С. Присвоение путем сложной антитезы
С. Присвоение путем сложной антитезы
«Штирнер» должен теперь ввести эмпирическое определение права, определение, которое он может отнести к отдельному индивиду, т.е. он вынужден признать в праве еще нечто иное, помимо святости. Он мог бы и не прибегать здесь ко всем своим тяжеловесным махинациям, так как, начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики. Впоследствии, в XVIII веке во Франции и в XIX веке в Англии, все право было сведено к частному праву (о чем святой Макс и не упоминает), а последнее – к вполне определенному виду силы, к силе частных собственников, и при этом дело отнюдь не ограничилось одними только фразами.
Итак, святой Санчо выводит определение силы из права и поясняет его следующим образом:
«Для Нас стало обычным делом классифицировать государства в зависимости от того, как разделена „верховная власть“… Значит – верховное насилие! Насилие над кем? Над отдельным индивидом… Государство применяет насилие… поведение государства, это – насильственная деятельность, и свое насилие оно называет правом… Общественное целое… обладает властью, которая называется правомерной, т.е. которая есть право» (стр. 259, 260).
Через «Наше» «обычное дело» наш святой добирается до своей вожделенной власти и может теперь «подумать о своем обычном деле».
Право, сила человека – Сила, Мое право.
Промежуточные уравнения:
Быть правомочным = Быть полномочным.
Управомочить себя = Уполномочить себя.
Антитеза:
Быть уполномоченным человеком} — {Быть уполномоченным Мною
Первая антитеза:
Право, сила человека – Сила, Мое право,
превращается теперь в
Право человека — {Сила моего «Я», Моя сила,
так как в тезисе право и сила тождественны, а в антитезе должен быть «устранен» «половинчатый способ выражения», ибо право, как мы видели, «потеряло всякий смысл».
Примечание 1. Образцы напыщенной и претенциозной парафразы вышеприведенных антитез и уравнений:
«Чем Ты властен быть, на то ты и имеешь право». «Я вывожу всякое право и всякое правомочие из Себя, Я вправе делать все то, на что простирается Моя сила». – «Я не требую никакого права, поэтому Мне и не приходится также признавать какое бы то ни было право. То, что Я могу добыть Себе силой, то Я и добываю Себе, а чего Я не могу добыть Себе силой, на то Я не имею также и права и т.д. – Для Меня совершенно безразлично, вправе ли Я или нет; если только Я обладаю силой, то Я уже и уполномочен самим собой и не нуждаюсь ни в каком другом полномочии или правомочии» (стр. 248, 275).
Примечание 2. Образцы того, как святой Санчо обнаруживает в силе реальную основу права:
«Так, „коммунисты“ говорят» (откуда, однако, «Штирнер» знает, чт? говорят коммунисты? Ведь кроме доклада Блюнчли{234}, «Народной философии» Беккера и нескольких других вещей ему о коммунистах ничего и на глаза не попадалось): «Равный труд дает людям право на равное наслаждение… Нет, равный труд не дает Тебе этого права, только равное наслаждение управомочивает Тебя на равное наслаждение… Наслаждайся, и Ты окажешься вправе наслаждаться… Если Вы добились наслаждения, то оно – Ваше право; если же Вы будете только томиться по нем, не овладевая им, то оно по-прежнему останется „благоприобретенным правом“ тех, кто обладает привилегией наслаждения. Оно – их право, подобно тому как оно стало бы Вашим правом, если бы Вы овладели им» (стр. 250).
