КОНКУРЕНЦИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КОНКУРЕНЦИЯ

Мы видели во «Введении», как конкуренция с самого начала промышленного развития создавала пролетариат, повышая, при увеличившемся спросе на ткани, заработную плату ткача и тем заставляя крестьян-ткачей забрасывать земледелие, чтобы больше заработать у ткацкого станка; мы видели, как конкуренция посредством системы крупного хозяйства вытесняла мелких крестьян, низводила их до степени пролетариев и затем частично гнала их в города; мы видели далее, как конкуренция разоряла значительную часть мелкой буржуазии, превращая её тоже в пролетариат, как она сосредоточивала капитал в руках немногих, а население — в крупных городах. Таковы были различные пути и средства, которыми конкуренция, достигшая в современной промышленности полного расцвета и свободного развития всех своих последствий, создавала пролетариат и увеличивала его численность. Нам предстоит рассмотреть то влияние, которое она оказывает на уже сложившийся пролетариат. И здесь мы должны прежде всего рассмотреть последствия, вытекающие из конкуренции отдельных рабочих между собой.

Конкуренция есть наиболее полное выражение господствующей в современном гражданском обществе войны всех против всех. Эта война, война за жизнь, за существование, за всё, а следовательно в случае необходимости и война на жизнь и на смерть, протекает не только между различными классами общества, но и между отдельными членами этих классов; один стоит у другого на пути, и поэтому каждый старается оттеснить остальных и занять их место. Рабочие конкурируют между собой, и буржуа конкурируют между собой. Ткач, работающий на механическом станке, конкурирует с ручным ткачом; безработный или низкооплачиваемый ручной ткач конкурирует с другим ткачом, имеющим работу или получающим большую плату, и стремится его вытеснить. Эта конкуренция рабочих между собой является для них наихудшей стороной современных отношений; это самое сильное оружие буржуазии против пролетариата. Отсюда стремление рабочих уничтожить эту конкуренцию при помощи союзов, отсюда яростные нападки буржуазии на эти союзы и ее торжество при каждом нанесённом им ударе.

Пролетарий беспомощен; предоставленный самому себе, он не может просуществовать и одного дня. Буржуазия захватила в свои руки монополию на все средства к жизни в самом широком смысле этого слова. Всё, что требуется пролетарию, он может получить только от этой буржуазии, монополия которой охраняется государственной властью. Таким образом, пролетарий является юридически и фактически рабом буржуазии; она имеет власть над его жизнью и смертью. Она предлагает ему средства к жизни, но за «эквивалент» — за его труд; она даже оставляет ему иллюзию, будто он действует по доброй воле, будто он свободно, без всякого принуждения, как человек самостоятельный, заключает с ней договор. Хороша свобода, которая не оставляет пролетарию иного выбора, как только подписать условия, предлагаемые ему буржуазией, или же умереть от голода и холода, голым и босым искать приюта у лесных зверей! Хорош «эквивалент», размеры которого целиком зависят от доброй воли буржуазии! — А если пролетарий так глуп, что он предпочитает умереть с голоду, чем согласиться на «справедливые» условия буржуа, своего «естественного повелителя»{86}, — что же — легко найдётся другой: на свете немало пролетариев, и не все так глупы, чтобы жизни предпочесть смерть.

