Философия «Капитала»

Если Маркс не оставил «Логики» (с большой буквы), то он оставил логику «Капитала». В «Капитале» применена к одной науке логика, диалектика и теория познания (не надо трех слов: это одно и то же) материализма, взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед.

В.И. Ленин

Многим покажется, возможно, странным сочетание слов: философия «Капитала». Известно, что «Капитал» посвящен анализу экономических отношений буржуазного общества. Какая же там может быть философия? Да и, строго говоря, философ ли Маркс? Задаваясь всерьез этим вопросом, некоторые западные марксологи отвечают на него отрицательно. По их представлениям, философ – это человек, который написал специальные философские исследования, изложив в них стройную систему своих идей.

Маркс таких книг не создал, никакой философской «доктрины» он нигде специально не изложил. И все же он пребудет в веках величайшим из всех когда-либо живших философов. Философия его содержится так или иначе во всех написанных Марксом произведениях, и особенно в главном деле его жизни – в «Капитале». И на вопрос, в какой книге Маркса можно ознакомиться с его философией – диалектическим и историческим материализмом, – с полным основанием следует ответить: читайте «Капитал».

Именно так ответил В.И. Ленин в конце прошлого века либеральному русскому деятелю и социологу Н.К. Михайловскому. Михайловский в одной из своих полемических статей против марксизма риторически вопросил: «В каком сочинении Маркс изложил свое материалистическое понимание истории?» И тут же с апломбом первооткрывателя заявил, что такой работы Маркса нет и ее нет во всей марксистской литературе.

«В каком сочинении Маркс не излагал своего материалистического понимания истории?» – резонно возразил на это Ленин. И показал, что буржуазные мыслители не видят у Маркса философской теории общественного развития потому, что Маркс создал нечто принципиально отличающееся от всей предшествующей социологии, то есть учений и теорий об обществе.

Респектабельным, маститым социологом в кругах буржуазной интеллигенции того времени считался человек, который рассуждает о таких, например, «высоких материях»: что такое общество вообще, какова его цель и сущность, каким должно быть общество, соответствующее «природе человека». Эти социологи могли казаться даже чуть ли не революционерами, они зарабатывали себе нравственный авторитет у просвещенной публики, выражая искреннее негодование тем, что существующие порядки являются ненормальными и не соответствующими «природе человека», принципам справедливости.

Домарксовым социологам, не умевшим проникнуть в глубь общественных процессов, а взиравших на них через призму сиюминутных событий, казалось, что социальный мир управляется с помощью тех решений, которые принимаются королями и императорами, что течение событий полностью зависит от их воли и от идей мыслителей, влияющих на общественное мнение. История представала при этом хаотическим нагромождением событий, процессов, факторов, борением страстей и желаний сильных личностей, в котором нельзя было отличить важные явления от неважных, более существенных от менее существенных, нельзя было увидеть каких-либо закономерностей, понять, что за механизмы движут общественным развитием и как на них можно воздействовать.

Все это и означало субъективизм, идеализм в социологии. Если идеализм в воззрениях на природу с самого своего возникновения в античной философии имел серьезных оппонентов – материалистов, то идеализм в воззрениях на общество безраздельно господствовал вплоть до Маркса.

Разумеется, такой социологии, где давались бы абстрактные понятия и говорилось бы об обществе вообще и путях его совершенствования в соответствии с принципами идеала, Михайловский найти у Маркса не мог. Маркс с ней просто не имел ничего общего.

Маркс первый сумел последовательно провести идею материализма во взглядах на развитие общества. И это, по выражению Ленина, само по себе уже было гениально. В столкновении страстей, идей, интересов Маркс увидел не причину, а результат, следствие некоей более глубокой, независимой от сознания людей причины. Те или иные идеи или побуждения людей сами обусловлены их общественным бытием, их положением в обществе. Идеи могут оказать воздействие на развитие общества в том случае, если они выражают назревшие социальные потребности, если они выражают интересы, прежде всего материальные интересы, большинства общества, если они овладевают массами.

Почему, скажем, пала французская монархия в конце XVIII века? Не потому, конечно, что Людвиг XVI совершил те или иные ошибки во внутренней и внешней политике (хотя и это имеет значение), а потому, что абсолютистская власть и феодальные общественные отношения в это время явственно мешали развитию торговли и промышленности в стране, стали препятствием на пути развития капитализма, поднимающегося класса буржуазии, обладавшего уже экономической силой, но не обладавшего политической властью.

