Размышления о будущем обществе в последний период жизни

Размышления о будущем обществе в последний период жизни

В период после смерти Маркса Энгельс разрабатывает целый ряд проблем предстоящего коммунистического преобразования общества. Ограничимся анализом трех из числа главных, а именно проблемами: семьи, государства и диалектики будущего[772]. Вопрос о предстоящем преобразовании формы семьи, которого Маркс и Энгельс касались в «Немецкой идеологии», в «Принципах коммунизма», в «Манифесте Коммунистической партии», в «Капитале», был исследован наиболее глубоко и всесторонне в книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

В марте – мае 1884 г. Энгельс создает одно из лучших своих произведений – книгу «Происхождение семьи, частной собственности и государства». И как это бывало каждый раз, когда он занимался специальными исследованиями и на их основе делал выводы относительно будущего, так и здесь в ходе исследования исторического развития форм семьи Энгельс приходит к новым, специфически марксистским выводам относительно будущего, коммунистического общества.

Прослеживая историческое развитие форм семьи, Энгельс резюмирует общий результат исследования и затем ставит вопрос о развитии семьи в будущем.

«Итак, – пишет он, – мы имеем три главные формы брака, в общем и целом соответствующие трем главным стадиям развития человечества. Дикости соответствует групповой брак, варварству – парный брак, цивилизации – моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией…

Но мы идем навстречу общественному перевороту, когда существовавшие до сих пор экономические основы моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы ее дополнения – проституции… Предстоящий общественный переворот, который превратит в общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо б?льшую часть прочных, передаваемых по наследству богатств – средства производства, – сведет к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так как, однако, моногамия обязана своим происхождением экономическим причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?

Можно было бы не без основания ответить, что она не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится… Проституция исчезнет, а моногамия, вместо того чтобы прекратить свое существование, станет, наконец, действительностью также и для мужчин.

Положение мужчин, таким образом, во всяком случае сильно изменится. Но и в положении женщин, всех женщин, произойдет значительная перемена. С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными[773]. Благодаря этому отпадет беспокойство о „последствиях“, которое в настоящее время составляет самый существенный общественный момент, – моральный и экономический, – мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного возникновения более свободных половых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода общественного мнения к девичьей чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы не видели, что в современном мире моногамия и проституция хотя и составляют противоположности, но противоположности неразделимые, полюсы одного и того же общественного порядка? Может ли исчезнуть проституция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?»

По всем законам диалектики так и должно произойти. Но:

«Здесь вступает в действие новый момент, который ко времени развития моногамии существовал самое большее лишь в зародыше, – индивидуальная половая любовь».

Любовь в современном смысле развивается постепенно в средние века и в новое время. Энгельс определяет ее следующим образом:

«Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь… Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем; они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу… И, наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи; спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет…».

В условиях буржуазного общества брак остается классовым браком. Его в большей или меньшей, часто в решающей мере обусловливают – не любовь, а – побочные, экономические соображения.

«Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим достоянием только после того, как уничтожение капиталистического производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные, экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого другого мотива, кроме взаимной склонности.

Так как половая любовь по природе своей исключительна, – хотя это ныне соблюдается только женщиной, – то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием… Поэтому, как только отпадут экономические соображения, вследствие которых женщины мирились с этой обычной неверностью мужчин, – забота о своем собственном существовании и еще более о будущности детей, – так достигнутое благодаря этому равноправие женщин, судя по всему прежнему опыту, будет в бесконечно большей степени способствовать действительной моногамии мужчин, чем полиандрии женщин.

Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты, которые ей навязаны ее возникновением из отношений собственности, а именно, во-первых, господство мужчины и, во-вторых, нерасторжимость брака… Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать[774], и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка»[775].

Рассмотрим логическую структуру этого предвидения будущего.

Прослеживая историческое развитие форм семьи, Энгельс устанавливает такую последовательность ее основных исторически сменявших друг друга форм: групповой брак – парный брак – моногамия. Возникает вопрос: что дальше? Можно ли продолжить этот ряд в будущее и если да, то как?

Предшествующий анализ показал, что современная форма семьи, моногамия, опирается на определенные экономические основы, которые в конечном счете сводятся к частной собственности. Тот же анализ показал, что эта моногамия необходимо дополняется своей противоположностью – нарушением супружеской верности и, в особенности, проституцией. Значит, существующая моногамия не является таковой в прямом смысле слова: фактически она не является моногамией для мужчин и строгой моногамией для женщин.

Схематически это можно представить так: причина, основа – частная собственность; следствие – противоположность: моногамия и проституция.

