратить капиталистическое общество в коммунистическое можно не революционным путем, а «силой примера», проповедями, обращением в свою веру банкиров и фабрикантов, которые добровольно откажутся от собственности и отдадут ее неимущим в коллективное пользование[9].

Маркс, очевидно, еще со студенческой скамьи с некоторым недоверием относился к социальным утопистам, не чувствуя реальной связи их благих фантазий с жизнью полуфеодальной Пруссии. Если учесть к тому же, что в Германии идеи социального утопизма проповедовались нередко в путаной и даже мистической форме, то такое отношение было естественным.

Насущные практические задачи, решению которых Маркс всецело посвятил себя в «Рейнской газете», сделали его настороженное отношение к утопизму еще более определенным. Он считал, что «правильная теория должна быть разъяснена и развита применительно к конкретным условиям и на материале существующего положения вещей». Ему претила позиция его бывших друзей – младогегельянцев, которые, «усевшись в удобное кресло абстракции», пускаются в общие рассуждения, вместо того чтобы «завоевывать свободу ступень за ступенью, внутри конституционных рамок».

Конечно, надежды на завоевание свободы таким образом были иллюзией, чего Маркс тогда еще не сознавал, – он надеялся на сплочение всех «свободомыслящих практических деятелей» вокруг газеты и опасался, что «явная демонстрация против основ теперешнего государственного строя может вызвать усиление цензуры и даже закрытие газеты».

Дело приняло, однако, такой оборот, что Маркс осенью 1842 года вынужден был публично высказаться по поводу идей утопического коммунизма.

К тому времени «Рейнская газета» опубликовала ряд выступлений, в которых высказывались социалистические идеи и даже выдвигалось требование «имущественного переворота». Мозес Гесс, в частности, сравнивал борьбу пролетариата против частной собственности с борьбой буржуазии против феодализма и утверждал, что эта борьба угрожает привести к национальной революции.

Аугсбургская «Всеобщая газета», конкурировавшая с «Рейнской газетой», ухватилась за этот повод, чтобы атаковать соперницу. Она издевалась над «богатыми купеческими сынками» (Мозес Гесс был из купеческой семьи), которые по простоте души играют в социалистические идеи, отнюдь, однако, не собираясь разделить свое имущество с кельнскими ремесленниками и грузчиками; «Всеобщая газета» вместе с тем доказывала, что надо иметь поистине ребяческое представление о вещах, чтобы в столь отсталой стране, как Германия, грозить среднему классу, едва начинающему свободно дышать, судьбой французского дворянства 1789 года.

Это был веский удар, рассчитанный на то, чтобы отпугнуть от «Рейнской газеты» ее буржуазных читателей и выставить ее в глазах правительства как «коммунистку».

В качестве главного редактора «Рейнской газеты» Маркс должен был дать отпор. Перед ним стояла сложная и тонкая дипломатическая задача: защитить уже занятые газетой позиции и в то же время успокоить шокированных «коммунизмом» подписчиков газеты.

Маркс язвительно замечает, что коммунизм отнюдь не должен служить салонной темой для элегантных фраз, он не пахнет розовой водой и носит грязное белье, но это не мешает ему быть важным современным вопросом.

Маркс решительно защищает мысль о новом сословии, то есть о пролетариате: «Что сословие, которое в настоящее время не владеет ничем, требует доли в богатстве средних классов, – это факт, который и без страсбургских речей и вопреки аугсбургскому молчанию бросается всякому в глаза на улицах Манчестера, Парижа и Лиона».

Это первое упоминание о пролетариате в работах Маркса свидетельствует о том, что он уже в 1842 году обратил внимание на его социальные требования – во Франции и Англии.

Однако какими путями пойдет разрешение «коллизии» между средним классом (буржуазией) и новым сословием (рабочими), тут Маркс еще не берется судить. «Мы не обладаем искусством одной фразой разделываться с проблемами, над разрешением которых работают два народа».

Маркс четко разделяет две стороны вопроса: реальную проблему коммунистического движения как движения «нового сословия» и теоретическое освещение, пропаганду коммунизма. По отношению к этой второй стороне Маркс настроен критически. Но и здесь он чрезвычайно деликатен в выражениях. Заявляя, что «Рейнская газета» подвергнет идеи коммунизма основательной критике, что она не признает за ними даже теоретической реальности и, следовательно, еще менее может желать их практического осуществления, Маркс имеет в виду коммунистические идеи «в их теперешней форме».

Что именно не устраивало Маркса в утопическом коммунизме, можно представить себе из его саркастического замечания о некоем знакомом из аугсбургской газеты, который отдал в коммуну все свое состояние, «мыл своим сотоварищам тарелки и чистил им сапоги». Очевидно, речь идет о коммунах-фалангах фурьеристов, которые служили предметом для анекдотов и лишь дискредитировали идеи коммунизма. Маркс был прав, когда заявил, что такие «опыты» по-настоящему не опасны.