Значит, общественные отношения, складывающиеся независимо от сознания людей, определяют в конечном счете господствующие в обществе идеологические, политические, юридические установки. Ход идей зависит в общем и целом от хода социально-экономических процессов, а не наоборот. Значит, сами общественные отношения материальны, объективны! Вот вывод, который не давался предшествующим мыслителям.

Однако общественные отношения весьма многообразны. Важнейшие среди них – это те, которые возникают в процессе производства, то есть производственные отношения. В чем они выражаются? Это прежде всего отношения производителя и собственника средств производства – раба и рабовладельца, крепостного и феодала, рабочего и капиталиста.

Не трудно заметить существенную разницу между этими тремя формами эксплуататорских отношений, и, значит, речь идет о соответствующих трех общественно-экономических формациях, естественно развивающихся и переходящих одна в другую вследствие роста производительных сил.

Развитие общества предстает перед взором Маркса как естественно-исторический процесс, подчиняющийся закономерностям, не зависимым от сознания, но вполне познаваемым.

Все эти идеи были высказаны основоположниками марксизма еще в 40 – 50-е годы. Но, по выражению Ленина, до создания «Капитала» это была лишь гипотеза, хотя гипотеза научно обоснованная. Со времени создания «Капитала» материалистическое понимание истории стало доказанной научной теорией, социология впервые превратилась в науку.

Почему именно «Капитал» сыграл такую роль в формировании и утверждении исторического материализма? Потому что Маркс не ограничился умозрительными общими рассуждениями о том, как устроено общество, а изучил детально механизм его функционирования и развития на примере капиталистической формации. В результате этого изучения перед читателем зримо предстала вся эта формация как живая, со сложной диалектикой ее производительных сил и производственных отношений, с антагонизмом классов буржуа и пролетариев, с политическими, юридическими и идеологическими институтами, охраняющими право предпринимателя на эксплуатацию рабочего.

С неумолимой логикой Маркс показал, что с той же самой необходимостью, с какой феодализм уступил место капитализму, последний в силу объективных законов развития движется навстречу собственной гибели, к бесклассовому обществу.

«Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществления труда достигает такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».

Маркс убедительно показывает, что коммунистическое общество – не идеал утопических мечтателей, к нему направлен весь ток экономической жизни. Сам капитал, безудержно ускоряя ход развития науки и техники, всех производительных сил, подготавливает тем самым материальные предпосылки нового общества, новой общественно-экономической формации. Объединяя пролетариат на гигантских предприятиях, превращая подавляющее большинство населения в наемных эксплуатируемых работников, капитал готовит революционную силу, способную взломать оковы старого общества и начать его переустройство.

Коммунизм – это общество, где трудящиеся сами являются хозяевами всех материальных и духовных богатств, где человек становится высшей ценностью и целью, а не средством общественного производства, где свободное всестороннее развитие каждого является условием свободного развития всех. Маркс намечает контуры этого общества без тени утопии, без каких-либо попыток произвольно рисовать идиллические картины грядущего «золотого века». Он как естествоиспытатель силой логического анализа вскрывает те тенденции и закономерности, которые делают коммунизм исторически неизбежным. И он показывает реальные пути к новому обществу – через пролетарскую революцию и диктатуру рабочего класса. Так, в процессе кропотливого экономического анализа капиталистического производства реализуется Марксом материалистическое понимание истории.

И аналогичным же образом в «Капитале» воплощается диалектико-материалистический метод – сердцевина марксистской философии. Диалектико-материалистический метод не описывается в специальных терминах, он дается в действии, в практическом приложении к анализу экономики капиталистического общества. Мы имеем возможность наблюдать его в движении, в развитии. Анализируя «Капитал», мы видим, как Маркс пользуется этим методом, как он его применяет. Следовательно, и читателя «Капитал» учит тому, как можно и нужно применять диалектико-материалистический метод в исследовании общества, как можно овладеть этим могучим орудием теоретической мысли.