Но в результате предстоящего коммунистического преобразования общества частная собственность будет уничтожена и заменена общественной собственностью на средства производства. Значит, экономическая основа современной моногамии и ее дополнения, ее противоположности – проституции – исчезнет. Отсюда следует, что вместе с причиной должны исчезнуть также и следствия – моногамия и проституция.

Однако в действительности дело обстоит сложнее. Проституция безусловно исчезнет. Моногамия в современном ее виде также исчезнет. Так что в этом смысле законы диалектического развития не могут быть и не будут нарушены: исчезнут обе стороны противоположности. Но исчезновение того, что называют моногамией в буржуазном обществе, не будет означать исчезновения моногамии вообще. Наоборот, мнимая моногамия превратится в действительную. Одним словом, она существенно изменится. В чем же будет состоять это изменение?

Современная моногамная семья, говорит Энгельс, характеризуется двумя основными чертами: 1) совместным ведением домашнего хозяйства, она является хозяйственной единицей общества, и 2) совместным воспитанием детей. Отсюда вытекает зависимость жены от мужа и детей от родителей. С обобществлением домашнего хозяйства и воспитания детей обе эти основы современной моногамной семьи отпадут, а тем самым изменятся и взаимоотношения между ее членами.

Обобществление домашнего хозяйства возможно только на основе развития крупной промышленности (эта мысль была высказана еще в «Немецкой идеологии»), путем превращения его в отрасль общественного производства. Таково основное средство экономического освобождения женщины, средство осуществления ее действительного социального равенства. Остановимся пока на этом вопросе.

В другой главе книги Энгельс развивает эту мысль следующим образом: «Освобождение женщины, ее уравнение в правах с мужчиной невозможно ни сейчас, ни в будущем, пока женщина отстранена от общественного производительного труда и вынуждена ограничиваться домашним частным трудом. Освобождение женщины станет возможным только тогда, когда она сможет в крупном, общественном масштабе участвовать в производстве, а работа по дому будет занимать ее лишь в незначительной мере. А это сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его и все более и более стремится растворить частный домашний труд в общественном производстве»[776].

Через год в письме Гертруде Гильом-Шак Энгельс развивает ту же мысль: «Меня же, признаюсь, здоровье будущего поколения интересует больше, чем абсолютное формальное равноправие обоих полов в последние годы существования капиталистического способа производства. Действительное равноправие женщины и мужчины может, по моему убеждению, осуществиться лишь тогда, когда будет уничтожена эксплуатация капиталом и тех и других, а ведение домашнего хозяйства, которое является теперь частным занятием, превратится в отрасль общественного производства»[777].

Вернемся к вопросу о моногамии. С изменением экономической основы общества изменится и форма семьи. Но, как показывает Энгельс, форма семьи определяется не только экономическими причинами, хотя в существующем, буржуазном обществе они определяют ее решающим образом. Наряду с ними форму моногамной семьи обусловливает индивидуальная половая любовь. Эта последняя существовала не всегда, она является продуктом исторического развития и в современном ее виде существует только в новое время.

Поэтому с исчезновением экономических основ современной моногамной семьи форму брака будет решающим образом определять индивидуальная половая любовь. Эта любовь по природе своей исключительна, поэтому определяемая ею форма брака будет единобрачием, подлинной моногамией. Но поскольку брачные отношения между мужчиной и женщиной будут определяться только взаимной любовью, постольку и сам брак будет существовать лишь до тех пор, пока существует любовь.

Учитывая историческую тенденцию развития индивидуальной половой любви, можно предвидеть усиление моногамности. Но с исчезновением всех побочных причин отношения между мужчиной и женщиной должны стать более свободными. Иными станут и отношения между родителями и детьми.

Энгельс обращает наше внимание на важную особенность прогноза будущего (она относится, очевидно, не только к перспективе развития семьи): значительно легче предвидеть, что именно исчезнет, чего не будет, – чем то, что появится, что разовьется в будущем. И он еще раз подчеркивает: не мы, а люди будущего сами решат свои проблемы.

На что же опирается, что использует Энгельс, прогнозируя развитие семьи в будущем.

Это, во-первых, материалистическое понимание истории и его выводы: определяющая роль экономической основы общества, уничтожение частной собственности и замена ее общественной собственностью на средства производства, развитие крупной промышленности и т.д.

Это, во-вторых, диалектический метод: учет всестороннего взаимодействия развивающихся факторов, снятие обеих сторон противоположности и т.д.

В качестве методологических приемов Энгельс использует умозаключения по формуле «если – то» (экономическая основа – форма семьи), экстраполяцию (развитие форм семьи, развитие индивидуальной половой любви) и т.д.