Суть его мысли, несколько завуалированной по цензурным соображениям, состояла в том, что необходимо искать такое теоретическое обоснование коммунистических идей, которое, овладев мыслью людей, став их убеждением, могло бы устоять даже перед пушками. Маркс признается, что, прежде чем подвергать коммунизм теоретической критике, он намерен основательно изучить труды Леру, Консидерана (представители французской социально-утопической мысли) и в особенности «остроумную книгу» Прудона.

Позднее он вспоминал: «…В это время, когда благое желание „идти вперед“ во много раз превышало знание предмета, в „Rheinishe Zeitung“ послышались отзвуки французского социализма и коммунизма со слабой философской окраской. Я высказался против этого дилетантизма, но вместе с тем в полемике с аугсбургской „Allgemeine Zeitung“ откровенно признался, что мои тогдашние знания не позволяли мне отважиться на какое-либо суждение о самом содержании французских направлений».

Для руководства «Рейнской газетой» от Маркса, которому тогда не было и двадцати пяти лет, потребовались не только более обширные и глубокие знания, но и качества трезвого практического руководителя, которые, казалось, были несвойственны его личности с неуемным темпераментом борца.

Маркс доказал, однако, что вполне владеет сложным искусством твердой рукой направлять газету по единственно возможному руслу, умело лавируя между Сциллой цензуры и Харибдой[10] ультрареволюционных притязаний.

С такими притязаниями выступили берлинские младогегельянцы, объединившиеся в кружок «Свободных».

Они посылали в газету «кучи вздора, лишенного всякого смысла и претендующего перевернуть мир», все это они приправляли крупицами плохо переваренного утопического коммунизма.

Маркс проявил твердость характера, решительно отвергая подобные «словоизвержения», при этом его не смутили отчаянные вопли «Свободных» о «консерватизме» и «предательстве» нового руководства «Рейнской газеты».

Для Маркса, как революционного демократа, было важно так поставить дело, чтобы газета стала центром всех оппозиционных сил в стране. «Свободные» же толкали газету к таким «крайним» действиям, которые привели бы ее к немедленному закрытию. В результате «поле сражения» осталось бы за полицией и цензурой.

Нужно знать, что представляли собой «Свободные», чтобы стала понятна жесткая позиция Маркса по отношению к этому кружку, среди членов которого вращались и его довольно близкие в прошлом приятели: Бруно Бауэр, Адольф Рутенберг, Фридрих Кёппен.

Кружок составляла разношерстная публика: здесь были либеральные журналисты, соперничавшие в остроумии, молодые поэты, грезившие туманными мечтами о новой политической заре, начинающие художники, приват-доценты, еще не успевшие задрапироваться в тогу академической премудрости, офицеры, не совсем поглощенные интересами казармы и конюшни, студенты, которым набили оскомину скучные лекции профессоров. Среди «Свободных» бывали и дамы, слывшие за добрых товарищей и не морщившие носа, когда отпускалась вольная шутка или срывалось крепкое словцо[11].

Собиралась эта публика в кабачке, где много пили, сплетничали и между делом столь же азартно уничтожали весь существующий строй. Крикливо демонстрируя свое презрение к филистерству, разыгрывая из себя личностей, свободных от всех «предрассудков» общества, бросаясь «ужасно революционными» фразами, эти богемствующие литераторы сами демонстрировали лишь «взбесившееся филистерство» (Меринг).

Их клоунады превращались нередко в нечистоплотные фарсы. Они устраивали скандальные выходки, организовывали процессии нищих, выклянчивали у прохожих деньги на продолжение попойки, отправлялись в публичные дома и паясничали там, пока их не выдворяли.

Бруно Бауэр, который вместе со своим братом Эдгаром предводительствовал в проделках «Свободных», однажды во время венчания одного из своих приятелей подал священнику вместо обручальных колец кольца от своего бумажника.

Такими экстравагантностями, приводившими в священный трепет обывателей, Бруно Бауэр сопровождал свои не менее экстравагантные теоретические заявления о том, что государство, собственность и семью следует считать упраздненными в понятии.

«Освобождая» себя от «условностей» общества, проповедуя культ гордого индивидуума, стоящего над «толпой», «Свободные» не замечали, что вместе с тем они освобождали себя и от человеческого состояния, сами по уши барахтались в грязи. Против «социального свинства» общества они протестовали индивидуальным свинством.

Маркс, несмотря на всю свою неприязнь к морализирующему филистерскому ханжеству, не мог относиться сочувственно к подобным формам протеста против него.

Его особенно возмущало, что «берлинские вертопрахи» с невероятным тщеславием и бахвальством рекламировали себя в качестве подлинных революционеров, коммунистов и освободителей человечества, дискредитируя тем самым великое дело.