Диалектический метод познания разрабатывался многими философами задолго до Маркса. Сам термин «диалектика» родился в Древней Греции и обозначал искусство вести спор, диалог, искусство загонять собеседника в тупик, заставить в конце концов признать его нечто прямо противоположное тому, что он сам поначалу утверждал. Со временем термин «диалектика» приобрел несколько иной смысл, стал обозначать текучесть, противоречивость самих процессов природы, общества и мышления, их развитие от простого к сложному путем единства и борьбы противоположностей.

Искусными диалектиками были первые античные философы – Гераклит, Анаксагор, Парменид, Зенон Элейский, Демокрит, Сократ, Платон. Именно они превратили диалектику в сознательно применяемый метод мышления, познания окружающего мира. Их прозорливые философские идеи не потеряли своей остроты, актуальности по сей день. Они плодотворны и для современного естествознания. Ибо древнегреческие философы дают целостное представление о мироздании, интуитивно схватывая самые существенные и всеобщие взаимосвязи. Они не углубляются в мир частностей, деталей – и в этом недостаток древнегреческой философии, из-за которого она должна была впоследствии уступить место другим воззрениям. Но в этом же, как подчеркивал Ф. Энгельс, и ее превосходство над некоторыми ограниченными представлениями, которые естественные науки до сих пор не совсем преодолели.

Античная философия оставила нам в наследство такую развитую, диалектически гибкую систему понятий, категорий, которая и до сих пор с успехом используется в объяснении и истолковании мира. Ее представители сформулировали множество смелых прозорливых гипотез, которые впоследствии были доказаны строго научно, экспериментально. Вполне справедливы слова Макса Борна – одного из ведущих современных физиков: «Многое, о чем думает физика, предвидела философия».

Наряду с античной Ф. Энгельс отмечает и другую плодотворную для естествознания форму домарксовой диалектики – диалектику классической немецкой философии, которая достигла вершины своего развития у Гегеля.

Гегель создал изощренную систему понятий, развивающихся одно из другого, борющихся друг с другом и рождающих в этом развитии и борении все явления природы, общества и мышления. Он переворачивает действительность словно с ног на голову, и ему кажется, что идеи, понятия, логические обороты не отражают мир, а творят его. И сама гегелевская философия представляется ее автору чуть ли не венцом творения, ибо в ней достигается окончательная, абсолютная истина.

Но, несмотря на идеализм, на ограниченность, гегелевская философия явилась огромным шагом вперед в истолковании мира.

Великая заслуга Гегеля заключается в том, что он сделал грандиозную попытку энциклопедически резюмировать все достижения человеческого духа – в философии, искусстве, естествознании. Он представил весь природный, исторический, духовный мир в виде беспрерывного изменения, преобразования и развития. Природа, общество и мышление оказались пронизаны едиными диалектическими принципами.

Никогда еще с тех пор, как люди мыслят, не создавалось такой всеобъемлющей, такой величественной системы.

Но самое великое его достижение – выявленный им ход и механизм развития всего сущего от простого к сложному, от части к целому, который он назвал методом восхождения от абстрактного к конкретному, в котором воплотились все аспекты, законы и моменты его диалектики.

С помощью гегелевского метода восхождения от абстрактного к конкретному объект воспроизводился не только как взаимодействующий, но и как исторически развивающийся, становящийся, растущий, прогрессирующий. «Чистое» выведение категорий друг из друга поразительным образом шло у Гегеля «параллельно развитию всемирной истории» (Энгельс). И хотя действительное положение дел мистически перевертывалось так, что сотворение мысленно-целого выступало у него актом творения действительной истории, но тем не менее в самом этом способе мышления содержалась предпосылка материалистического понимания истории, научного подхода к изучению общественных процессов и явлений, к их теоретическому моделированию.

Что же отсюда следовало? Казалось, стоило только этот метод усвоить, взять на вооружение, чтобы получить могучий инструмент познания, с помощью которого можно решать сложнейшие теоретические проблемы науки в ее конкретных областях. Не так ли?

Но странным образом величайшее достижение гегелевской философии – диалектика – оставалось втуне, без всякого применения как при жизни философа, так и долгие годы после его смерти. Гегелевский диалектический метод никто даже не пытался применить, он не подвергался критике и был просто забыт: гегелевские «диадохи» (так иронически называл Энгельс официальных представителей школы Гегеля в немецких университетах), как и преемники Александра Македонского, ведя между собой мелочную борьбу, решительно не знали, что делать с доставшимся им грандиозным наследием.