Опираясь на этот богатейший арсенал средств, в ходе конкретного исследования эволюции форм семьи в прошлом Энгельс приходит к новым выводам относительно дальнейшего развития моногамной семьи. К таким конкретным результатам не приходили до этого ни предшественники, ни сами основоположники научного коммунизма.

К вопросу о государстве Энгельс обращался в этот период неоднократно.

Вскоре после смерти Маркса, в начале апреля Энгельс получил письмо от Филиппа Ван-Паттена, секретаря Центрального рабочего союза в Нью-Йорке, который просил разъяснить отношение Маркса к анархизму. Энгельс ответил ему 18 апреля, а в мае опубликовал этот ответ в составе второй части своей статьи «К смерти Карла Маркса» на страницах газеты «Sozialdemokrat», центрального органа социал-демократической партии Германии. Речь идет о проблеме государства в его отношении к пролетарской революции и коммунистическому обществу.

«Маркс и я, – пишет Энгельс, – с 1845 г.[778] держались того взгляда, что одним из конечных результатов грядущей пролетарской революции будет постепенное отмирание политической организации, носящей название государство… Но в то же время мы всегда держались того взгляда, что для достижения этой и других, гораздо более важных целей грядущей социальной революции рабочий класс должен прежде всего овладеть организованной политической властью государства и с ее помощью подавить сопротивление класса капиталистов и организовать общество по-новому[779] …Правда, это государство требует очень значительных изменений, прежде чем оно сможет выполнять свои новые функции… Анархисты ставят все на голову. Они заявляют, что пролетарская революция должна начать с упразднения политической организации государства…»[780].

Письмо Бернштейну от 28 января 1884 г. органически дополняет этот ответ[781].

И в том, и в другом письме Энгельс подчеркивает, что идея исчезновения государства в будущем возникла в марксизме очень рано, еще в период его становления, самостоятельно, а не под влиянием анархизма. В письме Ван-Паттену он указывает на главное отличие марксистского учения о государстве от анархизма – понимание необходимости периода диктатуры пролетариата и отмирания государства как определенного процесса.

Энгельс ясно указывает на две функции пролетарского государства: подавление сопротивления класса капиталистов и организация общества по-новому, экономическое преобразование общества. Это, очевидно, новый момент.

В начале 1884 г. вопрос о государстве Энгельс специально разрабатывает в книге, уже само название которой указывает на предмет исследования – «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В ней он затрагивает и вопрос о будущем государства. Мы быстро приближаемся теперь, говорит он, к такой ступени развития производства, на которой существование классов становится прямой помехой производству. Классы неизбежно исчезнут. А с исчезновением классов исчезнет неизбежно и государство. «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музее древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором»[782].

В начале 1886 г. Энгельс познакомился с книжкой голландского социалиста Ф.Д. Ньювенгейса «Как правят нашей страной». В связи с этим он затронул вопрос о необходимости разрушения бюрократически организованной государственной машины для перехода от капитализма к коммунизму – вопрос, который был специально разработан Марксом в 1871 г., при изучении и обобщении опыта Парижской Коммуны, в его работе «Гражданская война во Франции». 4 февраля Энгельс пишет Ньювенгейсу: «Голландия, кроме Англии и Швейцарии, единственная западноевропейская страна, которая в XVI – XVIII столетиях не была абсолютной монархией и имеет благодаря этому некоторые преимущества, в частности – остатки местного и провинциального самоуправления без настоящей бюрократии во французском или прусском духе. Это большое преимущество для развития национального характера, а также и для последующего развития; произведя сравнительно немного изменений, трудящийся [народ] мог бы установить здесь свободное самоуправление, которое должно быть нашим лучшим орудием при преобразовании способа производства. Ничего этого нет ни в Германии, ни во Франции – там это придется еще создавать заново»[783].

Характер существующего в данной стране государства в значительной мере определяет и способ предстоящего революционного преобразования общества. Наличие централизованной военно-бюрократической государственной машины обусловливает необходимость насильственного способа ее разрушения, насильственного пути развития революции. Наоборот, отсутствие такой развитой государственной машины дает возможность осуществить революционные преобразования относительно мирным путем, мирными средствами.

В свое время эту мысль развил Маркс, в речи, с которой он выступил на следующий день после закрытия Гаагского конгресса I Интернационала – на митинге в Амстердаме 8 сентября 1872 года[784].

Мысль, высказанная в письме Энгельса, непосредственно примыкает к данной концепции Маркса и развивает ее. Впоследствии изменения исторических условий определяли и дальнейшее развитие марксистской теории по вопросу о путях и средствах осуществления пролетарской революции.