Он выдвинул перед этими «героями свободы», которые желали превратить «Рейнскую газету» в орган беззастенчивой саморекламы, непреклонное и справедливое требование: поменьше расплывчатых рассуждений, громких фраз, самодовольного любования собой и побольше определенности, побольше внимания к конкретной действительности, побольше знания дела.

Маркс заявил, что считает неподходящим и даже безнравственным приемом «Свободных» – вводить контрабандой коммунистические и социалистические положения, то есть новое мировоззрение, в случайные театральные рецензии и тому подобные уловки. Он потребовал «совершенно иного и более основательного обсуждения коммунизма, раз уж речь идет об его обсуждении».

Разрыв со «Свободными» стал фактом, но это не спасло «Рейнскую газету» от карающей длани правительства, раздраженного критическими выступлениями и, в частности, гневной статьей Маркса в защиту мозельских виноделов. Тучи над газетой сгущались.

Невзирая на «ужаснейшие цензурные мучительства», вопли акционеров, обвинения в ландтаге, жалобы обер-президента области, Маркс оставался на посту, считая своим долгом, насколько это было в его силах, «не дать насилию осуществить свои планы».

Маркс готов был идти на некоторые компромиссы, если они позволяли газете сохранить свое лицо и достоинство и вести прежнюю линию, но, когда владельцы газеты стали настаивать на том, чтобы она проповедовала «умеренное» отношение к властям, Маркс запротестовал и вынужден был выйти из состава редакции. Из тактических соображений он мог поступиться частностями ради спасения главного, но никогда не поступался принципами.

Даже злейший враг газеты, ее цензор Сен-Поль, терзавший редакцию самым бессовестным образом, не мог не признать высокого благородства, цельности характера и глубокой убежденности редактора Маркса. Донося правительству о выходе из газеты доктора Маркса, «ультрадемократические взгляды которого не совпадают с принципами прусского государства», Сен-Поль отмечал, что «в Кёльне поистине не осталось ни одной личности, способной сохранить газету с ее прежним одиозным достоинством и энергично отстаивать ее направление».

Сам Маркс вздохнул с облегчением, покинув газету: он признавался Арнольду Руге, что стал задыхаться в этой атмосфере. «Противно быть под ярмом – даже во имя свободы; противно действовать булавочными уколами, вместо того, чтобы драться дубинками. Мне надоели лицемерие, глупость, грубый произвол, мне надоело приспособляться, изворачиваться, считаться с каждой мелочной придиркой. Словом, правительство вернуло мне свободу».

Возможно, именно об этом периоде своей жизни вспомнил Маркс в 1865 году, когда в анкете, предложенной дочерьми, на вопрос: «Ваше представление о несчастье?» – ответил: «Подчинение».

Уход из газеты означал для Маркса потерю последней возможности участвовать в политической борьбе на своей родине. А без этого дальнейшее пребывание в филистерской Германии, облизывавшей ботфорты кайзера, которыми он крепко придавил нарождающийся буржуазный либерализм, было совершенно бессмысленно.

Вот почему Маркс без колебаний и, пожалуй, даже с радостью принимает решение покинуть Германию, где «люди сами себя портят», ибо «здешний воздух делает человека крепостным».

Имелось и еще одно очень веское основание для приподнятого настроения Маркса. Он твердо решил начать новый период своей жизни за пределами Германии вместе с Женни, которая самоотверженно ждала его все годы учения в университетах и работы в «Рейнской газете».

Сообщая о своих личных планах А. Руге в марте 1843 года, Маркс признавался ему: «Могу Вас уверить без тени романтики, что я влюблен от головы до пят, притом – серьезнейшим образом. Я обручен уже больше семи лет, и моя невеста выдержала из-за меня самую ожесточенную, почти подточившую ее здоровье борьбу, отчасти – с ее пиетистски-аристократическими родственниками, для которых в одинаковой степени являются предметами культа и „владыка на небе“ и „владыка в Берлине“, отчасти – с моей собственной семьей, где засело несколько попов и других моих врагов».

19 июня 1843 года был подписан брачный контракт «между господином Карлом Марксом, доктором философии, проживающим в Кёльне, и фрейлейн Иоганной Бертой Юлией Женни фон Вестфален, без занятий, проживающей в Крейцнахе».

С этого дня Маркс обрел верного спутника всей своей жизни. Женни, по словам Энгельса, «…не только разделяла участь, труды, борьбу своего мужа, но и сама принимала в них участие с величайшей сознательностью и с пламеннейшей страстью».

Пробыв несколько месяцев в Крейцнахе, молодая чета отправилась в Париж, где Маркс вместе с А. Руге намеревались издавать журнал «Немецко-французский ежегодник».

«Итак, в Париж, в этот старый университет философии – absit omen! (да не будет это дурным предзнаменованием!) – и новую столицу нового мира!»