В чем же тут было дело? Причина крылась, очевидно, прежде всего в несовершенстве самого метода. Он не был жизнеспособен в том виде, в каком был завещан потомству. Он был выращен в искусственной, ирреальной среде метафизических отвлеченностей и пригоден лишь для надобностей идеалистической философской системы, завершающей свое развитие в самой себе.

Все, что надлежало совершить, философия уже совершила, явив гегелевскую систему абсолютного идеализма. Все, на что она была способна, она уже познала. Все, что имела сказать, – сказала. Абсолютная истина постигнута. Далее двигаться некуда!

Что ж, это было, пожалуй, даже резонно. Если Гегель поставил в своей философии весь мир с ног на голову, то в таком деликатном положении можно было только стоять, а не идти вперед. Развиваться на этой шаткой основе диалектический метод не мог.

Земля могла остановить свой бег вокруг Солнца. Звезды – перестать мерцать. Человечество – оставить войны и революции, страсти и интересы и застыть в вечном восхищении содеянным дерзостной немецкой мыслью. Больше познавать нечего. Гегелевская философия – венец и цель всего исторического движения природы и общества и мышления.

Остановись, мгновение, – ты прекрасно! Вопрос о каком-то реальном применении диалектического метода в других областях знания звучал просто кощунственно для правоверных гегельянцев.

Тут мало было просто отбросить идеалистическую оболочку. Идеализм не являлся чем-то лишь внешним для взращенной в его лоне диалектики. Он наложил на нее свою каинову печать, и она была больна его болезнями, его немощью.

Диалектика, как уже говорилось, была бесцеремонно попрана претензией гегелевской философии на абсолютную, окончательную истину. Ее права были ограничены только областью мышления. В отношении же природы и общества допускался в лучшем случае намек на диалектику, в той примерно мере, в какой он содержался и в достижениях частных наук того времени.

В этом была своя логика. Раз материя – лишь инобытие познания, познание же материи в начале XIX века до диалектики не доросло, то, значит, материя в принципе чужда развернутой диалектике, и нечего там ее искать. Тем самым по существу закрывался путь к дальнейшим теоретическим исследованиям, мысль самоуспокаивалась, удовлетворяясь достигнутым. За пределами философской системы Гегеля диалектике просто нечего было делать, она лишалась какой бы то ни было потенции.

Да и в сфере «чистого мышления» издержки идеализма сказывались на диалектическом методе Гегеля. Триады его категорий носили нередко произвольный характер, не отвечающий действительной логике и содержанию понятий. В угоду намеченной схеме множились надуманные переходы от одного периода к другому, пустые словесные упражнения и ухищрения, отдававшие явной схоластикой и мистикой. Гегель не гнушался действовать в соответствии с ехидным замечанием Мефистофеля в «Фаусте» Гете:

Коль скоро недочет в понятиях случится,

Их можно словом заменить.

Но если тем не менее Гегель произвел в сфере чистого мышления грандиозные завоевания, словно играючи покончил со всей прежней логикой и метафизикой, выявил, хотя и в идеалистической форме, развитие и внутреннюю связь всемирной истории, оставил «целую эпоху» (Энгельс) в любой из отраслей знаний, которой касался, то, значит, крылись же в его диалектическом методе богатейшие и еще не раскрытые возможности?

Значит, дело было за человеком, которому окажется по плечу задача вытащить меч диалектики из ножен системы, очистить его от ржавчины идеализма, перековать таким образом, чтобы он мог повергать не только бесплотные тени понятий, но и стать боевым оружием познания материальной действительности: сложнейших социальных и природных процессов.

Этим человеком был Карл Генрих Маркс.

Энгельс, сам проделавший путь от гегельянства к марксизму, имел все основания сказать следующее:

«Маркс был и остается единственным человеком, который мог взять на себя труд высвободить из гегелевской логики то ядро, которое заключает в себе действительные открытия Гегеля в этой области, и восстановить диалектический метод, освобожденный от его идеалистических оболочек, в том простом виде, в котором он становится единственно правильной формой развития мысли. Выработку метода, который лежит в основе Марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистическому воззрению».

