4.5. Правопорядок как элемент (аспект) системы права

4.5. Правопорядок как элемент (аспект) системы права

Система права, в конечном счете, воспроизводится в действиях конкретных индивидов, образующих правопорядок. Под правопорядком традиционно понимается состояние общества, урегулированное нормами права. При том типе правопонимания, который излагается в настоящей работе, правопорядок является динамической характеристикой системы права. Правопорядок, с другой стороны, теснейшим образом связан с законностью, и выступает завершающим этапом режима законности, то есть реализацией права в правомерном поведении. Основанием правопорядка являются нормы права, а содержанием - правомерное поведение, возникающее на основе информационного, прежде всего, действия юридических норм в обществе.

В свете излагаемого диалого-социологического, антропологического подхода, исповедуемого автором, наиболее важным представляется определить механизм воспроизводства правопорядка, а также возможность его измерения.

Правопорядок как предпосылка, сам процесс правового воздействия на общественные отношения и результат такого воздействия с этих антрополого-социологических позиций начинается с элементарного акта экстернализации - проявления активности человека как такового. В результате производится изменение в окружающем мире, а внешняя активность человека объективируется в какой-либо форме. Таким образом, продукт человеческой активности отрывается от своего создателя и может стать общезначимым всеобщим достоянием. И экстернализация, и объективация могут быть юридически значимыми, если отвечают критерию общезначимости и общобязательности, то есть объективно служат целостности социума[996].

В большинстве случаев экстернализация и, соответственно, объективация, протекают в форме традиции, когда воспроизводится какой-либо образец поведения (в данном случае - правового поведения, то есть воспроизводится - транслируется норма права). Однако достаточно часто встречается и такая форма, как инновация, когда либо от субъекта исходит предложение по изменению существующего положения дел, либо он сам (в допускаемых рамках) совершает действия, не согласующиеся с общепринятыми, то есть демонстрирует своим поведением новый способ поведения. При определенных условиях это нововведение может стать новой нормой права, то есть происходит изменение правопорядка. Рассмотрим подробнее механизм такого рода изменений, дополняя изложенную выше концепцию источника права.

Прежде всего, необходимо выяснить, кто является субъектом инновации. Проблема заключается в том, что, в принципе, это может быть любой человек, но не факт, что его предложение действительно станет новой нормой права. Даже если таким субъектом будет глава государства, это не означает, что большинство населения «с радостью» воспримет его инновационный указ и сразу бросится его исполнять (соблюдать, использовать). Очень часто многие разумные (по мнению представителей государственной власти) проекты остаются нереализованными вследствие нежелания населения (обвиняемого в косности и тому подобных «пороках») им следовать.

Как автор проекта, так и (как не парадоксально это прозвучит) реципиент, то есть адресат - широкие народные массы. Поэтому воспроизводство правопорядка включает в себя две стадии или два уровня. Первая стадия - выработка, условно говоря, «проекта закона» - предложения нового варианта поведения. Причем такое предложение может исходить как «сверху», так и «снизу», как от представителей государственной власти (вместе с рабочей группой, в которую входят эксперты-ученые или практики) при внесении законопроекта в законодательный орган государственной власти, так и от референтной группы (личности), не связанной с государственной властью, когда «вдруг» появляется новый обычай, ритуал, обыденный способ поведения. Внесение инновационного проекта «сверху» гораздо более привычно и само по себе достаточно подробно разработано в литературе[997]. Гораздо менее исследован механизм формирования инновации «снизу». Действительно, как возникает новый обычай, новый способ поведения? В качестве аналогии можно задать вопрос: как возникает новое словоупотребление?

Во втором случае ведущую роль играет неформальная элита или референтная группа для широких слоев населения страны («творческое меньшинство» - по терминологии М.М. Ковалевского). Именно эти «социально значимые другие», которые при определенных условиях могут стать «обобщенным другим», то есть представлять собой позицию не какой-либо малой группы (субкультуры), но всего данного сообщества[998]. Именно они постоянно продуцируют инновации, которые, если будут восприняты населением, превращаются в новые обычаи, традиции, ритуалы, способы поведения в общественных местах, привычки, стереотипы поведения.