В конце 1889 г. Энгельс снова касается вопроса о соотношении мирных и насильственных средств в пролетарской революции. 18 декабря он пишет Герсону Триру в Копенгаген: «У нас единое мнение в вопросе о том, что пролетариат не может завоевать политическое господство – единственную дверь в новое общество – без насильственной революции… Отвлекаясь от вопроса морали – об этом пункте здесь речи нет, и я его поэтому оставляю в стороне, – для меня как революционера пригодно всякое средство, ведущее к цели[785], как самое насильственное, так и то, которое кажется самым мирным»[786].

Сопоставим две крайние точки: определение коммунизма, данное Энгельсом в 1846 г. – «не признавать другого средства осуществления этих целей, кроме насильственной демократической революции»[787], – и это его письмо 1889 года. Основа осталась та же. И там, и здесь – «пролетариат не может завоевать политическое господство… без насильственной революции» – признается необходимость насильственной революции. Но появилось и нечто новое. Во-первых, за этим общим тезисом стоит теперь уже возможность исключений (Америка, Англия, Голландия, Швейцария). Во-вторых, позиция Энгельса становится более гибкой, диалектичной. Он уже не говорит: «никаких других средств, кроме насильственной революции». Наоборот: «пригодно всякое средство, ведущее к цели, – и самое насильственное, и, казалось бы, самое мирное».

Но надо сказать и другое. Нельзя отождествлять насильственную революцию с вооруженным восстанием, гражданской войной – вообще с вооруженной борьбой. Мирная революция в условиях антагонистического классового общества, очевидно, вообще невозможна. Всякая социальная революция в этих условиях неизбежно становится насильственной революцией. Но средства (способ), которыми она осуществляется, могут быть, в зависимости от условий, самыми различными – как мирными, так и немирными. Вот, очевидно, почему в рассматриваемом письме Энгельс говорит о средствах, которые кажутся мирными. Ведь это – мирные средства для осуществления насильственной революции.

Вопрос о сломе старой государственной машины, косвенным образом затронутый в письме к Триру, в начале 1891 г. был обстоятельно рассмотрен Энгельсом во введении к работе Маркса «Гражданская война во Франции». Энгельс не говорит здесь ничего принципиально нового, но он очень резко подчеркивает основные выводы, к которым пришел Маркс в 1871 г. и которые 20 лет спустя сохраняют полную силу. «Введение» датировано 18 марта 1891 г. – днем двадцатой годовщины Парижской Коммуны. В заключительной части его Энгельс пишет:

«Коммуна должна была с самого начала признать, что рабочий класс, придя к господству, не может дальше хозяйничать со старой государственной машиной; что рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе употреблявшуюся против него, машину угнетения, а с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников, объявляя их всех, без всякого исключения, сменяемыми в любое время».

Затем Энгельс кратко описывает процесс отчуждения государства от общества:

«В чем состояла характерная особенность прежнего государства? Первоначально общество путем простого разделения труда создало себе особые органы для защиты своих общих интересов. Но со временем эти органы, и главный из них – государственная власть, служа своим особым интересам, из слуг общества превратились в его повелителей… Именно в Америке лучше всего можно видеть, как развивается это обособление государственной власти от общества, для которого она первоначально должна была служить только орудием… Мы видим там две большие банды политических спекулянтов, которые попеременно забирают в свои руки государственную власть и эксплуатируют ее при помощи самых грязных средств и для самых грязных целей, а нация бессильна против этих двух больших картелей политиков, которые якобы находятся у нее на службе, а в действительности господствуют над ней и грабят ее».

Об обособлении государства от общества Маркс и Энгельс писали еще в «Немецкой идеологии». Но там это явление рассматривалось в самом общем виде как результат частной собственности, старого, классового разделения труда, разделения общества на противоположные классы. Из этого следовало, что с уничтожением частной собственности и классов, с переходом к коммунизму обособление государственной власти исчезнет по той простой причине, что исчезнет само государство. А как будет в переходный период, в период диктатуры пролетариата? Этот вопрос тогда вообще не рассматривался. Четверть века спустя Парижская Коммуна дала практический материал для нового обобщения, для постановки и решения вопроса – как предотвратить возможное обособление пролетарского государства.

«Против этого неизбежного во всех существовавших до сих пор государствах превращения государства и органов государства из слуг общества в господ над обществом Коммуна применила два безошибочных средства. Во-первых, она назначала на все должности, по управлению, по суду, по народному просвещению, лиц, выбранных всеобщим избирательным правом, и притом ввела право отзывать этих выборных в любое время по решению их избирателей. А во-вторых, она платила всем должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату, которую получали другие рабочие…

Этот взрыв старой государственной власти и ее замена новой, поистине демократической, подробно описаны в третьем отделе „Гражданской войны“». И далее: «В лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же, как и Коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности».