То, что вкладывается здесь в уста коммунистам, сравните со сказанным выше о «коммунизме». Святой Санчо снова представляет здесь пролетариев как «замкнутое общество», которому достаточно только принять решение о «захвате», чтобы на следующий же день полностью покончить со всем существовавшим до сих пор мировым порядком. Но в действительности пролетарии приходят к этому единству лишь путем долгого развития, в котором известную роль играет и апелляция к своему праву. Впрочем, эта апелляция к своему праву есть только средство для того, чтобы они оформились как «Они», как революционная, сплоченная масса. – Что же касается самог? вышеприведенного положения, то оно является, от начала до конца, блестящим образцом тавтологии; в этом легко убедиться, если опустить – без всякого ущерба для содержания – как силу, так и право. Во-вторых, и сам святой Санчо проводит различие между личным и вещественным достоянием, а тем самым он проводит, следовательно, и различие между наслаждением и силой, доставляющей возможность наслаждения. Я могу обладать большой личной силой (способностью) наслаждаться, не обладая, однако, соответствующей вещественной силой (деньгами и т.д.). И, таким образом, мое реальное «наслаждение» все еще продолжает оставаться гипотетическим.
«Если королевское дитя ставит себя выше других детей, – продолжает наш школьный наставник, пользуясь подходящими для детской хрестоматии примерами, – это есть уже его деяние, обеспечивающее его превосходство, и если другие дети признают и одобряют это деяние, то это – их деяние, делающее их достойными положения подданных» (стр. 250).
В этом примере общественное отношение, в котором королевское дитя находится к другим детям, рассматривается как сила королевского ребенка – и притом как его личная сила – и как бессилие других детей. Если рассматривать как «деяние» других детей то, что они позволяют командовать над собой королевскому ребенку, то это в лучшем случае доказывает только то, что они эгоисты. «Особенность делает свое дело в маленьких эгоистах» и побуждает их эксплуатировать королевское дитя, извлекать из него выгоду.
«Говорят» (т.е. Гегель говорит), «что наказание составляет право преступника{235}. Но и безнаказанность также составляет его право. Удается ему задуманное дело – он прав, а не удается – тоже прав. Когда кто-нибудь с безумной отвагой пускается на опасные дела и погибает при этом, мы говорим: поделом ему, он этого и хотел. Когда же он побеждает опасности, т.е. когда побеждает его сила, он также оказывается правым. Если ребенок, играя ножом, порежется, то поделом ему; если же он не порежется, – то и это хорошо. Поэтому поделом преступнику, если он страдает из-за своего рискованного поступка: зачем он шел на риск, зная, какие могут быть последствия?» (стр. 255).
В заключительных словах этого положения, в обращенном к преступнику вопросе, почему он шел на риск, сосредоточена в скрытом виде бессмыслица всей фразы, поистине достойная школьного наставника. Поделом ли преступнику, который, пробираясь в какой-нибудь дом, упал и сломал себе ногу, или ребенку, который порезался, – при рассмотрении всех этих важных вопросов, которыми способен заниматься только такой человек, как святой Санчо, достигаемый результат сводится к следующему: случай объявляется Моей силой. Таким образом, «Моей силой» было в первом примере Мое поведение, во втором – независимые от меня общественные отношения, в третьем – случай. Впрочем, в главе об особенности мы уже встречались с подобного рода противоречивыми определениями.
К вышеприведенным примерам из хрестоматии для детей Санчо присоединяет еще следующую забавную прибаутку:
«Ведь в противном случае право оказалось бы чем-то произвольным. Тигр, набрасывающийся на Меня, прав, и Я, убивающий его, тоже прав. Я охраняю от него не Свое право, а Себя» (стр. 250).
В первой части этого предложения святой Санчо становится в правовое отношение к тигру, а во второй части он догадывается, что здесь в сущности нет никакого правового отношения. Поэтому-то «право оказывается чем-то произвольным». Право «Человека» растворяется в праве «Тигра».
Этим заканчивается критика права. После того как мы уже давно узнали от сотни более ранних писателей, что право возникло из насилия, теперь мы узнаем от святого Санчо, что «право» есть «насилие Человека», чем он благополучно устранил все вопросы о связи права с действительными людьми и их отношениями и смастерил свою антитезу. Он ограничивается тем, что упраздняет право в том виде, в каком он его полагает, а именно – в качестве Святого, т.е. упраздняет Святое, а право оставляет нетронутым.