Как видим, и в первом и во втором случае принципиально важную роль играет вторая стадия (или уровень) воспроизводства правопорядка. В данном случае инновационный проект «перемещается» от элиты (как формальной - в первом случае, так и неформальной - во втором) к народным массам. Эта стадия может быть названа легитимацией. Она представляет собой не просто интериоризацию внешнего стимула во внутренний мотив (сознание) населения, но предполагает включение индивидов в ту или иную практику, то есть интериоризацию в деятельностном смысле, когда образец поведения начинает использоваться широкими народными массами.

Данная проблема достаточно слабо изучена в социологии и социальной психологии и остается практически без внимания в юриспруденции, несмотря на ее принципиальную важность. Действительно, прояснение механизмов легитимации может помочь в ответе на практический вопрос, - какие законы (и при каких условиях) будут эффективны, то есть, реализованы на практике, а какие нет.

Основная трудность, как представляется, здесь в том, что легитимность права (принятие новой правовой нормы населением) не имеет однозначной корреляционной связи (не то, что причинной) с ее - нормы - результативностью. Тем более, что конечный результат отдельной нормы (да и права в целом) невозможно просчитать по причине того, что правовое воздействие на общественные отношения невозможно отделить от экономических, социальных, демографических, политических и иных факторов. Напомним в этой связи известный тезис К. Маркса, вытекающий из философии права Гегеля: право - момент, сторона общества, который можно вычленить лишь аналитически[999]. Поэтому восприятие населением какой-либо новой идеи или правила поведения носит в гораздо большей степени интуитивный, мифологический, нежели рациональный характер[1000]. Конечный результат заранее предсказать невозможно, поэтому легитимация права обусловлена историческим прошлым нации (например, нельзя отрицать некоторого влияния архетипов коллективного бессознательного, то есть восприятия права на подсознательном уровне в форме легенд, мифов, сказок и т.п.), политической конъюнктурой ситуации, «зрительским эффектом», представленным механизмом внешнего влияния, уровнем манипулируемости (и фактической пиаровской манипуляцией) общественным сознанием. Все это преломляется вместе с другими, - например, экономическими, экологическими и т.п. факторами - в интегративный показатель состояния общества, который, в конечном счете, и детерминирует выбор новой нормы права.

По сути, рассмотренный выше механизм нормогенеза представляет собой источник права: предпосылку, сам процесс и результат селективной функции культуры (о чем уже речь шла выше). Подводя промежуточный итог вышеизложенному, констатируем, что правовое регулирование возможно как «сверху», так и «снизу» и включает в себя деятельность (и материальную, и идеологическую - духовную) элиты и народных масс; процесс правового регулирования образуется из двух стадий: разработки инновационного проекта и его легитимации.

А теперь рассмотрим вкратце специфику механизма воспроизводства правопорядка в современном обществе. Последнее, зачастую именуемой гражданским обществом, характеризуется, прежде всего, тем, что в нем активность индивидов (общественности, по терминологии Ю. Хабермаса) превалирует над структурой. То есть это такое общество, которое в максимальной степени опирается на самодостаточность народных масс. Именно они вырабатывают политический курс, и именно они продуцируют все (по логике сторонников концепции гражданского общества) юридические инновации. Понятно и может только приветствоваться стремление сторонников теории гражданского общества преодолеть, «снять» сохраняющееся в современном обществе отчуждение населения от государства и права. Но насколько похвальна эта интеллектуальная посылка, настолько же она нереалистична. Дело в том, что в условиях массового индустриального общества (а современное общество пока является именно таковым) объективно возрастает роль лидерства. Поэтому вместо тенденции демократизации наблюдается скорее противоположное, инверсионное движение к олигархичности современных политических режимов, ибо большинство населения и субъективно (вследствие апатии, политической пассивности) и объективно (вследствие отсутствия должного уровня специальных знаний и действующего сегодня механизма принятия политических решений) отстранено от управления делами государства. При этом, конечно, полностью игнорировать роль народных масс и их настроение не в состоянии ни один политик. Но при этом желательное настроение (по крайней мере, на некоторое время) можно организовать с помощью современных технологий манипулирования общественным мнением[1001]. Это факт, и при характеристике современной политико-правовой ситуации (при любой ее оценке: как необходимой для выживания человеческой деятельности, так и «грязном занятии», недостойном «порядочного интеллигента») необходимо исходить именно из него. Возможно, ситуация изменится в постиндустриальном обществе, в которое вступают наиболее развитые страны (или регионы мира). В сегодняшних же условиях инновации в подавляющем большинстве случаев продуцируются государственной властью. Порой государство не может ждать, пока в обществе спонтанно возникнет новый обычай, дабы его санкционировать. Поэтому приходится брать ответственность на себя, используя при этом метод проб и ошибок из-за принципиальной непредсказуемости результата - такой инновации (особенно на более или менее длительную перспективу). Таким образом, ожидать инициативное, основанное исключительно на активности общественности, правовое регулирование - как это должно быть в гражданском обществе - пока не приходится.

