2. Размышления святого Бруно о борьбе между Фейербахом и Штирнером

2. Размышления святого Бруно о борьбе между Фейербахом и Штирнером

Сказав, таким образом, несколько веских слов по адресу Фейербаха, святой Бруно начинает приглядываться к борьбе между ним и Единственным. Первое, чем он выражает свой интерес к этой борьбе, это – возведенная в метод троекратная улыбка.

«Критик неудержимо идет своим путем, уверенный в победе и победоносный. На него клевещут, – он улыбается. Его объявляют еретиком, – он улыбается. Старый мир собирается в крестовый поход против него, – он улыбается».

Итак, святой Бруно – мы это только что слыхали – идет своим путем, но шествует он не так, как остальные люди, а критическим шагом, он выполняет это важное дело с улыбкой.

«Едва улыбнется он, как на лице его появляется больше линий, чем на карте с обеими Индиями. Может случиться, что барышня даст ему пощечину; но если она это сделает, он будет улыбаться и считать это большим искусством»^{79}, – как Мальвольо у Шекспира.

Святой Бруно сам не шевельнет и пальцем, чтобы опровергнуть обоих своих противников, он знает более удобный способ избавиться от них, он предоставляет их – divide et impera[90] – их собственной распре. Штирнеру он противопоставляет фейербаховского Человека (стр. 124), а Фейербаху – штирнеровского Единственного (стр. 126 и сл.); он знает, что они ожесточены друг против друга, как те две кошки из Килкенни в Ирландии, которые целиком съели друг друга, так что под конец от них остались одни хвосты^{80}.

Над этими хвостами и изрекает святой Бруно свой приговор, заявляя, что они – «субстанция» и, следовательно, прокляты навеки.

В своем противопоставлении Фейербаха и Штирнера он повторяет то же самое, что Гегель сказал о Спинозе и Фихте, представив, как известно, точечное Я в виде одной, и притом наиболее прочной, стороны субстанции. Как ни бушевал Бруно прежде против эгоизма, заклеймив его даже как odor specificus[91] массы, это не мешает ему на стр. 129 перенять у Штирнера эгоизм, – только это должен быть «не макс-штирнеровский» эгоизм, а, разумеется, бруно-бауэровский. Штирнеровский эгоизм он клеймит за моральный изъян, за то, «что его Я нуждается для поддержки своего эгоизма в лицемерии, в обмане, во внешнем насилии». В остальном он верит (см. стр. 124) в критические чудотворные деяния святого Макса и видит в его борьбе (стр. 126) «действительное стремление уничтожить субстанцию в корне». Вместо того чтобы вникнуть в штирнеровскую критику бауэровской «чистой критики», он утверждает на стр. 124, что критика Штирнера так же неопасна для него, как и всякая другая, «ибо он-то и есть воплощенный критик».

В конце концов святой Бруно опровергает обоих, святого Макса и Фейербаха, применив почти дословно к Фейербаху и Штирнеру антитезу, которую Штирнер проводит между критиком Бруно Бауэром и догматиком.

Виганд, стр. 138: «Фейербах противопоставляет себя и тем самым» (!) «противостоит Единственному. Он коммунист и хочет быть таковым. Единственный является эгоистом и должен быть таковым; первый – святой, второй – мирянин, первый – добрый, второй – злой, первый – бог, второй – человек. Но оба – догматики».

Стало быть, соль в том, что он упрекает обоих в догматизме.

«Единственный и его собственность», стр. 194: «Критик боится впасть в догматизм или же выдвигать догматы. Разумеется, он превратился бы тогда из критика в его противоположность, в догматика, он, который в качестве критика был добрым, сделался бы злым, или же из бескорыстного» (коммуниста) «превратился бы в эгоиста и т.д. Долой догматы! – таков его догмат».