1.1.1. Уродливое

В отличие от безобразного, «уродливое» («некрасивое») вызывает в нас, если так можно выразиться, «умеренное отвращение», которое может быть большим или меньшим, что, собственно, и указывает на условность, относительность этого эстетического феномена. Уродливое, в нашем его истолковании, не есть особое эстетическое расположение, но есть условный модус безобразного.

Уродливое может представать перед нами как «интересное», «необыкновенное», «характерное», а потому оно способно не только отвращать от себя, но привлекать к себе (в некоторых случаях) как что-то «диковинное». Уродливое можно подолгу и заинтересованно рассматривать^[169] — что трудно себе представить по отношению к безобразному. Безобразное разрушает дистанцию между человеком и предметом, оно заставляет его содрогнуться от отвращения и как бы отбрасывает его прочь, не давая созерцать себя. Уродливое же уродливо (некрасиво) относительно, в том или ином отношении, в той или иной степени, а потому «в целом» мы можем достаточно долгое время заинтересованно наблюдать за ним, сдерживая в себе эстетическую неприязнь энергией интереса к приоткрытой в уродливом «тайны», сквозящей в аномалиях и «странностях» его фигуры. «Уродливое» есть некоторое заострение «некрасивого», так что хотя в повседневной речи мы порой и употребляем эти слова как синонимы — это не совсем верно по существу^[170]. Если эстетическое всегда связано с чем-то особенным (и это не новость для эстетики) ^[171], то, конечно, интенсивность и мера «другости», «инаковости» в уродливом выше, чем в просто «некрасивом». Тайна Другого (Иного) в уродливом явлена относительно, но отчетливей и заостренней, чем в просто «некрасивом».

Характерен интерес детей, которые еще «не прошли школу культуры», к карликам, уродам и калекам. В своей основе это эстетический, а не познавательный интерес, хотя отделить одно от другого здесь трудно, может быть, даже невозможно, поскольку неведомое, проступающее в не-обычном, притягивает к себе как наше «зрение», так и наш ум («любопытное», «загадочное», «странное»). Во многих древних и средневековых культурах интерес к уродству незазорно было проявлять и людям вполне взрослым и зрелым, но в последние одно-два столетия интерес этот подвергался этической и социальной репрессии. Интерес к «казусам» природы был легитимирован (в рамках новоевропейской культуры) посредством его выведения за рамки эстетического любопытства-интереса в область научного познания и медицинского образования (аномальные формы — законный предмет внимания для ученого). В этом отношении показательны воспоминания Павла Флоренского, который признавал свой детский интерес к уродству и патологии одним из важных моментов в становлении собственной личности, в складывании ее своеобразного «рисунка»^[172]. Причем в опыте отца Павла эстетический и познавательный интерес к «уродливому» соседствуют и переплетаются.

Итак, уродливым нам представляется такой предмет, который имеет вполне определенную узнаваемую форму, но который при этом попирает чувство гармонии, задевает представление о целом из-за одной или нескольких ненормально, «не так, как положено», «выглядящих» частей. В виде уродливого (некрасивого) может предстать и предмет созерцания, в котором ни одна из частей сама по себе не может быть определена как аномальная, но чье соединение в пределах одной формы может иметь своим эстетическим эффектом (в нашем восприятии) чувство дисгармонии. Стало быть, уродливое вовсе не обязательно связано с уродством как отклонением от нормы в смысле объективной природной нормы (генетические и иные аномалии живых существ), но обязательно связано с эстетическим переживанием дисгармоничности вещи (существа), с ощущением эстетической «нескладности» предмета как целого. Так, некоторые живые организмы производят впечатление уродства, хотя то, что в них представляется уродливым, вполне функционально и целесообразно для выживания данного существа; «для жизни» ему нужна именно эта, представляющаяся нам некрасивой, форма. Биологически — гармония, эстетически — уродство. И наоборот, некоторые уродства, болезненные отклонения от нормы, могут восприниматься как нечто красивое и даже прекрасное (жемчужина, необычной формы чага на дереве, птица-альбинос и т. п.).