А теперь попробуем решить вопрос о том, как можно измерить существующий в данном обществе правопорядок. Проблема заключается в том, что правомерное поведение не поддается количественному учету: в самом деле, невозможно количественно рассчитать сколько раз среднестатистический человек соблюдает уголовный кодекс в единицу времени. Единственно возможным вариантом в данном случае является «метод от противного» - измерение правопорядка по количеству совершенных правонарушений. Чем меньше совершено правонарушений, тем выше уровень правопорядка.

Эти показатели можно, как представляется, заимствовать из криминологии - науки, изучающей преступность. В таком случае показателями правонарушаемости («обратной стороной» состояния правопорядка) будут выступать, во-первых, объем правонарушаемости (общее количество правонарушений, зарегистрированные[1002] на определенной территории за определенную единицу времени); во-вторых, уровень правонарушаемости (количество правонарушений, зарегистрированных на определенной территории за единицу времени в расчете на определенное количество жителей этой же территории), что дает возможность сравнивать состояние правопорядка в различных местностях, не взирая на то, что количество населения там неодинаковое; в-третьих, структура правонарушаемости (внутренний состав правонарушаемости по отдельным видам правонарушений); в-четвертых, динамика правонарушаемости (изменение вышеназванных показателей на протяжении более или менее длительного промежутка времени)[1003].

Систему права в аспекте правопорядка можно определить как систему правовых коммуникаций, «целью которой является установление такого общественного порядка, субъекты которого удовлетворяют свои интересы, реализуя субъективные права и обязанности»[1004]. Тем самым правопорядок суть «правовое состояние общественных отношений, т.е. как результат непрерывного процесса воспроизводства правовых коммуникаций»[1005].

Таким образом, с точки зрения постклассической методологии система права представляет собой постоянно изменчивую, находящуюся во взаимодействии с другими социальными подсистемами, создаваемую людьми в процессе исторической эволюции систему представлений о социально значимых с функциональной точки зрения правилах поведения, закрепляемых в нормах права с помощью знаково-символического оформления и реализуемых в массовом поведении широких слоев населения. Очевидно, что предложенный подход к системе права нуждается в дальнейших уточнениях. Однако, несмотря на такую оговорку, он является более адекватным изменившимся (и изменяющимся) условиям постсовременного социума.