Такова конкуренция пролетариев между собой. Если бы только все пролетарии заявили о своей готовности скорее умереть, чем работать на буржуазию, последняя была бы вынуждена отказаться от своей монополии. Но этого нет и вообще это едва ли возможно, вот почему дела буржуазии всё ещё идут недурно. Эта конкуренция рабочих между собой имеет лишь один предел: ни один рабочий не станет работать за меньшую плату, чем та, которая необходима для его существования; если суждено умереть с голоду, то он лучше умрёт в бездействии, чем за работой. Конечно, предел этот относительный; одному необходимо для существования больше, другому меньше, один больше другого привык к удобствам; у англичанина, который пока ещё в известных отношениях более культурен, потребности больше, чем у ирландца, который ходит в отрепьях, питается картофелем и ночует в хлеву. Но это не мешает ирландцу конкурировать с англичанином и постепенно снижать заработную плату, — ас ней и степень культурности английского рабочего, — до уровня ирландского. Для некоторых работ, в том числе почти для всех видов работы в промышленности, требуется известная степень культуры, поэтому заработная плата уже в интересах самой буржуазии должна быть здесь достаточно высокой, чтобы позволить рабочему удерживаться на соответствующем уровне. Недавно прибывший в Англию ирландец, который ютится в первом попавшемся хлеву, которого каждую неделю выселяют из мало-мальски сносной квартиры, потому что он всё пропивает и не может за неё заплатить, был бы плохим фабричным рабочим; поэтому фабричным рабочим приходится платить столько, сколько требуется для того, чтобы они были в состоянии, воспитывая своих детей, приучать их к регулярному труду; но отнюдь не больше, чтобы они не могли обходиться без заработка своих детей и не давали им стать чем-нибудь иным, кроме простых рабочих. И здесь предел, минимум заработной платы, нечто относительное: если все члены семьи работают, то каждый может получать соответственно меньше, и буржуазия широко использовала для снижения заработной платы представившуюся ей при машинном труде возможность с выгодой для себя занять в производстве женщин и детей. Конечно, бывает, что не все члены семьи работоспособны, и такой семье пришлось бы очень плохо, если бы она была вынуждена работать за минимум заработной платы, рассчитанной для семьи, состоящей из одних работоспособных членов; поэтому здесь устанавливается некоторая средняя заработная плата, при которой семье, состоящей только из работоспособных членов, живётся довольно хорошо, а семье, имеющей и неработоспособных членов, живётся довольно плохо. Но в наихудшем случае каждый рабочий готов отказаться от той ничтожной доли комфорта и культуры, к которой он привык, лишь бы кое-как просуществовать; он предпочтёт жить в хлеву, чем под открытым небом, носить лохмотья, чем ходить совсем без одежды, питаться картофелем, чем голодать. В надежде на лучшие времена рабочий предпочтёт довольствоваться половинной заработной платой, чем умереть с голоду на улице, подобно многим, лишившимся куска хлеба. И вот эта самая малость, это нечто немногим большее, чем ничто, и является минимумом заработной платы. А если рабочих оказывается больше, чем буржуазия считает нужным использовать, если поэтому в итоге конкурентной борьбы всё же остаётся некоторое число рабочих, для которых работы не нашлось, то они просто обрекаются на голодную смерть: ведь буржуа, конечно, не даст им работы, если продукт этой работы он не может продать с выгодой для себя.

Из всего сказанного видно, что такое минимум заработной платы. А максимум её определяется конкуренцией буржуа между собой, ибо мы видели, что и они конкурируют. Буржуа может увеличить свой капитал только посредством торговли или промышленности, и в обоих случаях он нуждается в рабочих. Он косвенно нуждается в них даже тогда, когда отдаёт свой капитал на проценты, ибо, если бы не было торговли и промышленности, никто не стал бы ему платить проценты, никто не смог бы использовать его капитал. Итак, буржуа всегда нуждается в пролетарии, но он нуждается в нём не непосредственно для жизни — ведь он может проедать свой капитал, — а так, как нуждаются в предмете торговли или во вьючном животном, для обогащения. Пролетарий вырабатывает для буржуа товары, которые тот продаёт с выгодой для себя. Поэтому, когда спрос на эти товары возрастает, так что все конкурирующие между собой рабочие оказываются заняты и их, быть может, даже не хватает, то конкуренция между рабочими прекращается и начинается конкуренция между буржуа. Ищущий рабочих капиталист прекрасно знает, что возросшие вследствие усиленного спроса цены доставят ему большую прибыль; поэтому он предпочитает немного увеличить заработную плату, чем упустить всю прибыль. Он отдаёт рабочему колбасу, чтобы выиграть окорок. Так один капиталист отбивает рабочих у другого, и заработная плата повышается. Но она повышается лишь настолько, насколько это допускает усилившийся спрос. Когда капиталист, который соглашается пожертвовать кое-чем из своей чрезвычайной прибыли, поставлен в необходимость жертвовать из своей обычной, т. е. средней, прибыли, то он уж заботится о том, чтобы не заплатить больше средней заработной платы.

