IV НЕ УСТРАНЕННЫЕ ТРУДНОСТИ

IV

НЕ УСТРАНЕННЫЕ ТРУДНОСТИ

И, конечно, такой способ понимание и осуществление единства религии и науки представляется одним из наиболее сильных и наиболее убедительных. Тем не менее сомнительно, чтобы он мог вполне удовлетворить сознание ученого и сознание религиозного человека.

Какие бы усилия ни употреблял спиритуалист, для того чтобы совершенно беспристрастно, не предъявляя никаких предвзятых требований, регистрировать выводы науки, попытки его истолковать границы науки в смысле благоприятном для религии, всегда рискуют натолкнуться на оппозицию ученого. Если для науки существует какой-либо основной догмат, так только один: наука не знает, куда она идет. Если она даже признает свои границы, она ни в коем случае не знает того, что лежит за ними, и всякое истолкование ее незнания, как достоверности, для нее подозрительно. Наука особенно ревностно отстаивает свою независимость, свою автономию, свое право не знать.

С другой стороны и религиозное сознание не может не изумляться тому, что его заставляют добывать у науки санкцию своего существования. Правда, оно вовсе не хочет восставать против результатов научного доказательства. Оно охотно признает, что между ним и наукой должна быть известная связь, что религия и наука не могут быть существенно разнородны, ибо, если Бог существует, он есть причина того мира, законы которого изучаются наукой; и, очевидно, совершенно невозможно, чтобы между причиной и действием не было никакой связи.

Но религиозное сознание с своей стороны требует себе автономии, требует свободы развития. Как всякая жизнь, оно хочет быть самим собою и развертывать изнутри свои способности. И оно боится оказаться связанным в рассматриваемой системе, которая все же подчиняет, по-видимому, право религии на самообнаружение контролю научных взглядов.

Итак, в этой философии границ науки ни наука, ни религия не чувствуют себя в полном обладании той автономией, которой обе они требуют.

Правда, данная проблема, как кажется, превосходит силы самого изощренного интеллекта. Ибо требуется установить такой взгляд на религию, который с одной стороны признает за ней право свободно развиваться согласно собственным принципам, с другой стороны соединяет ее известной доступной для разума связью с наукой.

Но не потому ли трудность эта представляется нам такой непреодолимой, что мы представляем себе и религию и науку чем-то в роде двух материальных предметов, сосуществуюших в пространстве и стремящихся вытеснить друг друга? Мы стараемся определить, какое место оставляет религии наука, мы спрашиваем себя, предполагают или не предполагают очертания пространства, занимаемого наукой, другое пространство, простирающееся за ними.

Все такие выражения, очевидно, лишь метафоры, лишь переводы реальности на язык пространственного воображения. Может ли отношение религии к науке быть таким простым, таким похожим на материальные отношения? Не должно ли оно, наоборот, быть чрезвычайно трудно уловимым и трудно определенным? Не должно ли оно быть, до некоторой степени, единственным в своем роде?

Но раз это так, для раскрытия его надо применить метод, более метафизичный по своему характеру, нежели тот, который мы только что рассмотрели. Этот последний является чисто критическим. Он состоит в рассмотрении религии и науки, как они нам непосредственно даны, в расследовании вопроса о том, каковы условия их существование и каким образом, при наличности этих условий, они могут быть между собой согласованы. Этот метод способен привести лишь к сопоставлению религии и философии, как двух соперников, стремящихся уничтожить друг друга. Быть может, нам удалось бы раскрыть более интимную и более тонкую связь между ними, если бы мы, не ограничиваясь внешним рассмотрением религии и науки и критикой их принципов, постарались уловить каждую из них в ее генезисе, дать себе отчет в их происхождении и в присущих им внутренних началах развития. Для этой дели необходимо было бы обратиться не только к философской критике, но и к самой философии, к теории основных начал интеллигентной и моральной жизни. Эту задачу и поставили перед собой некоторые очень глубокие мыслители, в душе которых уважение к свободе науки занимает не меньшее место, чем желание обеспечить свободу религии.