269

172. Ср. характеристику поэзии Владимира Соловьева в статье Брюсова 1900 г. «Владимир Соловьев. Смысл его поэзии» (предпоследний абзац):

«Внешняя форма стиха у Вл. Соловьева — тусклая, не бросающаяся в глаза, гораздо менее своеобразная, чем его проза. Его размеры довольно разнообразны, его стих достаточно звучен, но стихотворцу (в собственном смысле) не приходится учиться у него ничему новому. Несмотря на все это, стихи Вл. Соловьева были оценены гораздо справедливее, чем многих других. Конечно, тому способствовала его известность как философа и публициста. Но и без того, хотя, может быть, позднее, через десятки лет, его поэзия должна была дождаться своих читателей. В ней есть самое важное, что можно требовать от поэзии: новый строй души, и притом "души высокий строй", как говорил Тютчев».

Ср. также особое мнение В. В. Розанова, высказанное в статье-рецензии «Автопортрет Вл. С. Соловьева», опубл. в газете «Русское слово» 28 и 31 октября 1908 г. (курсив везде В. В. Розанова, им же указаны страницы рецензируемого им первого тома «Писем» Соловьева):

«Ему приходит сомнение о своих стихах, прелестнейшем, лучшем и вековечном, что он после себя оставил: "Философично ли я поступаю, предлагая публике свои бусы, когда существуют у нее алмазы Пушкина, жемчуг Тютчева, изумруды и рубины Фета, аметисты и гранаты А. Толстого, мрамор Майкова, бирюза Голенищева-Кутузова, кораллы, яшма и малахиты Величко" (стр. 226, из письма к Величко). В этих нескольких строках больше истины и глубины, чем не только в разных выпрошенных рецензиях на упражнения современных ему литераторов, но и в довольно плачевных его лекциях о Пушкине, Лермонтове и Тютчеве ("Судьба Пушкина" и проч.). Между тем только в стихах Соловьев и выразил свое личное и особенное, свое оригинальное и новое. Только здесь и живет его "я", тогда как в 8-ми томах прозы живут только его способности и ученость, острый ум диалектика и изумительная эрудиция, работающая над чужими темами, хотя бы данными седою стариною или же новенькими событиями. И "Оправдание добра", и "Критика отвлеченных начал" — все сюда входит, в его ненастоящее. Ну, а в настоящем характере следующих стихов нельзя усомниться:

Не жди ты песен стройных и прекрасных,

У темной осени цветов ты не проси;

Не знал я дней сияющих и ясных,

А сколько призраков, недвижных и безгласных,

Покинуто на сумрачном пути.

Таков закон: все лучшее в тумане,

А ясное иль больно, иль смешно.

Не миновать нам двойственной сей грани:

Из смеха звонкого и из глухих рыданий

Созвучие вселенной создано.

Из какой мрачной, безотрадной души это вырвалось! Сколько нужно многолетней скорби, заглушаемой каламбурами, чтобы сказать такое признание! Стихи: "все лучшее в тумане, а ясное иль больно, иль смешно", — совсем как из Лермонтова, а общий смысл отрывка, особенно если рядом поставить какой-нибудь каламбур из писем, дает впечатление гоголевской физиономии. Соловьев как личность был гораздо слабее обоих названных поэтов; в то же время был, конечно, неизмеримо их образованнее; был добрее их, чутче, особенно к общественности. Но он из той же руды, как они; обломок или выломок той же горной породы» (Сб. Общественная мысль: исследования и публикации. Вып. I. М. «Наука», 1989, с. 237–238).