Русский маг

Русский маг

Одним из немногих соперников Стивена Хокинга как практика иронической космологии является Андрей Линде, русский физик, эмигрировавший в Швейцарию в 1988 году и два года спустя — в США. Линде тоже присутствовал на Нобелевском симпозиуме в Швеции, и его шутовство было одним из кульминационных моментов конференции. Выпив пару рюмок во время коктейля, устроенного на воздухе, Линде ударом каратиста разбил кирпич. Он постоял на руках, потом сделал сальто назад и наконец встал на ноги. Затем он достал из кармана коробок спичек и положил две из них на ладонь в форме креста. Линде совсем не шевелил рукой — по крайней мере так казалось, — а верхняя спичка дрожала и прыгала, как будто ее дергали за невидимую веревочку. Этот трюк свел коллег с ума. Вскоре спички и ругательства разлетались во все стороны — с дюжину самых известных в мире астрофизиков тщетно пытались повторить достижение Линде. Когда они захотели узнать, как это у него получается, он улыбнулся и пробурчал:

— Это квантовое колебание.

Линде еще более известен своей теоретической ловкостью рук. В начале восьмидесятых он помог получить признание одной из самых экстравагантных идей, когда-либо появлявшихся в физике частиц, — надуванию. Изобретение надувания (термин «открытие» тут не подходит) обычно приписывается Алану Гуту (Alan Guth) из Массачусетского технологического института, но Линде помог усовершенствовать теорию и добиться, чтобы ее приняли. Гут и Линде предположили, что в ранней истории нашей Вселенной — когда ее возраст составлял 10 ⁴³ секунды, если быть абсолютно точным, когда космос, по-видимому, был гораздо меньше протона — сила тяжести могла на короткое время стать отталкивающей, а не притягивающей силой. В результате Вселенная, по-видимому, прошла через огромный, экспоненциальный скачок роста перед тем, как стабилизироваться на текущей, гораздо более малой скорости расширения.

Гут и Линде основывали свою идею на нетестированных — и почти точно не поддающихся тестированию — унифицированных теориях физики частиц. Тем не менее астрофизики влюбились в надувание, потому что оно могло объяснить некоторые животрепещущие проблемы, поднимаемые стандартной моделью Большого Взрыва. Во-первых, почему Вселенная кажется более или менее одинаковой во всех направлениях? Ответ заключается в том, что, как при надувании воздушного шарика разглаживаются «морщинки», точно так же экспоненциальная экспансия Вселенной делает ее относительно гладкой. Надувание также объясняет, почему Вселенная не является однородным консоме радиации, а включает куски материи в форме звезд и галактик. Квантовая механика предполагает, что даже пустое пространство до краев наполнено энергией; эта энергия постоянно колеблется, как волны, танцующие на поверхности озера, на которое дует ветер. В соответствии с теорией надувания выбросы, генерированные квантовыми колебаниями в самом начале жизни Вселенной, после надувания могли стать достаточно большими, чтобы служить гравитационными семенами, из которых выросли звезды и галактики.

Надувание имеет несколько удивительных скрытых смыслов, один из которых следующий: все, что мы видим в телескопы, представляет собой бесконечно малую часть огромного косма, созданного во время надувания. Но Линде на этом не остановился. Даже эта огромная Вселенная, утверждал он, является одной из бесконечного числа вселенных, порожденных надуванием. Надувание, после того как началось, никогда не может закончиться: оно создало не только нашу Вселенную — украшенный галактиками косм, который мы рассматриваем в телескопы, — но и бесчисленные другие. Эта мегавселенная имеет то, что называется фракционной структурой: большие вселенные рождают маленькие вселенные, которые, в свою очередь, рождают еще меньшие, и так далее. Линде назвал свою модель хаотичной, фракционной, самовозрождающейся, надуваемой вселенной[78].

Линде, который на людях кажется веселым и изобретательным, может быть и удивительно мрачным. Я заметил эту черту его характера, когда приехал к нему в Стэнфордский университет, где они с женой Ренатой Каллош (Renata Kallosh), также физиком-теоретиком, начали работать в 1990 году. Когда я пришел в серый, построенный в форме куба домик, который они арендовали, Линде провел меня по территории, где мы встретили Каллош, радостно сажавшую что-то на клумбе.

— Смотри, Андрей! — закричала она, указывая пальцем на ветку дерева над ее головой: там было гнездо, полное чирикающих птенчиков. Линде, бледность которого выдавала редкое пребывание на солнце, только кивнул. Когда я спросил, считает ли он, что Калифорния действует расслабляюще, он пробормотал:

— Может, даже слишком расслабляюще.

По мере того как Линде рассказывал историю своей жизни, становилось очевидно, что беспокойство, даже депрессия, сыграли значительную роль в его работе. На различных этапах карьеры он впадал в отчаяние от того, что заглянул в природу вещей — как раз перед тем, как добиться прорыва. Линде натолкнулся на базовую концепцию надувания в конце семидесятых годов, когда еще жил в Москве, но решил, что идея имеет слишком много недостатков, чтобы ее разрабатывать. Его интерес оживило предположение Алана Гута о том, что надувание может объяснить несколько загадочных черт Вселенной, таких, как ее гладкость, но версия Гута тоже имела недостатки. В результате глубочайшего размышления над проблемой, превратившейся в навязчивую идею, Линде нажил язву, но показал, как модель Гута можно приспособить, чтобы исключить технические ошибки.

