Коммунизм как завершенный гуманизм

…У входа в науку, как и у входа в ад, должно быть выставлено требование:

Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета[12].

Карл Маркс

Париж 40-х годов прошлого века был политическим и культурным центром Европы. Сюда стекались революционеры и политические изгнанники из Польши, Италии, России, Германии. В отличие от Германии здесь все дышало революцией – как великими событиями недавнего прошлого, так и предчувствием новых социальных боев.

О Париже того времени молодой Энгельс писал так: «Одна лишь Франция имеет Париж – город, в котором европейская цивилизация достигла своего высшего расцвета, в котором сходятся нервные нити всей европейской истории и из которого через определенные промежутки времени исходят электрические разряды, потрясающие весь мир; город, население которого сочетает в себе, как никакой другой народ, страсть к наслаждениям со страстью к историческому действию, жители которого умеют жить, как самые утонченные эпикурейцы Афин, и умереть, как самые бесстрашные спартанцы…»

Пожалуй, нигде недовольство буржуазным порядком, поставившим своекорыстный чистоган на место высоких идеалов свободы, равенства и братства, не ощущалось так остро, как в Париже.

Не случайно именно здесь социальная мысль устремилась к теоретическому предвосхищению того общества, которое шло на смену капитализму. Вслед за Сен-Симоном и Фурье со своими утопиями выступили Кабе, Дезами, Бланки, Прудон, Леру, которые пользовались большой популярностью как в среде передовой интеллигенции, так и в рабочих кружках и союзах. Пролетариат Франции оформился уже как могучая социальная сила, способная противостоять буржуазии.

Из Парижа открывались несравненно более широкие и более далекие горизонты исторического развития, чем это имело место в Германии. Естественно поэтому, что именно в Париже Маркс, если можно так выразиться, стал марксистом, здесь впервые были найдены и сформулированы решающие идеи научного коммунизма.

Чтобы создать революционную теорию, найти подлинный лозунг борьбы, нужно было обобщить опыт классовых боев прошлого. Этот опыт Маркс начал изучать еще в Германии, в Крейцнахе, но во Франции он получил для выполнения этой цели несравненно лучшие условия. Он штудирует труды буржуазных историков – Тьерри, Минье, Гизо, Тьера и других, которые, как потом признавал Маркс, открыли существование классов и классовую борьбу в современном обществе. Он изучает также социальные теории Монтескье, Макиавелли, Руссо.

Если вся история есть история борьбы классов, то закономерно возникали вопросы: какой класс в современных условиях является носителем революционной энергии? За каким классом будущее? Каково это будущее?

Маркс вновь обращается к критическому изучению французского утопического социализма и коммунизма, который вел свое происхождение непосредственно от французского материализма. Уже Сен-Симон и Фурье подвергли основательной критике буржуазное общество как несоответствующее принципам гуманизма. Уже они обратили внимание на пролетариат, но видели, однако, в нем лишь угнетенное и страждущее сословие, достойное лишь жалости и благотворительности со стороны имеющих могущество и власть.

Так же как для Гегеля весь мир был выражением абсолютного духа, так для утопистов социализм был выражением абсолютной истины человеческих отношений. Так же как у Гегеля его превратный исходный пункт привел к созданию догматической системы, в которой абсолютный дух осознает себя, так же для утопистов в лице самых выдающихся из них (особенно для Фурье) все дело свелось к конструированию идеальных схем развития общества, которые остается только осознать, чтобы разрешить противоречия.

Преодоление Гегеля и преодоление социального утопизма отнюдь не были двумя рядом положенными задачами: это была одна задача, решение которой, в свою очередь, упиралось в поиски ведущего фактора развития человеческого общества.

Конструирование «готовых систем», «догматических абстракций», с которыми должна сообразовываться действительность, не устраивало Маркса как в учении Гегеля, так и в социальных утопиях. Оба эти величайшие достижения человеческой мысли не были пригодны для того, чтобы стать орудием изменения мира. Оба они несли в себе свое собственное отрицание. У Гегеля этим отрицанием служил диалектический метод мышления, у социальных утопистов – их критика буржуазных отношений собственности как отношений, уродующих человека, не соответствующих его сущности.