Отсюда можно определить, что такое средняя заработная плата. При средних условиях, т. е. когда ни рабочие, ни капиталисты не имеют оснований особенно конкурировать между собой, когда имеется как раз столько рабочих, сколько может быть занято в производстве, чтобы изготовить требуемое количество товаров, заработная плата держится несколько выше минимума. Насколько она превышает этот минимум, зависит от средних потребностей и культурного уровня рабочих. Если рабочие привыкли несколько раз в неделю есть мясо, капиталисты волей-неволей должны платить достаточную заработную плату, чтобы рабочие могли позволить себе такое питание. Эта плата не будет меньше, потому что между рабочими нет конкуренции и у них, следовательно, нет оснований довольствоваться меньшим; эта плата не будет и больше, потому что при отсутствии конкуренции между капиталистами у последних нет никаких оснований привлекать к себе рабочих особыми прибавками.

При многообразии условий в современной английской промышленности средний уровень потребностей и культурности рабочих является понятием очень неопределённым и к тому же, как мы видели, неодинаковым для различных категорий рабочих. Но для большинства видов работ в промышленности требуется известная сноровка и регулярность, и так как для этого необходим также и известный культурный уровень рабочего, то и средняя заработная плата должна здесь быть такой, чтобы побуждать рабочего приобрести эту сноровку и подчиняться этой регулярности в работе. Вот почему заработная плата промышленных рабочих в среднем выше заработной платы простых грузчиков, подёнщиков и т. д. и выше заработной платы сельских рабочих, причём в последнем случае сказывается ещё, конечно, дороговизна съестных припасов в городе.

Другими словами, рабочий юридически и фактически является рабом имущего класса, буржуазии; он раб в такой степени, что продаётся, как товар, и как товар повышается и падает в цене. Если спрос на рабочих растёт, цена на них повышается; если спрос падает, цена понижается; если спрос на рабочих упал настолько, что известное число из них не находит покупателя, «залёживается», то они так и остаются без дела, а поскольку без дела не проживёшь, они умирают с голоду. Ибо, говоря языком политической экономии, затраченные на поддержание их жизни суммы не «воспроизведут себя», окажутся выброшенными деньгами, а на это никто своего капитала не даст. В этом смысле г-н Мальтус со своей теорией народонаселения был совершенно прав. Вся разница между этим и старым откровенным рабством состоит только в том, что современный рабочий кажется свободным, потому что он продаётся не раз навсегда, а по частям, на день, на неделю, на год, и потому что не один собственник продаёт его другому, а он сам вынужден таким образом продавать себя, ибо он раб не одного человека, а всего имущего класса. Для него суть дела не меняется, и хотя эта кажущаяся свобода и должна, с одной стороны, давать ему некоторую реальную свободу, зато, с другой стороны, имеется та невыгода, что никто не гарантирует ему его пропитание; его хозяин — буржуазия — в любой момент может прогнать его и обречь на голодную смерть, если больше не заинтересован в его работе, в его существовании. — Между тем, для буржуазии современное положение несравненно выгоднее, чем старое рабство: она может когда угодно отказать своим рабочим, не теряя при этом вложенного капитала, и вообще труд рабочих обходится ей гораздо дешевле, чем обошёлся бы труд рабов, как высчитал ей в утешение Адам Смит{87}.

Отсюда следует также, что Адам Смит совершенно прав, когда, в другом месте, утверждает следующее:

«Спрос на рабочих, как и спрос на всякий другой товар, регулирует производство рабочих, количество производимых людей; спрос ускоряет этот процесс, когда он идёт слишком медленно, задерживает его, когда он идёт слишком быстро».