Содержанием правопорядка выступает юридически значимая деятельность или правовая практика. Проблема юридической практики актуализируется в связи с необходимостью преодоления кризиса реифицированной юридической науки и теории права в частности. Теория права сегодня справедливо обвиняется в абстрактной схоластике, оторванности от насущных проблем отраслевых и специальных дисциплин. Действительно, когда достижением творческой мысли считают правовую коммуникацию, не нуждающуюся в субъекте права (над чем работает авторитетный немецкий теоретик В. Кравиц[1006]), - что может быть более оторванным от реальной юридической практики? А.В. Кашанин и Ю.А. Тихомиров отмечают, что господствующее в отечественной (российской) теории права позитивистско-догматическое понятие права не может быть априорно принято из-за «излишнего формализма данной позиции, которая отрывает теорию права от реальных проблем правоприменения»[1007]. А.В. Кашанин в соавторстве с С.В. Третьяковым утверждают: «Формальный подход игнорирует необходимое влияние ряда факторов, влияющих на принятие правовых решений, что определяет их частую неадекватность, выражающуюся в том числе в принятии “мертворожденных” либо неприемлемых с общественной точки зрения нормативных актов, а также решений по конкретным делам, возмущающих общественные представления о справедливости»[1008]. Кроме того, онтологический и методологический плюрализм, неизбежный в силу неисчерпаемости такого сложного феномена, как право, не способствует единству не только теоретических подходов в юриспруденции, но и правоприменительной практике (что опять-таки неизбежно при решении «сложных дел»)[1009].

Не лучше обстоят дела и в отраслевых юридических науках. В них крайне редко обсуждается вопрос об основаниях юридических норм (например, об основаниях уголовно-правовых запретов или процессуальных правил) и состоянии этих дисциплин[1010]. Получается, что и их практическая направленность - социальное воздействие нормативного материала, который они призваны обосновывать, на общественные отношения, а также их функции и задачи в современном социуме не становятся объектом изучения[1011].

Плачевная картина, обрисованная выше, во многом обусловлена кризисом классического науковедения, выступающего имплицитной предпосылкой, стереотипом мышления подавляющего большинства ученых. Для последнего характерны наивные натурализм, универсальность, вера в причинность и предсказуемость и, как следствие, - реификация или гипостазирование объекта исследования. Суть реификации состоит в овеществлении абстрактных понятий, в представлении их как некой материальной сущности, обладающей самостоятельными бытийными свойствами, в т.ч. воздействия на отношения между людьми. Если вспомнить марксизм, то овеществление (реификация) состоит в том, что отношения между людьми принимают видимость отношений между вещами, в чем состоит, в частности, товарный фетишизм. Гипостазирование - это приписывание свойств существования идеальным объектам, понятиям и теориям, т.е. их онтсшогизация. К этим категориям социальных наук примыкает антропоморфизм (по терминологии Ф. Хайека[1012]) или персонификационные метафоры или метонимии (по терминологии Дж. Лакоффа и М. Джонсона[1013]) - перенесение человеческих характеристик на неодушевленные предметы. Ф. Хайек пишет: «Современному человеку кажется неприемлемой идея, что мы не вполне вольны как угодно комбинировать свойства, которые мы находим желательными для нашего общества, и что не любой набор таких свойств окажется жизнеспособным целым; иными словами, что мы не имеем возможности создавать желательный общественный порядок из особенно привлекательных для нас элементов на манер некой мозаики и что многие благонамеренные начинания могут тянуть за собой длинный хвост непредвидимых и нежелательных последствий»[1014].

Практически все понятия классической юриспруденции - норма права, система права, субъект права, действие права и т.д. - суть реифицированные категории, коим приписывается (атрибутируется) свойство объективного надличностного (безличностного) бытия. А ученый-юрист олицетворяется юридическим Гераклом (по У. Блекстону), знающим ответы на все вопросы. Очевидно, что такой подход сегодня не выдерживает критики. Все социальные институты суть результаты деятельности человека, существующие как социальные представления и массовые практики. В признании практической «человекоразмерности» права как раз и кроется возможность преодоления кризиса юриспруденции, выражающейся в реификации ее категорий. «Результаты контент-анализа, - пишет А.Э. Жалинский, - по меньшей мере ряда учебников и курсов общей теории права и нескольких учебников по отраслевым дисциплинам показывают, что правотворчество и правоприменение преимущественно рассматриваются как «безлюдный», осуществляющийся сам по себе, без участия профессионалов процесс, а человек и гражданин также преимущественно представлены как пассивный объект права, даже если говорится о защите их основных и иных прав....