Чтобы уяснить природу этих отношений не только с юридической, но и с экономической стороны, Маркс углубился в изучение буржуазной политической экономии: он анализирует работы Адама Смита, Рикардо, Мак-Куллоха, Джеймса Милля, Жана-Батиста Сэя, Скарбека, Дестют де Траси, Буагильбера. Добавочным толчком к занятиям политической экономией для Маркса послужила, очевидно, опубликованная в «Немецко-французских ежегодниках» статья молодого Фридриха Энгельса «Наброски к критике политической экономии», которую Маркс назвал гениальной.

В Париже Маркс получает возможность завязать личное знакомство с виднейшими деятелями политической оппозиции, с революционными демократами и социалистами – Л. Бланом, П. Леру, Г. Гейне, Ж. Прудоном, М. Бакуниным.

Верный своему стремлению соотнести теоретическую критику с действительной, реальной борьбой классов, Маркс устанавливает связи с революционными кружками немецких ремесленников и французских рабочих. Полиция в своих донесениях сообщала, что Маркс присутствовал на собраниях революционных рабочих у одной из парижских застав, недалеко от Венсеннского замка.

Революционные рабочие с большой симпатией относились к Марксу, чувствуя в нем решимость и последовательность настоящего политического борца, который знает, за что и как надо бороться. Один из руководителей парижских общин Союза справедливых, Август Герман Эвербек, писал: «Карл Маркс… без сомнения, по меньшей мере так же значителен и гениален, как Г.Э. Лессинг. Одаренный исключительным интеллектом, железным характером и острым уверенным умом, обладая широкой эрудицией, Карл Маркс посвятил себя изучению экономических, политических, правовых и социальных вопросов».

Непосредственно знакомясь с жизнью рабочих, Маркс все сильнее проникался подлинным восхищением нравственной энергией, неутомимым стремлением к знанию и человеческим благородством рабочих-революционеров. В письме к Людвигу Фейербаху от 11 августа 1844 года он пишет: «Вам бы следовало присутствовать на одном из собраний французских рабочих, чтобы убедиться в девственной свежести и благородстве этих изнуренных трудом людей. Английский пролетарий тоже делает гигантские успехи, но ему недостает культуры, присущей французам. Однако я не могу также не отметить теоретических заслуг немецких ремесленников в Швейцарии, Лондоне и Париже. Только немецкий ремесленник все еще чересчур ремесленник.

Но, во всяком случае, история готовит из этих „варваров“ нашего цивилизованного общества практический элемент для эмансипации человека».

Маркс в отличие от утопистов видит в пролетариате отнюдь не предмет для сентиментальных излияний, а силу, способную на активное революционное действие.

Пролетариат – вот связующее звено между теорией и практикой, между философией и миром! Это открытие Маркс сформулировал в своей статье «К критике гегелевской философии права. Введение» – подлинном шедевре научной публицистики как по содержанию, так и по форме. Она, как и тесно примыкающая к ней по мысли статья «К еврейскому вопросу», была опубликована в начале 1844 года в «Немецко-французских ежегодниках».

Подлинно человеческое освобождение, утверждает Маркс в этих статьях, невозможно без уничтожения «всякого рабства», а пролетариат – это как раз тот класс, который находится в самом бесправном и угнетенном состоянии. Пролетариат не может эмансипировать себя, не освобождая все сферы общества.

Голова человеческой эмансипации – философия, ее сердце – пролетариат.

В этих статьях Маркс делает решающий шаг вперед – он находит и истинный лозунг борьбы, и ту «материальную» силу, которая способна претворить его в действительность, способна реализовать гуманистические идеалы человечества. В.И. Ленин оценил этот шаг Маркса как окончательный переход от идеализма и революционного демократизма к материализму и коммунизму.

Двадцатишестилетний Маркс поднялся к вершинам нового взгляда на мир. Это стало возможным после беспримерной теоретической работы мысли. Все наследие европейской культуры в области философии и общественной мысли было усвоено и критически переработано им. Маркс не оставил без внимания ни одного сколько-нибудь самостоятельного философа, начиная от Фалеса и кончая Фейербахом и Мозесом Гессом. Он усвоил все крупные исторические труды – от Геродота и Плутарха до Гизо и Тьера, он познакомился с социальными утопиями – от Платона до Леру и Вейтлинга. Он изучил важнейшие работы по политической экономии – от Адама Смита до Фридриха Энгельса. Маркс, наконец, охватил разностороннее богатство художественной культуры – от поэмы Лукреция Кара до поэзии Генриха Гейне, от трагедий Эсхила до драматургии Шекспира и от диалогов Платона до прозы Бальзака. Но одного этого усвоения оказалось бы недостаточно для выработки нового мировоззрения. Во все времена было немало кабинетных схоластов, до краев напичканных знаниями обо всем и вся, но не способных выдать ни единой собственной мысли. Маркс не только усвоил величайшие достижения человеческого гения, но сделал их орудием и методом творческого мышления, не знающего страха перед истиной и неутомимо стремящегося к ней.