Тут происходит совершенно то же, что и со всяким другим товаром: если рабочих не хватает, цена на них, т. е. их заработная плата, повышается; им живётся лучше, множатся браки, повышается рождаемость, больше детей остаётся в живых, пока не появится на свет достаточное количество рабочих; если рабочих слишком много, цены падают, начинается безработица, нищета, голод и вызванные всем этим болезни, которые устраняют «избыточное население». И Мальтус, развивший вышеприведённое положение Смита, тоже по-своему прав, когда он утверждает, что всегда имеется «избыточное население», что на свете всегда слишком много людей; он только неправ, когда утверждает, что на свете больше людей, чем могут прокормить имеющиеся налицо средства к жизни. «Избыточное население» возникает скорее в результате конкуренции рабочих между собой — конкуренции, заставляющей каждого отдельного рабочего работать в день столько, сколько позволяют ему его силы. Допустим, что фабрикант может ежедневно занять у себя десять рабочих в течение девяти часов; в таком случае, если рабочие будут ежедневно работать по десять часов, у него найдут работу лишь девять человек, а десятый останется без хлеба. И если фабрикант, улучив момент, когда спрос на рабочих не очень высок, может под угрозой увольнения заставить девять рабочих работать за ту же плату лишний час в день, т. е. в нашем примере десять часов, то он увольняет десятого рабочего, оставляя его заработную плату у себя в кармане.

То, что происходит здесь в отдельном случае, повторяется в большом масштабе в целой нации. Производительность труда каждого отдельного рабочего, доведённая до своего максимума конкуренцией рабочих между собой, разделение труда, введение машин, использование сил природы — всё это оставляет без работы множество рабочих. Эти безработные перестают существовать для рынка; они уже ничего не могут покупать, и то количество товаров, которое им раньше требовалось, больше не находит спроса и поэтому его уже не надо производить; занятые ранее изготовлением этих товаров рабочие тоже остаются без работы, уже не существуют для рынка, и так дело идёт всё дальше, тем же круговоротом, или, вернее, так дело шло бы, если бы не было других привходящих обстоятельств. Введение в промышленность рассмотренных выше средств, увеличивающих продукцию, приводит с течением времени к снижению цен на произведённые товары и тем самым к росту их потребления, вследствие чего значительная часть безработных рабочих, разумеется после долгих страданий, находит себе, наконец, применение в новых отраслях труда. Если сюда присоединяется ещё, как это было в Англии в течение последних шестидесяти лет, завоевание чужих рынков, вследствие чего спрос на промышленные товары быстро и непрерывно растёт, то растёт и спрос на рабочих, а с ним в той же пропорции увеличивается и население. Таким образом, вместо того чтобы сократиться, население Великобритании поразительно быстро увеличилось и продолжает увеличиваться; и несмотря на непрестанное развитие промышленности, несмотря на растущий в общем и целом спрос на рабочие руки, в Англии, по признанию официальных партий (т. е. тори, вигов и радикалов), постоянно имеется избыточное, не находящее себе применения население, и конкуренция между рабочими в общем преобладает над конкуренцией из-за рабочих.