Право между тем по своей природе создается людьми, в том числе в значительной степени профессионалами, реализуется ими в интересах той или иной группы людей. Разумеется, оно предстает отдельному лицу как нечто внешнее, регулятор, с которым нужно считаться. Но все же право, правовая система, правовая практика — это продукты преобразовательной, творческой деятельности чека - это продукты преобразовательной, творческой деятельности человека»[1015]. Маститый криминолог кризис уголовного права видит прежде всего в его «бессубъектности»: «По существу, ни одна уголовно-правовая проблема не включает в себя какие-либо отсылки к субъекту реализации уголовного права. Разумеется, это корректируется соображениями здравого смысла, но, повторяем, системные выводы в уголовно-правовой науке отсутствуют. Между тем существование в условно выделенной статике и функционирование в динамике уголовного права всегда и объективно опосредуется человеческой деятельностью, и прежде всего профессиональной юридической деятельностью субъектов, занимающих различные позиции и обладающих различными компетенциями»[1016].

Кризис реификации юридической науки, как представляется, может позволить преодолеть практический «поворот», как основание «постметафизического мышления» (по терминологии Ю. Хабермаса) в гуманитарной мысли. Идеи Л. Витгенштейна и Д. Остина в аналитической философии переместили центр тяжести в научных изысканиях со структуры на функции - перформативные практики использования языковых значений, порождающие деятельность человека. Это побудило к изучению активности человека, интериоризирующего внешние стимулы во внутренние мотивы. Практический поворот как «постметафизическое мышление» состоит также в переносе акцента с теоретического знания на знание практическое, фоновое или личностное. Фоновое знание (оно же - практики) по мнению Д. Серля - это совокупность принятых в культуре традиционных, опривыченных способов деятельности, навыков обращения с различными предметами и т.д.[1017] Практическое (или личностное) знание - это знание «как», а не знание «что», знание рецептов успешной деятельности[1018].

Практический поворот применительно к юридической науке - это новое прочтение роли и значения юридической практики и техники как структуры и устройства юридической деятельности. Юридическая техника - это, перефразируя известного и оригинального теоретика уголовного процесса А.С. Александрова, - грамматика (или синтаксис), юридической практики. По его мнению, «юридическую технику следует понимать, как правопорождающую, правосозидающую деятельность, с одной стороны, с другой, как набор преддоговорных предположений, постулатов - юридических топосов, т. е. устоявшихся, выработанных веками фигур юридической мысли, и, наконец, - как умение речевыми средствами творить право=текст на основе указанной юридической топики»[1019].

Если исходить из важных и плодотворных идей постструктурализма, посвященных дискурсу как порождающей практики[1020], то можно утверждать, что юридическая техника - это не инструмент, прилагаемый к деятельности правоприменителя, но сама юридическая жизнедеятельность. Именно жизненный мир (в интерпретации социальной феноменологии или Ю. Хабермаса) выступает конечным результатом действия юридической теории, проявляющимся в юридической техники, понимаемой в вышеобозначенном социологическом ключе.

Жизненный мир, с позиций социальной феноменологии, - это «мир в естественной установке сознания, в которой человек живет и действует в повседневной жизни», «результат седиментации интерсубъективных значений в процессе социального конструирования реальности»[1021]. Для Ю. Хабермаса главное в жизненном мире - встреча говорящего и слушающего, в которой они выдвигают притязания на значимость, благодаря чему достигается согласие[1022]. Усматривая главную проблему «незавершенного модерна» в противостоянии (или противоречии) системы, тематизирующей механизмы управления и расширяющей пространства свободы действий в данном обществе и жизненного мира, когда тематизируются нормативные структуры (ценности и институты) в данном обществе[1023], он пытается разрешить его (противоречие) через взаимодоплнительность этих двух сторон социальности. В таком случае общество для немецкого философа - это и есть символически структурированный жизненный мир, существующий в процессе постоянного воспроизводства: символические структуры жизненного мира воспроизводятся посредством коммуникативных действий, обеспечивающих не только воспроизводство интерсубъективно значимого знания, но также стабилизацию групповой солидарности и воспроизводство компетентных акторов. Процесс воспроизводства присоединяет новые ситуации к наличным ресурсам жизненного мира в трех основных измерениях: в семантическом измерении (культурного предания), равно как и в измерениях социального пространства (социально интегрированных групп) и исторического времени (следующих друг за другом поколений людей). Этим процессам культурного воспроизводства, социальной интеграции и социализации соответствуют основные структурные компоненты жизненного мира: культура, общество и личность[1024].