И главное, Маркс сознательно встал на позиции сначала угнетенных крестьянских масс в Германии, а затем пролетариата, самого революционного и самого действенного из революционных классов всех времен.

Научный социализм (или, что то же самое, научный коммунизм) возник не только как обобщение и практическое осмысление духовных достижений человечества, но и (это обстоятельство в конечном счете оказалось решающим) как выражение определенных экономических и социально-политических тенденций в самой действительности буржуазного общества.

Имея в виду это обстоятельство, Ф. Энгельс писал: «Как всякая новая теория, социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного материала, хотя его корни лежали глубоко в материальных экономических фактах».

Переход Маркса к решительной поддержке революционного пролетарского движения привел к разрыву с буржуазными демократами, и прежде всего с Арнольдом Руге. По остроумному замечанию Генриха Гейне, Руге остался «швейцаром гегелевской школы», представителем той «паутинообразной берлинской диалектики», которая не способна убить даже кошку.

При всем своем энергичном радикализме Руге был только филистером, который не прочь помечтать о свободе, но не желает платить за это из собственного кошелька. Путем продажи «Немецко-французских ежегодников» Руге надеялся извлечь немалый доход, а когда эти надежды рухнули, он впал в уныние, стал подозрителен, как лавочник, и в каждой издательской инициативе Маркса видел посягательство на свой бумажник.

При этом Руге не стеснялся использовать «величественное равнодушие Маркса к денежным вопросам» (Меринг) и, несмотря на крайнюю нужду Маркса, семейство которого росло (в мае 1844 года появилась на свет дочь Женни), не стеснялся выплачивать ему жалованье экземплярами «Ежегодников».

Главное же заключалось в том, что коммунизм Маркса вызывал в Руге панический ужас мещанина.

Освободившись от редакторских обязанностей в «Ежегодниках», Маркс с еще большим жаром отдается научным занятиям. Казалось бы, главное уже достигнуто – основы нового мировоззрения выработаны. Но для Маркса это только начало. Он стремится с новой точки зрения переосмыслить все прошлое, настоящее и будущее человечества. Он много читает, один план в его голове сменяется другим. Сначала он хочет вернуться к незаконченной рукописи о гегелевской философии права и осмыслить ее теперь уже с коммунистической точки зрения. Потом его целиком захватывает история Французской революции и он горит желанием написать историю Конвента. Наконец, он обращается к критике социалистов-утопистов и к критике политэкономов.

Его мысль работает столь интенсивно, что обгоняет только что написанное им. Он никогда не удовлетворен сделанным; чем больше он постигает, тем безбрежнее оказывается океан еще неизведанного. Чем больше вопросов он решает сам для себя, тем больше новых вопросов и проблем возникает в его голове.

Рукописи остаются незаконченными, мысль движется дальше, рождая новые идеи. Демон самокритики не позволяет Марксу выпустить в свет что-либо, если он не изучил вопрос досконально, во всех тонкостях.

А. Руге пишет об этом периоде занятий Маркса следующее: «Он читает очень много; он работает с необыкновенной интенсивностью и обладает критическим талантом, который подчас переходит в чрезмерный задор диалектики, но он ничего не заканчивает, он все обрывает на середине и всякий раз снова погружается в безбрежное море книг».

Это состояние необыкновенной напряженности научного поиска и постоянной неудовлетворенности сделанным и достигнутым угнетает Маркса, но он ничего не может с собой поделать. Он находит выход только в том, что работает с еще большей интенсивностью, проводя по нескольку ночей без сна. «Маркс сейчас так вспыльчив и раздражителен, – отмечает Руге, – что дальше некуда, в особенности после того, как дорабатывается до болезни и по три, даже по четыре ночи не ложится в постель».