Эти последние слова во всяком случае бесспорно свидетельствуют о том, что для всего периода от установления диктатуры пролетариата до полного отмирания государства Энгельс считал необходимым осуществление особых мер, чтобы предотвратить возможное обособление государственной власти от общества. Вслед за Марксом он одобрял меры, принятые с этой целью Парижской Коммуной. В том же направлении работала и мысль Ленина, когда он писал свою гениальную книгу «Государство и революция»[788].

Энгельс заканчивает так:

«В последнее время социал-демократический филистер опять начинает испытывать спасительный страх при словах: диктатура пролетариата. Хотите ли знать, милостивые государи, как эта диктатура выглядит? Посмотрите на Парижскую Коммуну. Это была диктатура пролетариата»[789].

Через месяц, имея в виду опять-таки период диктатуры пролетариата, Энгельс подчеркивал, что во всяком случае он будет очень полезен в нравственном отношении:

«Возможен новый общественный строй, – писал он 30 апреля 1891 г. во введении к работе Маркса „Наемный труд и капитал“, – при котором исчезнут современные классовые различия и при котором – по-видимому, после короткого, связанного с некоторыми лишениями, но во всяком случае очень полезного в нравственном отношении переходного времени – средства для существования, пользования радостями жизни, получения образования и проявления всех физических и духовных способностей в равной мере, со все возрастающей полнотой будут предоставлены в распоряжение всех членов общества благодаря планомерному использованию и дальнейшему развитию уже существующих огромных производительных сил, при одинаковой для всех обязанности трудиться…»[790].

Вопрос о признании необходимости диктатуры пролетариата стал особенно актуален в 1891 г., когда в Германии социал-демократическая партия должна была принять новую программу. В январе Энгельс добился опубликования Марксовой «Критики Готской программы». В июне он подверг критическому разбору проект будущей Эрфуртской программы. Рукопись Энгельса «К критике проекта социал-демократической программы 1891 года» содержит важные положения, развивающие марксистскую теорию пролетарской революции.

Здесь, в частности, Энгельс по-новому ставит вопрос о форме диктатуры пролетариата: «Если что не подлежит никакому сомнению, так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к господству только при такой политической форме, как демократическая республика. Эта последняя является даже специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже великая французская революция»[791].

Теперь мы переходим к чрезвычайно важному и интересному вопросу – к специфически диалектическим представлениям Энгельса о будущем.

27 января 1886 г. в ответ на просьбу дать краткое изложение основных экономических, социальных и политических требований, выдвигаемых социалистами, Энгельс пишет Эдуарду Пизу:

«Партия, к которой я принадлежу, не выдвигает никаких раз навсегда готовых предложений. Наши взгляды на черты, отличающие будущее некапиталистическое общество от общества современного, являются точными выводами из исторических фактов и процессов развития и вне связи с этими фактами и процессами не имеют никакой теоретической и практической ценности»[792].

Что это значит?

Во-первых, это означает, конечно, что методология марксистского предвидения будущего исходит из анализа исторических фактов и процессов развития.

Но, во-вторых, это означает и нечто большее. Если представления о будущем строятся, исходя из анализа наличных исторических фактов и процессов развития, значит, с изменением данных фактов и процессов или с углублением их анализа должны неизбежно изменяться и выводимые таким путем представления о будущем. Одним словом, с развитием общества и средств познания должны развиваться и представления о будущем обществе. Отсюда следует, что теория коммунистического общества, созданная в середине XIX века, не может оставаться неизменной и во второй половине XX века.

Отсюда следует также, что в зависимости от уровня развития общества, с которого оно осуществит переход к коммунизму, будет находиться и характер самого коммунистического общества (минимальным уровнем является, конечно, достаточно высокое развитие крупной промышленности, крупного машинного производства).

Диалектический характер марксистской теории будущего общества не только в ее методологии, но и в ее содержании. В ряде писем и выступлений 90-х годов Энгельс касается вопроса о развитии самого будущего общества.