Неисчерпаемость жизненного мира повседневности, в котором преломляется законодательство и другие формы права, а также господствующая юридическая практика (образцы действий как системы значений или социальных представлений), необходимо операционализировать, выделив наиболее важные его аспекты. Таковыми можно предположить индивидуальные смыслы, которыми персонализируются господствующие значения применительно к юридически значимым ситуациям в их интерпретации, личностное фоновое знание, персонализация типизации и идеализаций, а также мотивация.

Смысл в социальной феноменологии - это преломление господствующего в социуме (или социальной группе) значение в структуру личности. Приблизительно так же трактуется смысл в социальной психологии. Так, Д.А. Леонтьев полагает смысл интегративной основой личности, включающий несколько граней (онтологическую, феноменологическую и деятельностную). Смыл, по его мнению, - это эмоциональная индикация и трансформация психического образа, которая лежит в основе мотивации поведения (так называемый «личностный смысл мотива»)[1025]. Сталкиваясь с юридически значимой ситуацией (оценивая ее, таким образом, как правило, интуитивно, если это обыватель, а не правоприменитель) человек соотносит ее с личностными потребностями, интересами и ожиданиями, а тем самым наделяет персональным смыслом. Изучение того, как именно человек осмысляет типичные юридически значимые ситуации методами включенного наблюдения и другими «качественными» методиками позволит приблизить юридическую науку к практике - жизненному миру права.

Личностное, фоновое знание, знание «как» - процедурные умения, дополняющие традиционное знание «что» и играет принципиально важную роль в том, что Л. Витгенштейн назвал «следование правилу». Оно наглядно показывает, как происходят трансформации законодательства и господствующей правоприменительной практики в конкретные юридически значимые жизненные ситуации, наполняя первое и второе конкретикой жизнедеятельности. Сюда относятся умения общаться с полицейским, начальником/подчиненным на службе, оформление юридических документов, проведение следственных действий, оценка собранных доказательств и т.д. Все нормы права, в том числе, и процессуальные, а также методики, выработанные юридической наукой, никогда не содержат всей полноты информации для разрешения конкретного дела - ситуации. Поэтому навыки человека, выступающего субъектом в данном конкретном случае и образуют каркас юридической практики.

Типизации и идеализации - это способы оценки ситуации как типичной на основе прошлого опыта. Типизация, с точки зрения социальной феноменологии, - это «превращение незнакомого в знакомое», схематизация текучей и изменчивой социальности[1026]. На основе типизированных схем возникают идеализации - ожидания поведения от контрагента(ов) по ситуации в соотнесении с собственными действиями. А. Щюц вслед за Э. Гуссерлем выделял две идеализации: «И-так-далее», представляющей собой «доверие» окружающему миру, в том смысле, что известный мир останется таким же и имеющегося запаса знаний хватит для адекватности его восприятия и поведения в соответствии с ним, и «Я-могу-это-снова», позволяющую распространять положительный опыт на последующие ситуации[1027]. Кроме того, А. Щюц выделяет еще две идеализации, связанные с взаимозаменяемостью перспектив восприятия мира и поведения в нем: «взаимозаменяемость точек зрения» и «совпадение систем релевантностей». В первой идеализации содержится допущение, что другой, будучи на моем месте, видел бы мир в такой же перспективе, что и я; и наоборот, я видел бы вещи в его перспективе, будучи на его месте. Во второй идеализации я допускаю, что различия в воззрениях и истолковании мира, которые возникают из индивидуальных биографий, являются в принципе нерелевантными. Мы действуем и понимаем друг друга так, как будто мы судим о вещах на основе одинаковых критериев[1028]. Именно положительный опыт прошлых действий или информация, которой мы доверяем, является основой последующих практических действий. Это же касается не только обывателя - человека, не отягощенного специальными юридическими знаниями, навыками и умениями, но и специалистов. Р. Познер - лидер экономического анализа права США - доказывает, что основным методом, используемым в правовой практике, является «практическое мышление». Последнее включает в себя «анекдоты, самоанализ, воображение, здравый смысл, сопереживание, приписывание мотивов, авторитет говорящего, метафоры, аналогии, обычаи, память, интуицию, ожидание регулярностей»[1029].