Важнейшим результатом этих поисков явилась большая незавершенная работа, получившая название «Экономическо-философские рукописи 1844 года».

Эта работа еще несет на себе следы тех «родовых мук», в которых складывался марксизм, что проявилось, в частности, в терминологии, заимствованной у Гегеля и Фейербаха. Но сквозь ссохшуюся оболочку некоторых старых философских понятий явственно пробиваются побеги принципиально нового взгляда на общество, такой интерпретации мира, которой мир еще не знал.

Здесь впервые осуществлен грандиозный синтез экономического, философского и социально-политического подходов к анализу общества. Здесь человек поставлен в центр всего рассмотрения и предстает в сплетении всей совокупности своих сложных отношений как с природой, так и с обществом. Здесь ярко обрисованы нечеловеческие условия жизни человека в буржуазном обществе с точки зрения подлинного и последовательного гуманизма. Здесь гнев и страстность политического борца выступают в сплаве с аналитической зрелостью великого мыслителя.

Здесь реальный подход к конкретной действительности сочетается с охватом далеких горизонтов общественного развития. В этой работе поставлены такие глубинные проблемы, которые сохранят свое значение и через века.

Этим объясняется тот неослабеваемый интерес к «Экономическо-философским рукописям 1844 года», который имеет место в наше время среди философов, экономистов и социологов всех стран.

Богатство идей, заключенных в «Рукописях», таково, что не укладывается ни в самые подробные изложения, ни в самые объективные толкования: нужно самому прочесть это произведение (и не один раз!), чтобы насладиться смелостью, широтой и художественной красотой теоретической мысли, раздвинувшей и сломавшей барьеры односторонних представлений, узость застывших схем, скинувшей последние путы идеализма не только с толкования законов природы, но и с объяснения социального развития.

Маркс в этой работе исходит из уже достигнутого им взгляда, что объяснение всей истории человеческой жизни надо искать в материальных отношениях. Он конкретизирует его следующим образом:

«…Все революционное движение находит себе как эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной собственности, в экономике».

Производственная жизнь человека, его труд – вот что является пружиной социального прогресса. Труд человека осуществляется в различных формах, при разных социальных условиях. И наконец, «в общем и целом остается уже только два класса населения: рабочий класс и класс капиталистов».

На место абстрактного человека Фейербаха Маркс ставит пролетария. На место фейербаховского отношения человека к человеку Маркс ставит отношения рабочего и капиталиста, отношения живого труда и накопленного труда (капитала).

В мире, где все продается и покупается, где власть денег верховна и абсолютна, рабочий сам является товаром. Он не обладает ни капиталом, ни земельной рентой, он обладает лишь трудом, и труд производит все богатство общества.

И вот этот реальный факт буржуазного общества Маркс и делает отправным пунктом своего анализа.

Рабочий производит материальное богатство. Но оно не принадлежит ему. Более того – это богатство не только отчуждено от рабочего, но и противостоит ему как чуждая, господствующая над рабочим сила, как капитал. Маркс называет этот факт отчуждением труда.

Чем больше рабочий трудится, тем больше становится созданный им мир богатства, но вместе с тем увеличивается и господство этого богатства над рабочим. Капиталист становится все могущественнее, рабочий – беднее и бесправнее.

Рабочий превращается в раба созданного им предмета труда. Его накопленный труд, выступая в виде капитала, денежного богатства, нанимает рабочего, дает ему средства к жизни, распоряжается его живым трудом и самой его жизнью.

Труд рабочего производит чудесные вещи, но он же производит обнищание рабочего. Он создает дворцы, но также и трущобы для рабочих. Он творит красоту, но уродует самого рабочего. Он заменяет ручной труд машиной для того, чтобы превратить самих рабочих в механически функционирующую машину. Чем замысловатее становится выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению он подвергается.

Этот превратный мир, где вещь господствует над своим творцом, где отношения людей выступают в форме отношений вещей, Маркс подвергнет впоследствии детальному анализу в «Капитале» и подготовительных к нему работах. Образ, родившийся в «Экономическо-философских рукописях», приобретет там еще более яркие и зловещие очертания: накопленный труд рабочего – мертвый труд – как вампир высасывает кровь живого труда…

Но обратимся к «Рукописям» и последуем вслед за мыслью Маркса. Отчуждение от рабочего результатов его труда есть лишь одна сторона дела. Другая, не менее важная, – в том, что сам живой процесс деятельности рабочего носит отчужденный характер, предстает как самоотчуждение его человеческой сущности.

