Заключение

Предпринятый на страницах этой книги опыт онтологически ориентированного рассмотрения «эстетического» не претендует ни на всеохватность, ни на исчерпывающую полноту анализа своего предмета. Не все эстетические расположения были названы в ней «по имени», а многие из названных были скорее «упомянуты», чем феноменологически описаны. Аналитическое описание расположений, которые стали предметом онтолого-эстетического анализа и истолкования, может и должно уточняться и углубляться. Результаты, к которым мы пришли в ходе феноменологического обследования расположений — не столько «готовые знания», сколько стимулы к развитию онтологически и эстетически ориентированной мысли.

Свою задачу мы видели в том, чтобы указать на новые возможности в понимании эстетического, которые открывает перед нами онтологический подход к его анализу. Мы стремились показать, что эстетика, понятая как область чувственной данности Другого, открывает для мысли новые перспективы, расширяет ее философский горизонт, помещает «эстетическое» в поле интенсивной и противоречивой интеллектуальной и — шире — культурной жизни начала двадцать первого века.

Подводя итоги проделанной работе, хотелось бы ответить на часть из тех вопросов, которые могут возникнуть по ходу чтения. Тот факт, что наше внимание было распределено между утверждающими и отвергающими эстетическими расположениями — не «случайность». Мы стремились уже на уровне описания разных типов эстетических событий обосновать мысль, что для философско-онтологического подхода к эстетическим феноменам в равной мере важны как утверждающие, так и отвергающие способы данности Другого. Такая позиция представляется нам важной и актуальной в связи с тем, что в отечественной эстетике во многом еще сохраняется предубеждение относительно эстетического анализа феноменов «безобразного», «ужасного», «страшного» и «уродливого». Эти расположения или выносятся за границы эстетического, или вводятся в сферу эстетики на «заднем плане», без какой-либо их детализации и концептуальной проработал. Такое предубеждение основано на том, что вплоть до сегодняшнего дня эстетическое отождествляется преимущественно с «прекрасным» (и в меньшей степени — с «возвышенным»). Конечно, аффирмативная эстетика для нас предпочтительна так же, как для любого человека полнота и радость предпочтительнее немо готы, боли и страдания. Но расположения, которые характеризует чувство страдания, неудовольствия — данность не менее, а, пожалуй и более неотступная, чем радость и веселье.

С другой стороны, утверждая равнозначность для онтологической эстетики утверждающих и отвергающих расположений, мы стремились к тому, чтобы противопоставить эту позицию позиции Хайдеггера, который явно отдавал приоритет в способности исходного размыкания Dasein отвергающим расположениям. Мы же хотели показать, что как «утверждающие», так и «отвергающие» эстетические расположения в равной мере онтологически значительны, но при своей равной значительности они оправданно вызывают по отношению к себе прямо противоположные экзистенциальные оценки.

Эта экзистенциально-этическая «разница» в оценивании эстетических расположений не означает, однако, что эстетика отвержения не заслуживает внимания со стороны философа. Мы страдаем не только по причинам «физическим» (голод, холод, нехватка еды и питья, болезни и т. п.), не только от социальной и моральной несправедливости, которой подвергаемся и которой сами подвергаем других, но и по причинам эстетическим: нас удручает, отталкивает безобразное, уродливое, запустевающее; время от времени нас охватывает страх, ужас или тоска... Эти экзистенциально-эстетические муки в ситуации, когда отсутствует их катарсическое просветление, сами по себе выражают опыт онтологической неполноты, несовершенства человека и того способа, каким он присутствует в мире. Вместе с тем, эстетическое страдание, если брать его не само по себе, а в контексте жизни как целого, может иметь (косвенно) и утверждающий онтологический смысл в качестве отправной точки для углубления человека в собственную самость. Встреча с Другим, даже с Другим-Небытием, с Другим-Ничто, создает предпосылки выхода человека за узкие рамки обыденной жизни, где он живет не сам по себе, а «как все», «как люди».