Мотивация в социальной феноменологии трактуется как цель, которую действующий субъект намерен достичь определенным действием в соответствующей ситуации. В связи с этим А. Щюц выделял мотив «для-того-чтобы», относящийся к проекту социального действия. Кроме того, мотивация относится и к прошлому субъекта - это мотив «потому-что», выступающему основанием для будущего предполагаемого поведения[1030]. Именно мотивация преломляет потребности и интересы в поведение человека и определяется как личностными, идиосинкразическими факторами, так и соотносимыми с ними аспектами социальной и групповой, прежде всего, идентичности.

Практический поворот формирует новую постклассическую онтологию права. Право, с этой точки зрения, создается человеком как «первичный произвол» и последующая «амнезия происхождения» (по терминологии П. Бурдье). Существует же право в знаковой форме социального представления и массовых практиках, его реализующих. Действие права - это трансформация норм в господствующие практики и личностное знание, а не юридическая сила нормативного правового акта[1031]. Существование и действие права - это всегда деятельность людей, воспроизводящих информацию, содержащуюся в знаковой форме правила поведения. Субъектом права является человек и только человек, а не безличностный правовой статус. Человек представляет в правовой реальности (в правоотношениях, прежде всего) либо самого себя, и тогда он именуется физическим лицом, либо должность (должностное лицо), либо коллективное образование - коллективный субъект. Норма права - это не просто формулировка статьи юридического текста (в большинстве случаев - нормативного правового акта), но формулировка, воспроизводимая социальным представлением и массовым действием (практиками) широких слоев населения.

Таким образом, можно резюмировать, что «человекоцентристское» измерение права, сформированное прагматическим поворотом в социальных науках, основанное на методологии социального конструктивизма, а также близких ему теоретических направлениях дискурс-анализа и теории социальных представлений предлагает следующую «картину» правовой реальности: 1) любое правовое явление (процесс, норма, институт) существует в трех модусах бытия - в виде массового поведения, знаковой формы и ментального образа, включая индивидуальные, групповые и коллективные (социальные, общественные) формы проявления, взаимодействующие друг с другом; 2) правовое явление является результатом предшествующей практики, в том числе, означивания, в определенном смысле результатом произвола (по отношению к предшествующим юридическим явлениям и практикам), который, впрочем, не может быть каким угодно, выступая, в то же время, относительно устойчивой структурой - массово повторяющимся поведением, зафиксированным знаком и общепринятым ментальным образом; 3) оно никогда не является окончательно завершенным, а находится в состоянии постоянного переосмысления, а тем самым, трансформации.

Юридическая практика, таким образом - это деятельность человека, в которой пересекаются (практически никогда не совпадают) интересы личностные и социальные, проявляющиеся во взаимных экспектациях, в соотнесении себя с социально значимым Другим. Практика превращает человека в субъекта права, формирует нормы права через седиментацию множества персональных опытов и действий, т.е. систему права (правовую реальность) в динамике[1032]. Через юридическую практику философский уровень (исходные мировоззренческие начала права) и догма права наполняются конкретным содержанием. Практика реифицируется (опредмечивается) в догму и принципы права и, в свою очередь, распредмечивает их, инкорпорируя в хабитус и фактические действия человека. В этом, как представляется, и состоит механизм действия права, функционирования правовой реальности.