Что это значит? Это значит – рабочий трудится не по собственному желанию, и его деятельность – это принудительный и вынужденный труд, в процессе которого рабочий принадлежит не себе, а своему работодателю.

В таком подневольном труде рабочий не развертывает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет себя, разрушает свое тело и свой дух. Он должен был бы по логике вещей удовлетворять в труде свою самую подлинно человеческую потребность – потребность к творчеству. Но труд служит для него лишь средством к удовлетворению самых элементарных потребностей.

Отчужденный характер труда наиболее ярко проявляется в том, что к нему относятся как к проклятию, его исполняют с отвращением, от него бегут, как от чумы.

В процессе труда – этой самой человеческой из потребностей – рабочий не чувствует себя человеком, он выступает здесь лишь как подневольное животное, как живая машина. И напротив, вне труда, при выполнении своих элементарных, по существу животных функций – в еде, в питье, сне и т.д., – рабочий ощущает себя самим собой, свободно действующим человеком. «То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному».

Так происходит самоотчуждение рабочего в процессе труда. А непосредственным следствием его служит отчуждение человека от человека, противоположность позиций рабочего и капиталиста.

Обычно проблему отчуждения и самоотчуждения труда у Маркса оценивают только с негативной стороны, как уничтожающую критику экономической действительности. Но в самой этой критике со всей определенностью проступают у Маркса те позитивные принципы, с которых он анализирует существующее, его представление о том, каким должен быть свободный человеческий труд и подлинно человеческие отношения, то есть его представление о коммунистическом обществе.

Труд должен быть, по мнению Маркса, не самоотчуждением, а самоутверждением человеческой личности. Он должен быть не средством к жизни, а ее сущностью, процессом, в котором человек полностью и всесторонне развивает свои способности. Не внешнее принуждение должно быть стимулом к труду, а глубокая внутренняя потребность к творчеству.

В конспекте книги Джеймса Милля «Основы политической экономии» – работе, которая непосредственно примыкает к «Экономическо-философским рукописям 1844 года», Маркс характеризует этот мир отчужденного человека лишь как карикатуру на подлинную сущность человека.

О том, как представлял себе молодой Маркс эту настоящую жизнь в мире, организованном «по-человечески», то есть в коммунистическом обществе, говорит следующий отрывок из «Выписок».

«Предположим, что мы производили бы как люди. В таком случае каждый из нас в процессе своего производства двояким образом утверждал бы и самого себя и другого: 1) …во время деятельности я наслаждался бы индивидуальным проявлением жизни, а в созерцании от произведенного предмета испытывал бы индивидуальную радость… 2) В твоем пользовании моим продуктом или в твоем потреблении его я бы непосредственно испытывал сознание того, что моим трудом удовлетворена человеческая потребность… другого человеческого существа. 3) Я был для тебя посредником между тобой и родом и сознавался бы и воспринимался бы тобой как дополнение твоей собственной сущности, как неотъемлемая часть тебя самого. 4) В моем индивидуальном проявлении жизни я непосредственно создавал бы твое жизненное проявление и, следовательно, в моей индивидуальной деятельности я непосредственно утверждал бы и осуществлял бы мою истинную сущность, мою человеческую, мою общественную сущность…

Мой труд был бы свободным проявлением жизни и поэтому наслаждением жизнью. При предпосылке частной собственности он является отчуждением жизни, ибо я тружусь для того, чтобы жить, чтобы добывать себе средства к жизни. Мой труд не есть моя жизнь».

Буржуазная политэкономия рассматривает как богатство лишь мир вещных материальных ценностей. Для нее рабочий лишь средство для приращения богатства. Она увещевает рабочего смирять свои потребности, отказываться от жизненных удовольствий ради сбережения и накопления денег и вещей.

Чем меньше ты ешь, пьешь, покупаешь книг, чем реже ходишь в театр, на балы, в кафе, чем меньше ты думаешь, любишь, теоретизируешь, поешь, фехтуешь и т.д., тем больше ты сберегаешь, тем больше становится твое сокровище, твой капитал, приобретенные тобой вещи.

Без денег, без вещей человек, с этой точки зрения, ничто. Вещи и деньги придают ему вес и значение в обществе, они делают его значительным даже в собственных глазах.

