b) «МЯГКОСЕРДЕЧНАЯ» И «ЖАЖДУЩАЯ СПАСЕНИЯ» МАССА

b) «МЯГКОСЕРДЕЧНАЯ» И «ЖАЖДУЩАЯ СПАСЕНИЯ» МАССА

Представитель сентиментальной, сердечной, жаждущей спасения массы, виляя хвостом, молит о доброжелательном слове критической критики, молит с сердечными излияниями и поклонами, с возведением очей к небу.

«Почему», — спрашивает он, — «я Вам пишу это, почему я оправдываюсь перед Вами? Потому, что я Вас уважаю и вследствие этого хочу снискать Ваше уважение; потому, что я обязан Вам величайшей благодарностью за Ваше содействие моему развитию и вследствие этого люблю Вас. Вы высказали мне порицание, и моё сердце побуждает меня оправдаться перед Вами… Я весьма далёк от того, чтобы желать навязываться Вам; но я, судя по своему собственному опыту, думал, что Вам самим приятна будет видеть доказательство симпатии со стороны человека, Вам ещё мало известного. Я нисколько не претендую на то, чтобы Вы ответили на это письмо. Я не хочу на отнимать у Вас время, которое Вы можете употребить с большей пользой для себя, ни обременять Вас, ни подвергать себя неприятности видеть несбывшимся нечто такое, на что я надеялся. Можете истолковать моё обращение к Вам как сентиментальность, назойливость или тщеславием (!) «или как Вам будет угодно, можете отвечать мне или нет, — всё равно, я не в силах устоять против влечения отправить это письмо и желаю только, чтобы Вы убедились в той благожелательности, которая продиктовала мне его» (!!).

Подобно тому как божье милосердие испокон веков изливалось на нищих духом, так и на этот раз массовидный, но смиренный корреспондент, молящий со слезами на глазах о критическом милосердии, дождался исполнения своих желаний. Критическая критика благожелательно отвечает ему. Более того. Она даёт ему глубочайшие разъяснения о предметах его любознательности.

«Два года тому назад», — поучает критическая критика, — «было своевременно напомнить о французском Просвещении XVIII века, для того чтобы в разыгравшемся тогда сражении пустить в ход на одном участке также и эти лёгкие отряды. Теперь положение совсем иное. Истины меняются теперь с чрезвычайной быстротой. Что в тот момент было уместным, является теперь промахом».

Понятно, что и тогда было только «промахом», но промахом «уместным», то, что сама абсолютная критика высочайше соизволила назвать эти лёгкие отряды «нашими святыми», нашими «пророками», «патриархами» и т. д. (см. «Anekdota», II, стр. 89)[73]. Кто станет называть лёгкие отряды отрядами «патриархов»? «Уместным» промахом было говорить с энтузиазмом о самоотверженности, нравственной энергии и воодушевлении этих лёгких отрядов, посвятивших «всю свою жизнь размышлению об истине, её разработке и изучению». «Промахом» было, когда критика в предисловии к «Раскрытому христианству» заявила, что эти «лёгкие» отряды «казались непобедимыми», что «каждый сведущий человек поручился бы наперёд, что они перевернут весь мир», и что «казалось несомненным, что им действительно удастся придать миру новую форму». Удастся кому? Этим лёгким отрядам?

Далее критическая критика поучает любознательного представителя «сердечной массы»:

«Если французы и приобрели себе новую историческую заслугу своими попытками создать социальную теорию, то теперь они всё-таки исчерпали себя; их новая теория не была ещё чиста, их социальные фантазии, их мирная демократия далеко ещё не свободны от предпосылок старого порядка».

Критика здесь имеет в виду, если она вообще имеет что-нибудь в виду, фурьеризм, и в частности — фурьеризм газеты «Democratie pacifique»[74]. Последний же очень далёк от того, чтобы быть «социальной теорией» французов. У французов есть социальные теории, а не одна социальная теория. Тот разбавленный водой фурьеризм, который проповедуется в «Democratie pacifique», является не чем иным, как социальным учением части филантропической буржуазии. Народ настроен коммунистически и притом расколот на множество различных фракций. Подлинное движение, включающее переработку этих различных социальных оттенков, не только не исчерпало себя, но оно только теперь настоящим образом начинается. Однако всё это движение найдёт себе завершение не в чистой, т. е. абстрактной, теории, как этого хотела бы критическая критика, а в весьма практической практике, которая никоим образом не станет беспокоиться о категорических категориях критики.

«Ни одна нация», — разглагольствует дальше критика, — «не достигла до сих пор каких-либо преимуществ перед другой…». «Если какая-нибудь нация достигнет когда-либо духовного перевеса над другими, то это будет лишь та, которая окажется в состоянии подвергнуть критике себя и других и познать причины всеобщего упадка».

Каждая нация имела до сих пор те или иные преимущества перед другой. Если же критическое пророчество справедливо, то ни одна нация никогда не будет обладать преимуществами перед другой, ибо все цивилизованные народы Европы — англичане, немцы, французы — «подвергают критике» теперь «себя и других» и «оказываются в состоянии познать причины всеобщего упадка». Наконец, утверждение, что «критикование», «познавание», т. е. духовная деятельность, даёт духовный перевес, есть, в сущности, пустая тавтология; и критика, которая с бесконечным самомнением ставит себя выше наций, ожидая, чтобы последние, ползая у её ног, молили её о прояснении их сознания, как раз этим своим карикатурным христианско-германским идеализмом показывает, что она по уши ещё торчит в грязи немецкого национализма.

У французов и англичан критика не есть какая-то абстрактная, потусторонняя личность, стоящая вне человечества; она — действительная человеческая деятельность индивидуумов, являющихся активными членами общества, которые, как люди, страдают, чувствуют, мыслят и действуют. Поэтому их критика в то же время проникнута практикой, их коммунизм есть такой социализм, в котором они указывают практические, осязательные мероприятия, в котором находит себе выражение не только их мышление, но ещё больше и их практическая деятельность; их критика является поэтому живой, действительной критикой существующего общества, познанием причин «упадка».

После разъяснений, данных любознательному члену массы, критическая критика с полным правом может сказать о своей «Literatur-Zeitung»:

«Здесь имеет место чистая, наглядная, схватывающая предмет, ничего от себя не добавляющая критика».

Здесь «не дают ничего самостоятельного», здесь вообще ничего не дают, кроме ничего не дающей критики, т. е. такой критики, которая в своём завершении доходит до самой крайней некритичности. Критика печатает отмеченные подчёркиванием места и достигает своего расцвета в выписываемых ею цитатах. Вольфганг Менцель и Бруно Бауэр братски подают друг другу руки, и критическая критика оказывается стоящей на том месте, где в первые годы нашего столетия находилась философия тождества, когда Шеллинг протестовал против массовидного предположения, будто он стремится дать что-нибудь, — что бы то ни было, кроме чистой, совершенно философской философии.