Что значило – применить диалектический метод в конкретном научном исследовании? Взять готовые, разработанные диалектические формы и вложить в них эмпирическое содержание частных наук? Проследить все узлы и перипетии восхождения от абстрактного к конкретному у Гегеля и в строгом соответствии с этим изложить материал физики, химии, биологии, социологии, политической экономии? Усвоить терминологию, категории, понятия «Энциклопедии философских наук» и попытаться заставить разговаривать на этом языке явления и закономерности исследуемой реальности? Заучить законы и черты диалектики и подыскивать к ним всё новые и новые иллюстрации и подтверждения из области естествознания? Не отсюда ли до сих пор сохранившаяся наивная уверенность, что стоит только ученому изучить трактаты по диалектике, и это подвигнет его на эпохальные открытия в конкретных областях науки?

Маркс подошел к проблеме использования диалектического метода в экономическом исследовании совершенно иначе. Он отказался от какого бы то ни было навязывания действительности диалектических форм. Он не подгонял действительность под готовые диалектические схемы, как это делал Гегель, а непредвзято исследовал сами экономические процессы в их становлении и движении, в их тенденциях, выявляя внутреннюю логику движения экономического организма путем развития противоречий и их перехода в собственную противоположность, то есть диалектику самого предмета исследования. Вот почему Маркс говорил, что его метод прямо противоположен гегелевскому.

Его конечной целью являлось, по его собственным словам, открытие экономического закона движения капиталистического общества. Но какое конкретное общество изображено в «Капитале»? Это не Германия, не Франция, не Англия даже (хотя на нее Маркс чаще всего ссылается). Это – капитализм в его, так сказать, чистом виде. Это – теоретическая модель капиталистической экономики, которая предстает не как нечто мертвое и неизменное, а как «организм, способный к превращениям и находящийся в постоянном процессе превращения».

Как отобразить этот организм в понятиях? Как выразить в мышлении всю его необыкновенную сложность, многогранность? Как постичь внутреннюю взаимосвязь сторон, то есть структуру, схватить ее не только в процессе функционирования, но и в историческом развитии? Как уловить связь между тем, что предстает как открытая взору поверхность капиталистических отношений, и тем, что составляет их скрытую сущность? Как отразить все хитросплетения капиталистической экономики в системе категорий?

Эту беспрецедентную по своей трудности задачу Маркс решил с помощью диалектико-материалистического метода восхождения от абстрактного к конкретному, который хотя и ведет свое происхождение непосредственно от метода Гегеля, но столь же разнится от него, как разнится, например, естественно-исторический процесс эволюции живых форм, венчающийся человеком, от описанного Гёте в «Фаусте» мистико-алхимического сотворения Гомункула в стеклянной колбе.

Как и перед Гегелем в свое время, перед Марксом встал вопрос: с чего начинать теоретическое воспроизведение системы капиталистического хозяйствования? От решения его зависело многое, ибо неверная исходная посылка ведет и к неверным выводам, ибо на непрочном фундаменте стройного здания теории не построишь. Кажется, что естественнее всего начинать политическую экономию с чего-нибудь реального и конкретного, например, с населения, нации, государства. Так и поступали экономисты XVIII века.

Однако государство – сложное понятие. В нем не разберешься без осознания того, из чего состоит государственный механизм, как он работает, какими политическими, экономическими факторами определяется его деятельность.

И если бы исследователь начал с государства, населения, то это было бы весьма смутное хаотическое представление о целом, и только путем более детальных определений можно было бы прийти к пониманию различных частных аспектов этих понятий. Отсюда пришлось бы пуститься в обратный путь и снова прийти к населению, государству, но на этот раз не как к хаотическому представлению, а как к некоторой богатой совокупности многочисленных определений и отношений. Гегель справедливо называл такой ход исследования «взнуздыванием клячи с хвоста».

Поэтому начать следует с частного, элементарного, простого, то есть абстрактного понятия. Но какого именно? Где та исходная клеточка, тот зародыш, из которого естественно развивается весь цельный организм капиталистического производства?

Маркс останавливает свое внимание на товаре. Первый абзац «Капитала» гласит: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как „огромное скопление товаров“, а отдельный товар – как элементарная форма этого богатства. Наше исследование начинается поэтому анализом товара».

Маркс начинает «Капитал» с элементарнейшего бытия экономики – с товара, с обмена товаров. И это отнюдь не мысленный фантом, это – нечто чувственно осязаемое, грубо-материальное, с чем каждый повседневно имеет дело, что пронизывает весь организм экономики во всех его частях и частностях, что составляет его исторический исходный пункт.