Чем же объясняется это противоречие? Самим характером промышленности и конкуренции и обусловленными им торговыми кризисами. При современной беспорядочной системе производства и распределения жизненных средств, целью которой является не непосредственное удовлетворение потребностей, а извлечение денежной прибыли, когда каждый работает и обогащается на свой собственный страх и риск, в любой момент может получиться застой. Англия, например, снабжает многие страны самыми разнообразными товарами. Даже если фабрикант знает, сколько потребляется ежегодно в каждой отдельной стране того или другого товара, то он всё же не знает, как велики там запасы этого товара в каждый данный момент и ещё менее знает, сколько посылают туда его конкуренты. Только по постоянно колеблющимся ценам он может сделать ненадёжные выводы о наличных запасах и потребностях, и ему приходится отправлять свои товары наудачу; всё делается вслепую, на авось, более или менее в расчёте на случай. На основании первого благоприятного сообщения о каком-нибудь рынке каждый отправляет туда всё, что может; в скором времени этот рынок переполняется товарами, сбыт приостанавливается, обратный приток денег задерживается, цены падают, и английской промышленности нечем занять своих рабочих. В начале промышленного развития эти застои ограничивались отдельными отраслями промышленности или отдельными рынками; но централизующее воздействие конкуренции сказывается в том, что рабочие, лишившись работы в одной отрасли промышленности, устремляются в другую, работа в которой наиболее легко осваивается, а товары, не проданные на одном рынке, перебрасываются на другие; в результате отдельные мелкие кризисы всё более сливаются и из их постепенного слияния получается единый ряд периодически повторяющихся кризисов. Кризис такого рода обычно следует через каждые пять лет за коротким периодом процветания и общего благополучия; внутренний рынок и все заграничные рынки переполняются английскими фабрикатами и лишь постепенно их поглощают: промышленная жизнь приостанавливается почти во всех отраслях; мелкие фабриканты и торговцы, которые не в состоянии переждать, пока к ним вернутся их капиталы, объявляют себя банкротами, более крупные прекращают дела на время наибольшего обострения кризиса, останавливают свои машины или работают «неполное время», т. е., примерно, лишь полдня; заработная плата падает вследствие конкуренции безработных, сокращения рабочего дня и невозможности продать товары с прибылью; среди рабочих повсеместно распространяется нищета, и если у кого-нибудь и были сбережения, то они быстро расходуются; благотворительные учреждения осаждаются со всех сторон, налог в пользу бедных удваивается, утраивается и всё же оказывается недостаточным, число голодающих растёт, и вдруг обнаруживается ужасающее количество «избыточного населения». Так продолжается некоторое время: «излишние» кое-как перебиваются или, если им это не удаётся, погибают; благотворительность и законы о бедных помогают многим кое-как продлить своё существование; остальные прозябают, пристроившись в тех отраслях труда, где конкуренция меньше даёт себя чувствовать, где-нибудь подальше от крупной промышленности; много ли требуется человеку, чтобы как-нибудь продержаться некоторое время! — Постепенно положение улучшается: скопившиеся запасы товаров потребляются, общее подавленное настроение купцов и промышленников мешает слишком быстрому пополнению этих запасов, пока, наконец, повысившиеся цены и благоприятные вести со всех сторон не призовут снова к усиленной деятельности. Но рынки находятся большей частью далеко; пока туда прибудут новые запасы товаров, спрос всё время растёт, а вместе с ним растут цены; первые транспорты товаров берутся нарасхват, первые сделки ещё больше оживляют рынок, дальнейший подвоз товаров сулит ещё более высокие цены; в ожидании этого дальнейшего повышения начинаются закупки со спекулятивной целью, и, таким образом, в самое нужное время из обращения изымаются товары, предназначенные для потребления; спекуляция ещё больше вздувает цены, так как вызывает у других желание покупать и выхватывает из обращения прибывающие товары; обо всём этом становится известно в Англии, и фабриканты снова начинают усиленно работать, строить новые фабрики, стараясь изо всех сил использовать благоприятный момент. Тогда и здесь начинается спекуляция с теми же последствиями, как и на заграничных рынках, цены растут, товары изымаются из обращения, то и другое доводит производство до высшего напряжения, затем появляются «несолидные» спекулянты, которые оперируют фиктивным капиталом, держатся благодаря кредиту и разоряются, если им не удаётся быстро перепродать закупленные товары. Они пускаются в эту всеобщую беспорядочную погоню за прибылью, ещё более усиливают беспорядок и суету своей неутомимой жадностью, которая заставляет их безрассудно вздувать цены и расширять производство. Начинается какая-то бешеная скачка, которая увлекает самых уравновешенных и опытных людей; начинают ковать, прясть, ткать в таком количестве, как будто понадобилось заново экипировать всё человечество, как будто где-то на луне обнаружен новый рынок в несколько миллиардов потребителей. В один прекрасный день несолидные спекулянты за границей, нуждаясь в деньгах, начинают продавать — ниже рыночных цен, разумеется, ибо дело не терпит; за первой сделкой следуют другие, цены начинают колебаться, испуганные спекулянты выбрасывают свои товары на рынок, рынок приходит в замешательство, кредит поколеблен, торговые дома один за другим приостанавливают платежи, банкротство следует за банкротством и выясняется, что товаров на месте и в пути втрое больше, чем нужно для потребления. Вести об этом доходят в Англию, где до этого момента производство продолжалось полным ходом; здесь тоже панический ужас охватывает умы, банкротства за границей влекут за собой другие банкротства в Англии, застой в делах разоряет ещё множество торговых домов, и здесь тоже в тревоге выбрасывают на рынок все запасы, чем вызывают ещё большее смятение. Так начинается кризис, который затем протекает, примерно, так же, как и предшествовавший, и по истечении некоторого времени снова сменяется периодом процветания. Так дело продолжается непрерывно: за процветанием следует кризис, за кризисом процветание, затем новый кризис, и этот вечный круговорот, в котором находится английская промышленность, обычно возобновляется, как уже сказано, раз в пять или в шесть лет.