Эта критика права украшена множеством эпизодов – болтовней о всякого рода вещах, по поводу которых «обыкновенно» толкуют у Штехели от двух до четырех после обеда.
Эпизод 1. – «Право человека» и «благоприобретенное право».
«Когда революция провозгласила „равенство“ „правом“, – она нашла убежище в религиозной области, в области Святого, Идеала. Поэтому-то и идет с тех пор борьба из-за святых, неотчуждаемых прав человека. Вечному праву человека вполне естественно и равноправно противопоставляется „благоприобретенное право существующего“, право против права, причем, конечно, каждая из обеих сторон клеймит другую как бесправие. Таков спор о праве со времени революции» (стр. 248).
Сперва Санчо повторяет свое положение, что права человека представляют собой «Святое» и что поэтому-то и идет с тех пор борьба за права человека. Этим святой Санчо доказывает только, что материальный базис этой борьбы остался для него святым, т.е. чуждым.
Так как и «право человека» и «благоприобретенное право» – оба являются «правами», то они «одинаково правомерны», и к тому же на этот раз «правомерны» в историческом смысле слова. Так как оба они являются «правами» в юридическом смысле, то они «одинаково правомерны» в историческом смысле. Подобным способом можно в кратчайший срок разделаться с чем угодно, не имея ни малейшего представления о сути дела. Так, например, можно по поводу борьбы вокруг хлебных законов в Англии сказать: против прибыли (выгоды) фабрикантов «вполне естественно и равноправно» «выдвигается» рента, которая также является прибылью (выгодой). Выгода – против выгоды, «причем, конечно, каждая из обеих сторон клеймит другую. Такова борьба» вокруг хлебных законов{236} в Англии с 1815 года. – Впрочем, Штирнер мог бы с самого начала сказать: существующее право есть право Человека, человеческое право. «Обыкновенно» его называют в некоторых кругах также «благоприобретенным правом». Где же тогда разница между «правом человека» и «благоприобретенным правом»?
Мы уже знаем, что чужое, святое право есть то, что мне дается чужими. Но так как права человека называются также естественными, прирожденными правами и так как для святого Санчо название и есть самая вещь, то, следовательно, они и даны мне от природы, т.е. от рождения.
Но «благоприобретенные права сводятся к тому же самому, а именно – к природе, дающей Мне право, т.е. к рождению и, далее, к наследству» и так далее. «Я рожден в качестве человека – это все равно что сказать: я рожден в качестве королевского сына».
Об этом говорится на стр. 249, 250, где, между прочим, Бабёфу ставится в вину, что он не обладал таким диалектическим талантом растворять различия. Так как «Я» «при всех обстоятельствах» есть «также» и человек, как соглашается позже святой Санчо, и так как этому Я идет, стало быть, на пользу «также» все то, что оно имеет в качестве человека, – например, в качестве берлинца ему идет на пользу берлинский Тиргартен, – то ему «также» «при всех обстоятельствах» идет на пользу право человека. Но так как он отнюдь не «при всех обстоятельствах» рождается в качестве «королевского сына», то отнюдь нельзя сказать, что ему «при всех обстоятельствах» идет на пользу «благоприобретенное право». Поэтому на почве права имеется существенное различие между «правом человека» и «благоприобретенным правом». Если бы Санчо не должен был скрывать своей логики, то «здесь следовало бы сказать»: После того как Я, по Моему мнению, растворил понятие права так, как Я вообще имею «обыкновение» растворять понятия, – после этого борьба из-за этих двух особых видов права становится борьбой в пределах растворенного Мною, в Моем мнении, понятия и «поэтому» может в дальнейшем быть оставлена Мною в покое.