По поводу дискуссии, происходившей на страницах одной берлинской газеты, он пишет 5 августа 1890 г. Конраду Шмидту:

«Вот также в „Volks-Trib?ne“ происходила дискуссия о распределении продуктов в будущем обществе – будет оно происходить соответственно количеству труда или иначе. К вопросу подошли тоже сугубо „материалистически“ в противоположность известным идеалистическим фразам о справедливости. Но, как ни странно, никому не пришло в голову, что ведь способ распределения существенным образом зависит от того, какое количество продуктов подлежит распределению, и что это количество, конечно, меняется в зависимости от прогресса производства и организации общества, а следовательно, должен меняться и способ распределения. Но все участники дискуссии рассматривают „социалистическое общество“ не как что-то постоянно меняющееся и прогрессирующее, а как нечто стабильное, раз навсегда установленное, что должно, следовательно, иметь также раз навсегда установленный способ распределения. Но если рассуждать здраво, то можно все-таки: 1) попытаться отыскать способ распределения, с которого будет начато, и 2) постараться найти общую тенденцию дальнейшего развития. Но об этом я во всей дискуссии не нахожу ни слова»[793].

Это то самое письмо, где Энгельс резко осуждает распространившиеся как раз в те годы попытки вульгаризировать материалистическое понимание истории, превратить его в догму, по существу превратить диалектико-материалистическое понимание истории в метафизико-материалистическое, вариантом которого становился в те годы так называемый «экономический материализм». И Энгельс заявляет: «наше понимание истории есть прежде всего руководство к изучению», т.е. не догма, а метод изучения.

Отсюда и взгляд на будущее – очевидно, коммунистическое – общество как на общество, «постоянно меняющееся и прогрессирующее», где поэтому будет меняться и способ распределения. Отсюда и чисто методологический совет: не впадая в утопию, попытаться определить начало и общую тенденцию дальнейшего развития.

Тематически к данному письму примыкает ответ Энгельса на вопрос одного немецкого общественного деятеля, Отто Бёнигка, относительно возможности социалистических преобразований при существующих условиях. Письмо датировано 21 августа 1890 г., а впервые оно было опубликовано совсем недавно, в 1964 году. С интересующей нас точки зрения оно имеет выдающееся значение. Рассмотрим его основную часть.

«На Ваши вопросы, – пишет Энгельс, – я могу ответить лишь коротко и в общих чертах – иначе, чтобы ответить на первый вопрос, мне пришлось бы написать целый трактат.

I. Так называемое „социалистическое общество“ не является, по моему мнению, какой-то раз навсегда данной вещью, а как и всякий другой общественный строй его следует рассматривать как подверженное постоянным изменениям и преобразованиям. Решающее его отличие от нынешнего строя состоит, конечно, в организации производства на основе общей собственности сначала отдельной нации на все средства производства. На пути осуществления завтра же этого переворота – речь идет о постепенном осуществлении – я не вижу совершенно никаких трудностей… Конечно, нам не хватает еще техников, агрономов, инженеров, химиков, архитекторов и т.д., но на худой конец мы можем купить их для себя так же, как это делают капиталисты… Но за исключением этих специалистов, к которым я отношу также и школьных учителей, мы прекрасно можем обойтись без остальных „образованных“…

Латифундии ост-эльбских юнкеров без труда могут быть при надлежащем техническом руководстве переданы в аренду нынешним поденщикам и батракам и обрабатываться на коллективных началах…

Самой большой помехой будут мелкие крестьяне…

Итак, имея достаточное количество приверженцев среди масс, крупную промышленность и крупное земледелие типа латифундий можно будет обобществить очень быстро, поскольку политическая власть будет находиться в наших руках. Остальное, быстрее или медленнее, последует за этим. А с крупным производством мы будем хозяевами положения»[794].

Здесь перед нами целый комплекс идей. Жаль, конечно, что Энгельсу не пришлось «написать целый трактат» на данную тему. Но и сказанное здесь «лишь коротко и в общих чертах» – в высшей степени интересно.

Как и в письме Шмидту за две недели до этого, Энгельс особо подчеркивает одну центральную мысль: «социалистическое общество» (т.е. будущее, коммунистическое общество) не есть нечто раз навсегда установленное, наоборот, оно будет постоянно изменяться и развиваться.

И Энгельс в разных направлениях конкретизирует это общее положение. За основу он берет главное – развитие формы собственности. Решающее отличие будущего общества – общая собственность на средства производства. На этой новой основе будет организовано производство. С развитием способа производства будет развиваться и способ распределения.

Энгельс различает последовательные стадии становления и развития общей собственности на средства производства. Он подчеркивает, что коммунистическое преобразование общества, точнее говоря переворот в отношениях собственности, будет осуществляться постепенно. И он будет проходить через различные стадии. Но в результате его общественная собственность всего человеческого общества охватит все средства производства.

Этого вопроса Энгельс касался в письме Бебелю от 20 – 23 января 1886 года. По мысли Маркса и Энгельса, при переходе к полному коммунизму будет широко применяться кооперативное производство, но на основе собственности всего общества на средства производства[795]. И Энгельс различал уже, что эта собственность всего общества будет сначала выступать в форме государственной собственности, а затем – очевидно, с отмиранием государства – превратится, так сказать, в чисто общественную форму всеобщей собственности.