Все то, чего не можешь ты, могут твои деньги. Они могут есть, пить, ходить на балы, в театр, могут путешествовать, умеют приобрести себе искусство, ученость, исторические редкости, политическую власть.

Маркс цитирует в своих «Экономическо-философских рукописях 1844 года» монолог Тимона Афинского, в уста которому Шекспир вложил слова о всемогуществе «желтого дьявола»:

Да, этот плут сверкающий начнет

И связывать и расторгать обеты,

Благословлять проклятое, людей

Ниц повергать пред застарелой язвой,

Разбойников почетом окружать,

Отличьями, коленопреклоненьем,

Сажая их высоко, на скамьи

Сенаторов.

Шекспир, по мнению Маркса, «превосходно изображает сущность денег», особенно подчеркивая два свойства:

деньги – это «видимое божество, превращение всех человеческих и природных свойств в их противоположность, всеобщее смешение и извращение вещей»;

деньги – это «наложница всесветная, всеобщий сводник людей и народов. Они – отчужденная мощь человечества».

Эти идеи, навеянные поэзией Шекспира и Гёте, Маркс затем развил в работе «К критике политической экономии» и в «Капитале».

В мире, вывороченном наизнанку, в мире отчуждения приобретательство, как показал молодой Маркс, становится целью жизни, утилитарно потребительское отношение к вещам выступает вместо развития истинно человеческих потребностей.

Вещь становится мерой человека, а не человек мерой вещи. Вещное богатство замещает богатство человеческих способностей.

Мир отчуждения – мир грубых, примитивных потребностей, которые сводятся к обладанию. «Частная собственность сделала нас настолько глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем», то есть едим, пьем, носим на своем теле и т.д.

На место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания.

В результате не только в процессе труда вещи господствуют над человеком, они господствуют над ним и дома. Сосредоточивая свои интересы на вещах, человек не замечает, что становится их слугой, что они диктуют ему не только характер и темп труда, но и характер и стиль его отдыха, характер и стиль его личных отношений с людьми.

Снятие[13] отчуждения в мире, организованном по-человечески, будет означать не только изменение характера отношений человека с человеком, но и изменение всего содержания его жизни.

«Предположи теперь, – пишет Маркс, – человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т.д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т.е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна и она – несчастье».

Буржуазную политическую экономию с ее самодовлеющим принципом стоимостного богатства Маркс заклеймил как последовательное проведение «отрицания человека».

В коммунистическом обществе вещное богатство становится тем, чем оно и должно быть, – не целью жизни человека, а лишь средством для полнокровной человеческой жизнедеятельности. «…На место политико-экономического богатства и политико-экономической нищеты становятся богатый человек и богатая человеческая потребность».

К этой мысли Маркс потом будет не раз возвращаться в «Капитале» и подготовительных к нему работах. Высшей ценностью, высшим капиталом общества Маркс провозгласит не то, что человек производит, а самого человека, универсальность потребностей, способностей, средств потребления, производительных сил индивидов. В коммунистическом обществе человек – самоцель всего общественного производства, а материальные ценности лишь средство, условие, базис для осуществления этой цели.

Раскрыв исходный пункт (самоотчуждение) и цель, Маркс намечает пути движения к этой цели, пути снятия отчуждения. Именно этот вопрос до сих пор служит предметом наиболее острых дискуссий среди социологов и марксологов разных стран.

Маркс совершенно ясно и недвусмысленно исходит из того, что снятие отчуждения прежде всего упирается в упразднение частной собственности. Частная собственность выступает как «материальное резюмированное выражение отчужденного труда», как экономическое отчуждение.

Все нюансы и аспекты отчуждения в его различных формах (политическое, религиозное, философское, нравственное и т.д. отчуждения) аккумулируются в экономическом отчуждении. Вся кабала человечества находит свое выражение в кабале рабочего, в его отношении к производству. «Все кабальные отношения суть лишь видоизменения и следствия этого отношения».

Здесь Маркс, по существу, формулирует идею о ведущей роли производственных отношений в жизни общества.

Если для Гегеля все отчуждение сводилось к отчуждению идеи от природы, то и преодоление такого рода отчуждения возможно в «сознании» субъекта.

Но оттого, что человек осознает кабальный характер своих отношений с миром, его отчуждение не исчезает, а только увеличивается.