В то же время обмен товаров – это «самое простое, обычное, …миллиарды раз встречающееся, отношение буржуазного (товарного) общества» (Ленин). Это абстракция, но абстракция, рожденная самим материальным существованием капитализма и в процессе его возникновения, и в его развитом виде. Она, в противоположность Гегелю, не результат деятельности мышления самого по себе. Она дана материально, как сторона материально существующей системы, и потому может, должна получить соответствующее – исходное – место в модели этой системы.

Что такое отношение товаров? На чем оно зиждется? На противоречии потребительной и меновой стоимости. Маркс рассматривает борьбу этих противоположностей и вытекающую из них противоположность абстрактного и конкретного труда и приходит к более сложному понятию всеобщей формы стоимости, а от нее – к денежной форме стоимости. Движение его мысли совершается не согласно кем-то предписанным законам, а согласно логике, диалектике самого предмета исследования. Он ни на йоту не отвлекается от анализа реального процесса товарного производства и обращения. И именно потому и приходит к положительным результатам.

Энгельс, характеризуя метод Маркса в «Капитале», пишет:

«Кто хочет иметь яркий пример того, что немецкий диалектический метод на своей теперешней ступени развития по меньшей мере настолько же превосходит старый, пошло-болтливый метафизический метод, насколько железные дороги превосходят транспортные средства средневековья, тот пусть прочтет у Адама Смита или у какого-либо другого официального экономиста с именем, какие мучения причиняет этим господам меновая стоимость и потребительная стоимость, как трудно им четко отделить одну от другой и понять каждую в ее своеобразной определенности, а затем сопоставит все это с ясным простым изложением данного вопроса у Маркса».

От понятия к понятию, от категории к категории в строгом соответствии со структурой капиталистического производства возводится стройное здание Марксовой теории. Каждая последующая категория здесь с необходимостью выводится из предшествующей, обогащаясь новым содержанием, охватывая все более широкий круг явлений, то есть – конкретизируясь. Анализ исходного противоречия, заложенного в товарном отношении, приводит к выявлению развитых противоречий капиталистического общества в их конкретном проявлении, а следовательно, и к революционному выводу о неизбежном отрицании этого общества.

Пролетариат получает могучее теоретическое оружие в борьбе с буржуазией. Наука обогащается диалектико-материалистическим методом восхождения от абстрактного к конкретному.

В научном познании диалектическому методу еще предстоит показать, на что он способен. Естественные науки ощущают настоятельную потребность обобщить, упорядочить накопленный материал, диалектически его обработать, интегрировать разрозненные достижения наук на разных флангах с помощью нового понятийного и методологического аппарата.

На этом пути естествознание вступает в самые высокие сферы теоретического мышления. Оно неизбежно встает перед задачей привести в определенную систему все достигнутые результаты, изложить их в рамках единой теории. Такая задача уже в повестке дня современной физики, биологии, экологии. Для решения же ее не существует другого способа, кроме метода восхождения от абстрактного к конкретному.

Диалектико-материалистический метод в руках исследователя – могучее оружие. Он помогает ему выбрать правильный ориентир, не сбиться с пути, не зайти в тупик. Помогает увидеть проблему там, где ее еще не могут обнаружить эксперимент и математический анализ. Но все это при том непременном условии, что исследователь не просто знает философские положения, а в совершенстве владеет этим методом.

Марксистско-ленинская философия призвана разрабатывать методы творческого, поискового, неформализуемого мышления, протекающего на высшем уровне обобщений. Она призвана открывать новые способы движения теоретической мысли, новые формы мышления, соответствующие все более глубокому проникновению в сущностные и всеобщие связи мироздания. Материалистическая диалектика, как и марксизм в целом, говоря словами Энгельса и Ленина, – не догма, а руководство к действию.

* * *

Конечно, все сказанное о философии «Капитала» – лишь несколько беглых штрихов. Этим я хотел лишь показать, что здесь захватывающее и интереснейшее поле интеллектуальной деятельности. Здесь – бездонная глубина, в которую стоит проникнуть, которая способна обогатить нас духовно тем больше, чем глубже мы в нее погружаемся. По древнему изречению, которым любил пользоваться сам Маркс: здесь Родос, здесь – прыгай.