Для большей основательности святой Санчо мог бы прибавить еще следующее новое превращение: Право человека тоже приобретено и, значит, благоприобретено, а благоприобретенное право, это – принадлежащее людям человеческое право, право человека.
Что подобные понятия, если оторвать их от лежащей в их основе эмпирической действительности, «можно выворачивать наизнанку, как перчатку»{237}, это достаточно отчетливо доказано уже Гегелем, у которого применение этого метода, в противовес абстрактным идеологам, было правомерно. Поэтому святому Санчо вовсе незачем было придавать ему своими «неуклюжими» «махинациями» смешной вид.
До сих пор благоприобретенное право и право человека «сводились к одному и тому же» для того, чтобы святой Санчо имел возможность превратить в Ничто борьбу, существующую вне его головы – существующую в истории. Теперь наш святой доказывает, что он столь же остроумен в тонких различениях, как и всемогущ в своем искусстве сваливать все в одну кучу, чтобы иметь возможность вызвать в «творческом Ничто» своей головы новую страшную борьбу.
«Я готов также согласиться» (великодушный Санчо), «что каждый рождается человеком» (а значит, согласно вышеприведенному упреку по адресу Бабёфа, также и «королевским сыном»), «и, стало быть, новорожденные равны в этом отношении друг другу… и это только потому, что они обнаруживают и проявляют себя не иначе, как всего лишь просто-человеческие дети, как голые человечки». Наоборот, взрослые – «детища своего собственного творчества». Они «обладают чем-то б?льшим, чем прирожденные права, они приобрели права». (Неужели Штирнер думает, что ребенок выходит из материнского чрева без своего собственного деяния, – деяния, благодаря которому он только и приобретает «право» быть вне материнского чрева, и неужели каждый ребенок не проявляет и не обнаруживает себя с самого начала как «единственный» ребенок?) «Какая противоположность, какое поле брани! Старая борьба прирожденных прав и благоприобретенных прав!» (стр. 252).
Какая борьба бородатых мужей с грудными младенцами!
Впрочем, Санчо ратует против прав человека лишь потому, что «в новейшее время» снова «стало обычным» говорить против них. В действительности же он «приобрел» себе и эти прирожденные права человека. В разделе об особенности мы уже имели «прирожденного свободного»[306], – Санчо превратил там особенность в прирожденное право человека тем, что в качестве просто рожденного уже проявил и показал себя свободным. Более того: «Каждое Я – уже от рождения преступник против государства», государственное преступление становится прирожденным правом человека, и ребенок уже совершает преступление против чего-то, чего еще не существует для ребенка, а для чего, наоборот, существует ребенок. Наконец, в дальнейшем «Штирнер» говорит о «прирожденных ограниченных головах», «прирожденных поэтах», «прирожденных музыкантах» и т.д. Так как здесь сила (музыкальная, поэтическая, resp.[307] вообще ограниченная способность) прирождена, а право = сила, то мы видим, как «Штирнер» присваивает этому «Я» прирожденные права человека, хотя на этот раз равенство и не фигурирует среди этих прав.
Эпизод 2. Привилегированный и равноправный. Борьбу за привилегии и равные права наш Санчо превращает сперва в борьбу за голые «понятия»: привилегированный и равноправный. Этим он избавляет себя от необходимости знать что-нибудь о средневековом способе производства, политическим выражением которого являлась привилегия, и о современном способе производства, выражением которого является просто право, равное право, а также об отношении между обоими этими способами производства и соответствующими им правовыми отношениями. Он может даже свести оба вышеприведенных «понятия» к еще более простому выражению: равный и неравный, и показать, что какой-нибудь человек бывает по отношению к одному и тому же (например, к другим людям, к какой-нибудь собаке и т.д.) то равнодушным, – т.е. предметы для него равны, – то неравнодушным, т.е. они для него не равны, различны, предпочтительны и т.д. и т.д.
«Да хвалится униженный брат высотою своей» (Saint-Jacques le bonhomme, 1, 9){238}.