Чтобы научиться плавать, недостаточно представлять себя плавающим; чтобы стать свободным, мало осознать себя свободным.

«Для уничтожения идеи частной собственности вполне достаточно идеи коммунизма. Для уничтожения же частной собственности в реальной действительности требуется действительное коммунистическое действие».

Маркс не сомневается, что «история принесет с собой это коммунистическое действие», но он не тешит себя иллюзиями, которые были столь свойственны утопистам, что упразднение частной собственности произойдет быстро и безболезненно. Историческое чутье безошибочно подсказывает ему, что это будет «весьма трудный и длительный процесс».

Частная собственность не возникла сразу, по мановению волшебной палочки, она прошла многовековой путь развития, принимая различные формы. Ее прогрессирующее развитие еще не закончилось. Она приняла теперь форму промышленного капитала, и в этом виде ей еще предстоит разрастаться, пока она не проникнет во все поры общества и не подчинит их себе, пока она не станет «всемирно-исторической силой в своей наиболее всеобщей форме».

В этом развитом виде, полная жизни, частная собственность порождает свою смерть, свою противоположность – угнетенный, отчужденный труд промышленных рабочих.

С этого момента она движется к своему упразднению, но путь к смерти для нее аналогичен пути к зрелости: он выступает в различных формах, стадиях, ступенях становления коммунизма.

В своей первой форме коммунизм, как показывает Маркс, имея в виду, очевидно, первые опыты создания общин (коммун) бедняков в Америке и в Англии, выступает в качестве уравнительного. Протест против варварства частной собственности этот коммунизм выражает варварскими средствами. Он настолько еще находится «под впечатлением» частной собственности с порожденным ею неравенством, что хочет уравнять и нивелировать всех (вплоть до общности жен!). Он стремится уничтожить все то, что отличает одного человека от другого, чем не могут обладать все.

Поэтому грубый казарменный коммунизм абстрагируется от таланта, от личности человека, он жаждет не упразднить отчужденный труд рабочего, а всех превратить в рабочих.

Такой коммунизм, «отрицающий» повсюду личность человека, является вместе с тем отрицанием «всего мира культуры и цивилизации». Его идеал – неестественная простота бедного человека, не имеющего потребностей. Этот идеал свидетельствует о «простоте», которая не только не возвысилась над уровнем частной собственности, но даже и не доросла до нее.

Противоположность труда и капитала при такого рода коммунизме не упраздняется. Труд (в своей самой элементарной форме) выступает как предназначение каждого, а капитал – как «всеобщий капитал», как «сила всего общества».

Маркс заклеймил этот «грубый коммунизм» как проявление «гнусности частной собственности». Нетрудно понять, что и по сей день эта критика отнюдь не потеряла своей теоретической и практической значимости, что она помогает бороться против опошления и дискредитации великих идей коммунизма любителями ультрареволюционной демагогии и казарменных методов осчастливливания человечества.

Вторая форма, о которой говорит Маркс, – это коммунизм, еще не потерявший своего политического характера. Он не «постиг еще человеческой природы потребности», все еще находится в плену у частной собственности и заражен ею.

Наконец, третья форма предполагает «положительное» упразднение частной собственности, как подлинное снятие отчуждения во всех его формах – на основе сохранения и развития всего богатства человеческой культуры и цивилизации. Такой коммунизм равен завершенному гуманизму, он есть «подлинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком».

Все движение истории есть действительный акт порождения этого коммунизма. Разрешение этой задачи «отнюдь не является задачей только познания, а представляет собой действительную жизненную задачу, которую философия не могла разрешить именно потому, что она видела в ней только теоретическую задачу».

Пройдет год, и Маркс сформулирует эту мысль в своем знаменитом афоризме:

«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Пройдет полтора-два десятилетия, и Маркс в своих экономических работах со всей глубиной и обстоятельностью разовьет те идеи, которые он высказал в «Экономическо-философских рукописях 1844 года».

Это идеи о противоположности труда и капитала, о рабочем как товаре, о товарном фетишизме, о превращении рабочего в живую машину, в часть частичной машины. Это идеи об отчуждении человеческой личности в мире товарных отношений, где предприниматель выступает как олицетворенный капитал, а пролетарий – как олицетворенная рабочая сила.