Однако даже эта модель надувания зависела от особенностей унифицированных теорий, которые, как чувствовал Линде, являются сомнительными. В конце концов, скатившись в такую депрессию, что он с трудом поднимался с постели, Линде определил, что надувание может быть результатом более общего квантового процесса, впервые предложенного Джоном Уилером. По Уилеру, если у тебя есть микроскоп в триллионы триллионов раз мощнее, чем любой из существующих, то ты увидишь пространство и время дико колеблющимися по причине квантовой погрешности. Линде утверждал, что то, что Уилер назвал «пеной пространства и времени», неизбежно породит условия, необходимые для надувания.

Надувание — это самоистощающий процесс; расширение пространства быстро заставляет энергию, вызывающую надувание, рассеиваться. Но Линде утверждал, что раз надувание началось, то оно всегда будет где-то продолжаться — снова по причине квантовой погрешности. (Удобная штука эта квантовая погрешность!) В текущую минуту возникают новые вселенные. Некоторые тут же исчезают. Другие надуваются так быстро, что у материи нет шанса коалесцировать. А некоторые, как наша, начинают расширяться довольно неспешно, так что сила тяжести способна вылепить из материи галактики, звезды и планеты.

Иногда Линде сравнивал этот суперкосмос с бесконечным морем. При близком рассмотрении это море создает впечатление динамизма и изменения, волны набегают и уходят. Мы, люди, поскольку мы живем внутри одной из таких вздымающихся волн, думаем, что вся Вселенная расширяется. Но если бы мы могли подняться над поверхностью моря, то поняли бы, что наш расширяющийся космос — это просто крошечная, незначительная, локальная часть бесконечного, вечного океана. В некотором смысле, утверждал Линде, старая теория стабильного состояния Фреда Хойла (Fred Hoyle), о которой речь пойдет ниже, была правильной: если смотреть с божественной перспективы, суперкосмос представляет собой тип равновесия.

Линде был не первым физиком, утверждавшим существование других вселенных. Но если большинство теоретиков относятся к другим вселенным как к математическим абстракциям, то Линде с радостью рассуждает об их свойствах. Например, разрабатывая свою теорию самовоспроизводящейся вселенной, Линде сделал заимствования из языка генетики. Каждая вселенная, созданная надуванием, порождает другие вселенные — «вселенные-детки». Некоторые из этих деток сохраняют «гены» предшественников и развиваются в похожие вселенные, с похожими законами природы — и, возможно, похожими обитателями. Взяв за основу антропологический принцип, Линде предположил, что некая космическая версия естественного отбора может отдать предпочтение сохранению вселенных, имеющих вероятность произвести разумную жизнь.

— Для меня очевиден факт, что где-то существует жизнь, подобная нашей, — сказал он. — Но мы никогда не сможем этого узнать.

Как Алан Гут и несколько других астрофизиков, Линде любил рассуждать об осуществимости создания надуваемой вселенной в лаборатории. Но только Линде спросил: а зачем кому-то создавать еще одну вселенную? Какой цели это будет служить? После того как какой-то космический инженер создаст новую вселенную, она, в соответствии с расчетами Линде, мгновенно отделится от родителя на скоростях, превышающих скорость света. И дальнейшая связь будет невозможна.

С другой стороны, предполагал Линде, возможно, инженер сможет манипулировать семенем до надувания таким образом, что оно разовьется во вселенную с определенными размерами и физическими законами. Таким образом инженер может заложить послание в саму структуру новой вселенной. Фактически, предположил Линде, наша собственная Вселенная могла быть создана существами из другой вселенной, а физики, подобные Линде, в своих неловких попытках открыть законы природы на самом деле расшифровывают послание наших космических родителей.

Линде представлял эти идеи осторожно, наблюдая за моей реакцией. Только в конце, возможно, с удовлетворением увидев мой открытый рот, он позволил себе легкую улыбку. Однако улыбка исчезла, как только я поинтересовался, каким может быть послание, введенное в нашу Вселенную.

— Похоже, — грустно сказал он, — что мы еще недостаточно выросли, чтобы это узнать.

Линде стал еще более мрачным, когда я спросил, беспокоит ли его то, что его работа может оказаться — я долго пытался найти нужное слово — чушью.

— В периоды депрессии я чувствую себя полным идиотом, — ответил он. — Я играю с очень примитивными игрушками. — Он добавил, что пытается не очень привязываться к своим собственным идеям. — Иногда модели очень странные, и если относиться к ним слишком серьезно, есть опасность попасть в капкан. Я бы сказал, что это походит на бег по очень тонкому льду на поверхности озера. Если бежишь очень быстро, то можешь не утонуть и пробежать большое расстояние. Но если остановишься, чтобы подумать, том ли направлении бежишь, то можешь провалиться и утонуть.

Похоже, Линде говорил, что его цель как физика — не достижение решения, не поиск Ответа, и даже просто какого-то ответа, а продолжение движения. Линде боялся мысли о конечности. Его теория о самовоспроизводящейся вселенной в этом свете имеет смысл: если вселенная бесконечна и вечна, то такова и наука, поиск знаний. Но даже физика, придерживающаяся этой теории вселенной, предполагал Линде, не может быть близка к окончательному решению.

— Например, сюда не включается сознание. Физика изучает материю, а сознание — не материя.

Линде соглашался с Джоном Уилером, что реальность может быть в некотором смысле «участвующим» явлением.

— Пока ты не сделаешь измерения, нет вселенной, ничего, что можно назвать объективной реальностью, — сказал Линде.

Линде, как Уилер и Бом, казалось, мучился от мистических томлений, что одна физика не может решить всё.

— Есть какой-то предел у рационального знания, — сказал он. — Один из способов изучить иррациональное — это прыгнуть в него и просто медитировать. Другой — это изучить границы иррационального инструментами рационального.

Линде выбрал последний вариант, потому что физика предлагала путь «не сказать полную чушь» о происходящем в мире. Но иногда, признался он, «я впадаю в депрессию, когда думаю, что умру как физик».