Отсюда ясно, что английская промышленность должна иметь со всякое время, за исключением кратких периодов высшего процветания, незанятую резервную армию рабочих, — для того, чтобы иметь возможность производить массы товаров, требуемых рынком в наиболее оживлённые месяцы. Эта резервная армия расширяется или суживается, смотря по состоянию рынка, дающего занятие большей или меньшей части её членов. И если в момент наибольшего оживления рынка земледельческие округа, Ирландия и отрасли промышленности, наименее затронутые общим процветанием, дают временно фабрикам известное количество рабочих, то таковых небольшое меньшинство, и они принадлежат точно так же к резервной армии, с тем единственным различием, что именно быстрое процветание требовалось для того, чтобы вскрыть их принадлежность к этой армии. При переходе этих рабочих в более оживлённые отрасли промышленности на местах их прежней работы обходятся без них; чтобы несколько восполнить образовавшийся пробел, удлиняют рабочий день, привлекают к работе женщин и подростков, и когда с наступлением кризиса этих рабочих увольняют и они приходят обратно, то обнаруживают, что их места уже заняты, а сами они, по крайней мере большая часть из них, стали «излишними». Вот эта резервная армия, в эпохи кризисов возрастающая неимоверно, а в периоды, которые можно принять за нечто среднее между процветанием и кризисом, насчитывающая также изрядное число людей, и составляет «избыточное население» Англии; эти люди нищенствуют и воруют, подметают улицы, собирают лошадиный навоз, перевозят кладь на ручных тележках и на ослах, торгуют с лотков и поддерживают своё жалкое существование всякими мелкими, случайными работами. Во всех больших городах встречаешь множество таких людей, которые мелкими случайными заработками, по выражению англичан, «не дают душе расстаться с телом». Просто изумительно, чем только не промышляет это «избыточное население»!

Лондонские подметальщики (crossing sweeps) всемирно известны; до сих пор безработные, нанятые для этого попечительством о бедных или городским управлением, подметали не только площади, по и центральные улицы во всех больших городах; теперь же для этого есть машина, которая ежедневно с грохотом проходит по улицам, лишая безработных куска хлеба. На больших дорогах, ведущих в города, там, где большое конное движение, можно видеть множество людей с маленькими тележками; ежеминутно рискуя погибнуть под колёсами катящих во всех направлениях карет и омнибусов, они собирают для продажи свежий лошадиный навоз. За это им часто ещё приходится платить несколько шиллингов в неделю управлению по очистке улиц, а во многих местах это занятие вообще запрещено, так как в противном случае собранный мусор, в котором оказывается слишком мало лошадиного навоза, не может быть продан в качестве удобрения. Счастливы те «излишние», которые могут обзавестись ручной тележкой для перевозки клади, ещё счастливее те, которым удаётся в дополнение к тележке достать ещё денег на осла; последний сам отыскивает себе пищу или получает немного отбросов и всё же приносит кое-какой доход.