Вместо философского понятия «отчуждение» Маркс все чаще будет употреблять четкие и однозначные категории экономической науки. Но это скорее вопрос терминологии, а не принципа.

«Экономическо-философские рукописи 1844 года» – гениальный набросок нового мировоззрения, набросок программы, разработка которой станет делом всей последующей жизни Карла Маркса.

У этой работы Маркса особая судьба. Мир узнал о ней почти через девяносто лет после ее создания и почти через пятьдесят лет после смерти автора.

Но она привлекла к себе сразу же такое внимание, как будто была написана только что на самую животрепещущую тему современности. С тех пор в разных странах вышли горы книг, посвященных «Рукописям», и поток литературы о них все увеличивается, споры становятся все ожесточеннее. Кажется, что чем дальше мы удаляемся от момента написания этой работы, тем современнее она становится.

Проблемы, поднятые в ней, стали ареной, где сталкиваются самые различные взгляды на марксизм – от вульгарно-догматических до вульгарно-ревизионистских.

И вот что интересно: и та и другая «крайности» имеют нечто общее. Обе противопоставляют друг другу двух Марксов: молодого и зрелого. Только делают это по-разному: одни считают «истинным» молодого, другие же – зрелого.

И тот и другой подходы демонстрируют извращенное, примитивное понимание марксизма. Здесь сказалось то обстоятельство, что марксизм по инерции мышления измеряется застарелыми мерками. Но «Рукописи» и «Капитал» не противостоят друг другу, как две завершенные системы мировоззрения, где в центре одной стоит «гуманизм», а в центре второй – «экономизм».

Если они и противостоят друг другу, то лишь как исток и вершина, как произведение, где новый метод анализа общественных явлений нащупывается, – произведению, где он находится в действии, как произведение философско-экономическое – произведению экономическо-философскому.

Марксизм не доктрина, а метод, как любили подчеркивать его основоположники. Поэтому нельзя его понять, толкуя «готовые» формулировки из разных произведений. Живая душа марксизма может быть понята только в движении, в процессе образования идей, в непрестанном совершенствовании метода.

Доктринерская узость мышления не видит в «Капитале» «гуманизма», так как не понимает места этой работы Маркса во всем его наследии, не понимает, во имя каких человеческих идеалов ведет он кропотливое исследование «экономического человека». Она не видит Марксова гуманизма, так как привыкла почитать за «гуманизм» сентиментальную благотворительность философствующих маниловых.

С другой стороны, критики молодого Маркса, страдающие той же узостью, не в силах оценить великое значение «Рукописей» в формировании марксизма. Они подозрительно морщат нос, когда слышат об «отчуждении» и «гуманизме», – достаточно ли марксистские эти понятия? Они не могут втиснуть богатство Марксовых идей в прокрустово ложе той примитивно-схематической интерпретации марксизма, которую только и способны понять, а потому склонны отделить «чистого» Маркса от «нечистого», «зрелого» от «незрелого».

Гуманизм Маркса не временное теоретическое увлечение, как желали бы думать вольные или невольные идеологи заклейменного Марксом «грубого коммунизма».

Гуманизм – это не привесок к марксизму, а само сердце марксизма, тот внутренний родник, который дает ему силу и жизненность, который делает его мировоззрением миллионов, борющихся за счастье человечества.

Марксов гуманизм, как он предстает уже в «Рукописях», – это не фейербаховское обожествление любви. Это учение, продиктованное ненавистью ко всяческим формам угнетения и подавления личности, это учение, несущее в себе могучий заряд социальных преобразований.

«Экономическо-философские рукописи 1844 года» (и примыкающие к ним статьи в «Немецко-французских ежегодниках») означают важнейший узловой пункт в духовном развитии Маркса. Если работы, написанные до этого, характеризовали его путь к марксизму, то последующие работы характеризуют развитие, конкретизацию, разработку марксизма во всех своих частях, и прежде всего в области политической экономии.

В.И. Ленин считал, что в 1844 году переход Маркса от идеализма к материализму и от революционного демократизма к коммунизму «совершается окончательно». Следовательно, 1844 год можно назвать годом рождения научного мировоззрения. Но мы не можем назвать года, когда развитие этого мировоззрения было завершено. Оно продолжалось во всех произведениях Маркса и Энгельса вплоть до их смерти. Оно продолжается и по сей день и будет продолжаться до тех пор, пока существует человеческое общество.