Теперь Энгельс различает развитие формы общей собственности на средства производства еще и в другом плане: сначала общая собственность в пределах одной страны, а затем, в конечном счете, очевидно, в масштабах всего земного шара, всего человеческого общества (так сказать, национальная собственность превратится в планетарную или общечеловеческую, всечеловеческую собственность).

В дополнение к этому, как и прежде, Энгельс различает определенную последовательность и различные темпы преобразования частной собственности в общественную. Установив свое политическое господство, пролетариат очень быстро может обобществить крупное производство – крупную промышленность и крупное земледелие. Именно потому, что материальные предпосылки такого обобществления уже существуют: крупное машинное производство стало уже, по своему характеру, общественным производством. Обобществив крупное производство, пролетариат становится – уже не только политически, но и экономически – хозяином положения.

Обобществление остальных средств производства, быстрее или медленнее, последует за этим. Наиболее сложной проблемой будет обобществление производства мелких крестьян. Классическое решение этой проблемы Энгельс дал через три года в работе «Крестьянский вопрос во Франции и Германии».

Характерно, что, запрашивая Энгельса, Бёнигк ссылался на известную отсталость – отсутствие соответствующего сознания – у масс в Германии. Отсюда – вопрос о возможности и целесообразности социалистических преобразований при данных условиях. Свой ответ Энгельс связывает с возможностью использовать (в первое время) буржуазных специалистов. Много лет спустя к аналогичному результату пришел и Ленин, борясь против псевдонаучных воззрений о невозможности социалистических преобразований в отсталой России.

Мы уже видели, как вопрос о постоянном изменении и развитии будущего общества был затронут в письме Энгельса Конраду Шмидту 5 августа 1890 года. Через год этот вопрос в несколько иной форме снова возник в их переписке. 1 июля 1891 г., отвечая на письма Шмидта, Энгельс касается той же темы:

«Второй Ваш план – переходные этапы к коммунистическому обществу – стоит того, чтобы над ним поразмыслить, но я бы Вам посоветовал: nonum prematur in annum[796]; это самый трудный вопрос из всех, какие только существуют, так как условия беспрерывно меняются. Например, каждый новый трест изменяет их, и каждое десятилетие совершенно перемещаются пункты, которые следует атаковать»[797].

Здесь привлекает внимание не только признание важности и трудности проблемы переходных этапов к коммунистическому обществу, но и нечто большее. Как глубокий и последовательный диалектик, Энгельс считает, что способ перехода к коммунизму (в данном случае этапы такого перехода) зависит от постоянно меняющихся условий, при которых может начаться революционный процесс. Поэтому не однозначен, а постоянно изменяется и способ предстоящего перехода к коммунизму.

Как видим, такая концепция прямо вытекает из того, что Энгельс говорил в своем письме к Пизу, с рассмотрения которого мы и начали данную тему.

Заключительным штрихом этой линии развития взглядов Энгельса на будущее является одно его высказывание в интервью, которое за два года до смерти, 11 мая 1893 г. он дал корреспонденту французской газеты «Figaro» и которое на русском языке было впервые опубликовано только в 1962 году.

На вопрос:

– А какую вы, немецкие социалисты, ставите себе конечную цель?

Энгельс, по словам корреспондента, ответил:

– У нас нет конечной цели. Мы сторонники постоянного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству какие-то окончательные законы. Заранее готовые мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас. Мы будем уже удовлетворены, когда нам удастся передать средства производства в руки всего общества…[798].

Слова Энгельса переданы, судя по всему, точно. Три органически взаимосвязанные темы воспроизведены здесь так, как они неоднократно развивались основоположниками научного коммунизма: понимание постоянного развития будущего общества, принципиальный отказ от всяких попыток найти раз навсегда данные решения проблем будущего развития, принципиальный отказ от чрезмерной детализации представлений о будущем обществе. Все это крайне типично для подлинно научной, марксистской теории будущего общества.

В заключение отметим одну важную тему, которая снова появляется в последние годы жизни Энгельса – о цели коммунистического преобразования общества.