Большинство «излишних» прибегает к мелкой торговле в разнос. В особенности в субботу вечером, когда всё рабочее население высыпает на улицу, видно, какое множество людей занимается этим промыслом. Бесчисленное количество мужчин, женщин и детей наперебой предлагает шнурки для ботинок, подтяжки, тесёмки, апельсины, печенье, всевозможные мелочи. Да и в остальное время встречаешь на каждом шагу таких разносчиков, предлагающих апельсины, печенье, джинджер-бир и нетл-бир{88}. Предметом торговли этих людей являются также спички и тому подобные вещи: сургуч, патентованные составы для разжигания огня и прочее. Другие, так называемые jobbers{89}, бродят по улицам в поисках какой-нибудь случайной мелкой работы; некоторым из них удаётся достать подённую работу, но такое счастье выпадает на долю немногих.

«У ворот всех лондонских доков», — рассказывает У. Чампнис, пастор в лондонском Ист-Энде, — «каждое утро зимой, ещё до рассвета, появляются сотни бедняков, которые поджидают открытия ворот, надеясь получить подённую работу, а когда самые сильные, самые молодые и наиболее знакомые администрации доков наняты, сотни остальных с обманутой надеждой уныло расходятся по своим бедным жилищам»[104].

Что ещё остаётся этим людям, как не просить милостыню, если они не находят работы и не хотят восстать против общества? Не следует поэтому удивляться огромному количеству нищих, в большинстве случаев работоспособных людей, с которыми полиция постоянно воюет. Но нищенство этих людей носит особый характер. Обычно они ходят по улицам целыми семьями, останавливаясь то тут, то там, чтобы пропеть жалобную песню или обратиться к прохожим с речью, взывающей о сострадании. И поразительно то, что таких нищих можно встретить почти только в рабочих кварталах и что поддерживают они своё существование почти исключительно подаянием рабочих. Иногда вся семья молча стоит на какой-нибудь оживлённой улице, действуя на людей без слов, одним видом своей беспомощности. И здесь рассчитывают только на сочувствие рабочих, которые по собственному опыту знают, что такое голод, и в любой момент сами могут попасть в такое же положение; и, действительно, с этим немым, но таким выразительным призывом встречаешься почти только на тех улицах, где часто бывают рабочие, и в те часы, когда рабочие по ним проходят; чаще всего это бывает в субботу вечером, когда вообще «тайны» рабочих кварталов раскрываются на главных улицах, и когда буржуазия по возможности избегает этих осквернённых мест. А тот представитель «излишних», у кого достаточно смелости и озлобления, чтобы открыто сопротивляться обществу, чтобы на скрытую войну, которую ведёт против него буржуазия, ответить открытой войной против буржуазии, — тот пускается на воровство, грабежи, убийства.

