Предисловие

1. Я вполне понимаю, Луцилий, лучший из мужей, сколь велико дело, которому я, старик, пытаюсь сейчас положить основание, решившись обойти весь мир, докопаться до его причин и до его тайн и предоставить их любознательности других. Успею ли я постичь столь многое, собрать столь рассеянное, разглядеть столь сокровенное?

2. Старость должна бы мне воспрепятствовать, представив мне с укоризною в бесплодных занятиях растраченные годы. Тем крепче поднажмем, и пусть труд возместит ущерб, нанесенный дурно истраченной жизнью; прибавим ко дню ночь, отбросим дела, освободимся от забот об имении, лежащем далеко от хозяина; пусть дух[346] принадлежит целиком себе; обратимся, хотя бы под самый конец, к самосозерцанию.

3. Так дух и поступит, и будет понукать себя и ежедневно измерять быстротечность времени. Упущенное он возместит бережливым использованием жизни настоящей; переход к достойной жизни от раскаяния — самый надежный. И вот мне хочется воскликнуть стихом славного поэта:

Духом могучим воспрянем и в малое время великий

Труд завершим[347].

Я бы так и воскликнул, если бы предпринимал этот труд мальчиком или юношей, ибо для столь великого предприятия никакого времени недостаточно; но сейчас мы приступаем к серьезному, важному, непомерному делу далеко за полдень.

4. Сделаем так, как случается иногда в пути: кто вышел позже, наверстывает упущенное быстротой. Поспешим же, и возьмемся за наш — не знаю, осуществимый ли, но во всяком случае, великий — труд без скидки на возраст. Всякий раз, вспомнив о величии начатого, воспрянет дух, размышляя о том, сколько осталось предпринятого труда, а не о том, сколько осталось ему жить.

5. Некоторые потратили себя на то, чтобы изложить деяния чужеземных царей, поражения и победы, нанесенные друг другу народами. Не лучше ли искоренять свои беды, чем передавать потомству чужие? Не предпочтительнее ли славить деяния богов, нежели разбои Филиппа или Александра[348] и прочих, прославившихся истреблением племен? Ведь для смертных они были не меньшей пагубой, чем потоп, заливающий равнины, чем пожар, сжигающий все живое.

6. Пишут о том, как Ганнибал перешел через Альпы; как неожиданно напал он на Италию войной, еще более ожесточенной из-за испанского поражения; как после катастрофы, даже уже после падения Карфагена он, упрямый, обходил царей, прося войско против Рима, предлагая себя в вожди; как, уже стариком, он не переставал искать войны в любом уголке света: обходясь без родины, он не мог обходиться без врага[349].

7. Насколько лучше задаваться вопросом, что следует делать, а не что сделано; научить тех, кто вверил дела свои фортуне, что она не дает ничего постоянного, что все ее дары улетучиваются легче ветерка! Фортуна не умеет стоять на месте; ей весело сменять печаль радостью или хотя бы перемешать их. Так пусть же никто не полагается на счастливое стечение обстоятельств, пусть никто не отчаивается при неблагоприятном: они постоянно чередуются.

8. Что ты прыгаешь от радости? То, на чем ты въехал на самый верх[350], может сбросить тебя в любой момент, когда — ты не знаешь: у него своя цель, не твоя. Что ты лежишь в отчаянии? Ты достиг самого дна, теперь есть куда подниматься. Неприятности переменяются к лучшему, удачи — к худшему.

9. Поэтому следует твердо помнить о непрочности не только частных домов — эти могут рухнуть от пустяка, — но и общественных: из ничтожества вырастали царства, поднимавшиеся выше своих повелителей; великие империи сами собой рушились в расцвете сил. А сколько их было разрушено другими, невозможно и сосчитать. В тот самый момент, как бог особенно возвышает одни государства, он низлагает другие, но не мягко клонит книзу, а сбрасывает с самой вершины, так что после них не остается ни следа.

10. Подобные вещи мы считаем великими оттого, что мы малы; так, многое обретает величие не от своей природы, а от нашей низости.

Какое из человеческих дел главное? Наполнить моря кораблями, водрузить знамена на берегах Красного моря, блуждать по океанам в поисках неведомых земель, когда ведомых уже не хватает для беззаконий? — Нет, но увидеть все, видимое очам духа, и подчинить себе пороки, ибо нет победы более великой. Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам.

11. Так что же главное? — Вознестись духом над угрозами и обещаниями фортуны; ничего не полагать достойным надежды. Да и что есть у нее такого, чего ты мог бы возжаждать? Ты, который, обращаясь от божественных собеседований к делам человеческим, всякий раз омрачался так, будто с яркого солнца погружался в густую тень?

12. Так что же главное? — Быть в силах весело переносить невзгоды; что бы ни случилось, принимать так, словно ты хотел, чтобы оно случилось. Ведь ты и должен был бы хотеть, зная, что все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться — значит отпасть от бога.

13. Так что же главное? — Дух, мужественно и твердо встречающий несчастья, от излишеств не просто отвращающийся, но им враждебный; опасности не ищущий и не бегущий; умеющий не дожидаться счастья, а делать его, и без трепета и смятения шагать вперед навстречу любой судьбе, не позволяя ослепить себя ни блеску успеха, ни вихрю неудач.

14. Так что же главное? — Не допускать в душу дурных замыслов; воздевать к небу чистые руки; не добиваться такого добра, которое кто-то вынужден утратить, чтобы оно перешло к тебе; стремиться стяжать лишь то, что можно стяжать без соперников — доброе сердце[351]; на все прочее, что так высоко ценят смертные, пусть даже оно само случайно явится в твой дом, смотреть равнодушно: как пришло, так и уйдет.

15. Так что же главное? — Подняться духом высоко над случайностями; помнить, что ты человек, чтобы, если ты будешь счастлив, знать, что это ненадолго, а если несчастлив — знать, что перестанешь им быть, как только перестанешь считать себя таковым.

16. Так что же главное? — Жить, легко дыша кончиками губ, а не засасывать жизнь с ревом и свистом; благодаря этому становятся свободными — не по праву квиритов[352], а по праву природы. Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство — постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска.

17. Быть рабом самого себя — тяжелейшее рабство. Его легко, впрочем, стряхнуть, если ты перестанешь многого себе требовать, если перестанешь искать себе выгоды, если будешь держать перед глазами свою природу и помнить, как мало осталось тебе времени, даже если ты еще юн, и будешь говорить сам себе: «Что я беснуюсь? Чего ради пыхчу, потею, верчусь, пыля, по земле и по форуму? Мне ведь надо немного и ненадолго».

18. И здесь нам очень поможет рассмотрение природы вещей. Во-первых, мы отойдем от всего грязного. Во-вторых, мы отдалим от тела нашу душу, которая нам нужна здоровая и сильная. Наконец, изощренность, приобретенная путем упражнения в исследовании запутанных проблем, пригодится и для ясных; а ведь ничего нет яснее благодетельных правил, которые учат нас, как справиться с нашей мерзостью и безумием, которые мы сами осуждаем, а бросить не можем.