В 1892 г. в предисловии к английскому изданию своей книги «Положение рабочего класса в Англии» (оно датировано 11 января 1892 г.) Энгельс как исторический пережиток подверг критике один пункт своей прежней – относящейся к началу 1845 г. – концепции:

«В книге придается особое значение тому тезису, что коммунизм является не только партийной доктриной рабочего класса, но теорией, стремящейся к освобождению всего общества, включая и класс капиталистов, от тесных рамок современных отношений. В абстрактном смысле это утверждение верно, но на практике оно абсолютно бесполезно и иногда даже хуже того. Поскольку имущие классы не только сами не испытывают никакой потребности в освобождении, но и противятся всеми силами самоосвобождению рабочего класса, постольку социальная революция должна быть подготовлена и осуществлена одним рабочим классом… И сейчас есть такие люди, которые со своей „беспристрастной“ высшей точки зрения проповедуют рабочим социализм, парящий высоко над их классовыми интересами и классовой борьбой и стремящийся примирить в высшей гуманности интересы обоих борющихся классов. Но это или новички, которым нужно еще многому поучиться, или злейшие враги рабочих, волки в овечьей шкуре»[799].

Значит ли это, что с уничтожением частной собственности уже достигается полное освобождение пролетариата и всех трудящихся вообще? Значит ли это, что коммунизм не является высшей формой гуманизма? Отнюдь, нет. И сам Энгельс два года спустя со всей силой подчеркнет эту другую сторону дела.

В начале 1894 г. итальянский социалист Джузеппе Канепа обратился к Энгельсу с просьбой сформулировать в двух славах основную идею грядущей новой эры. В ответном письме 9 января 1894 г. Энгельс пишет:

«Сформулировать в немногих словах идею грядущей новой эры, не впадая ни в утопизм, ни в пустое фразерство, – задача почти невыполнимая… Я не нашел ничего подходящего, кроме разве следующей фразы из „Коммунистического манифеста“…: „На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех“»[800].

Так за год до смерти Энгельс еще раз со всей силой подчеркивает центральную гуманистическую идею, которой завершалась теоретическая часть первого программного документа международного коммунистического движения. Свободное развитие человека – вот конечная цель коммунистического преобразования общества.

* * *

Анализ всей совокупности мыслей Энгельса относительно будущего общества, как и анализ соответствующих идей Маркса, показывает, что марксистские представления о будущем образуют взаимосвязанную систему научно обоснованных взглядов, подлинную теорию коммунистического общества, методологическую основу которой составляет диалектико-материалистическое понимание истории.

Эти представления прошли долгий и сложный путь развития, становясь все более обоснованными, точными, конкретными. Работы Энгельса 1842 – 1845 гг. отражают процесс становления научных воззрений на будущее. В 1845 – 1846 гг. он вместе с Марксом осуществил философское обоснование и первую более или менее целостную разработку теории коммунистического общества. В 1847 г. основные положения этой теории были включены в программу формирующейся пролетарской, коммунистической партии. После революции 1848 – 1849 гг. с учетом нового исторического опыта шло дальнейшее развитие различных сторон теории. После Парижской Коммуны выдвигается ряд новых идей и теория достигает своего наиболее полного развития.

Имя Энгельса неотделимо от всего того, что было сделано Марксом. Как подчеркивал В.И. Ленин, «нельзя понять марксизм и нельзя цельно изложить его, не считаясь со всеми сочинениями Энгельса»[801]. Это верно как в отношении марксистской теории в целом, так и в отношении теории будущего, коммунистического общества. Вместе с Марксом Энгельс разработал вопрос о материальных предпосылках коммунистического преобразования общества, доказал историческую необходимость пролетарской революции и диктатуры пролетариата, выяснил многие особенности переходного периода от капитализма к коммунизму и предвидел основные черты коммунистического общества.

Энгельс был не только теоретиком, но и великим борцом за коммунистическое будущее человечества. Вместе с Марксом он создал первую международную коммунистическую организацию пролетариата – Союз коммунистов, вместе с Марксом стоял во главе первой массовой международной организации пролетариата – I Интернационала. После смерти Маркса в течение более десяти лет он был идейным руководителем международного революционного движения рабочего класса.

В новую историческую эпоху все составные части марксистской теории – в том числе и теория коммунистического общества – получили всестороннее развитие, прежде всего в трудах В.И. Ленина. Под руководством Ленина и созданной им партии рабочий класс нашей страны совершил победоносную социалистическую революцию и впервые на практике приступил к коммунистическому преобразованию общества.

Изучение взглядов основоположников научного коммунизма на будущее человеческого общества, как и учет всего того нового, что внес в теорию коммунизма гениальный продолжатель их дела – В.И. Ленин, имеет огромное теоретическое и практическое значение. Глубокое научное исследование проблем формирования и развития этих взглядов составляет необходимую предпосылку дальнейшей творческой разработки проблем коммунистического общества в эпоху революционного перехода от капитализма к коммунизму в масштабе всей нашей планеты.