Согласно отчётам членов комиссий по закону о бедных, таких «излишних» насчитывается в Англии и Уэльсе в среднем около полутора миллионов; в Шотландии, за отсутствием законодательства о бедных, число их не установлено, а об Ирландии у нас будет речь особо. Впрочем, в эти полтора миллиона вошли только те, которые действительно обращались в попечительства о бедных; не учтены те, которые кое-как перебиваются, не прибегая к этому крайнему и столь непопулярному выходу из положения; но зато значительная доля в этой цифре падает на земледельческие округа и потому не может быть принята здесь во внимание. Во время кризиса число это, естественно, значительно возрастает, и нужда доходит до высшего предела. Возьмём, например, кризис 1842 г., который, будучи последним, был и наиболее сильным: ведь интенсивность кризисов растёт с повторением их, и ближайший кризис, который, вероятно, наступит не позже 1847 г., судя по всем признакам, будет ещё сильнее и продолжительнее. Во время этого кризиса налог в пользу бедных возрос во всех городах в небывалой ещё степени. В Стокпорте, например, с каждого фунта стерлингов, уплачиваемого за аренду помещения, взималось 8 шилл. в пользу бедных, так что один этот налог составлял 40 % арендной платы по всему городу; к тому же пустовали целые улицы и в городе было по крайней мере на 20 тыс. жителей меньше обычного, а на дверях пустовавших домов встречались надписи: Stockport to let — Стокпорт сдаётся в наём. В Болтоне, где в обычные годы арендная плата, с которой взимают налог в пользу бедных, составляла в среднем 86 тыс. ф. ст., упала до 36 тыс. ф. ст.; зато число бедняков, нуждающихся в помощи, возросло до 14 тыс., т. е. составило свыше 20 % всего населения. В Лидсе попечительство о бедных располагало резервным фондом в 10 тыс. ф. ст., который вместе с собранными по подписке 7 тыс. ф. ст. был целиком исчерпан ещё раньше, чем кризис достиг своего апогея. И так было повсюду. В отчёте о состоянии промышленных округов в 1842 г., составленном одним из комитетов Лиги против хлебных законов в январе 1843 г. на основе подробных показаний фабрикантов, говорится, что налог в пользу бедных был в среднем вдвое выше, чем в 1839 г., а число нуждающихся в помощи с тех пор увеличилось в три и даже в пять раз; что множество просителей принадлежало к категории людей, ранее никогда не обращавшихся за помощью и т. д.; что рабочий класс получил на две трети меньше средств питания, чем в 1834–1836 гг.; что потребление мяса значительно уменьшилось — в одних местах на 20 %, а в других до 60 %; что даже те категории ремесленников, которые в самые худшие периоды находили ещё достаточно работы, кузнецы, каменщики и т. п., тоже немало страдали от отсутствия работы н снижения заработной платы и что даже теперь, в январе 1843 г., заработная плата не перестаёт падать, И это всё сообщается в отчётах фабрикантов!

Голодные рабочие, хозяева которых позакрывали свои фабрики и не могли им дать работы, стояли на всех улицах, ожидая подаяния в одиночку или толпами, массами осаждали проезжие дороги, прося у прохожих помощи, но они не вымаливали её, как обыкновенные нищие, а требовали, пугая своею численностью, своим грозным видом и речами. Так было во всех промышленных округах от Лестера до Лидса и от Манчестера до Бирмингема. То тут, то там возникали беспорядки, как, например, в июле на гончарных заводах в Северном Стаффордшире; среди рабочих царило страшное возбуждение, пока оно, наконец, не прорвалось в августе в общем восстании в фабричных округах. Когда я в конце ноября 1842 г. прибыл в Манчестер, то застал еще повсюду толпы безработных на перекрёстках, и многие фабрики ещё стояли; в следующие месяцы до середины 1843 г. стало меньше этих праздношатающихся поневоле, и фабрики опять заработали.

Не приходится говорить о том, сколько нужды и лишений терпят безработные во время такого кризиса. Налога, взимаемого в пользу бедных, не хватает, далеко не хватает; благотворительность богачей — это удар по воде, действие которого продолжается не дольше мгновения: где так много нищих, милостыня может помочь лишь немногим. Если бы в такое время мелкие лавочники, пока они в состоянии это делать, не продавали рабочим в кредит, — они, разумеется, потом изрядно вознаграждают себя за это при расчёте, — и если бы рабочие по мере сил не помогали друг другу, то каждый кризис уносил бы массу «излишних», умерших с голоду. Но так как самый острый период всё же продолжается недолго — год, самое большее два или два с половиной, — большинству всё-таки удаётся ценой тяжёлых лишений сохранить жизнь. Что каждый кризис косвенно, вследствие болезней и т. п., губит множество жизней, это мы увидим ниже. А тем временем мы обратимся к другой причине тяжёлого положения английских рабочих, причине, которая продолжает действовать и сейчас, вызывая постоянное снижение жизненного уровня всего этого класса.