Опыт Коммуны. Диалектика природы и диалектика истории
Опыт Коммуны.
Диалектика природы и диалектика истории
Парижская Коммуна явилась поворотным пунктом в историческом развитии. После нее складывается новая историческая ситуация и вместе с тем начинается новый период в истории марксизма. Постепенно накапливаются новые элементы, которые приводят и к дальнейшему развитию материалистического понимания истории. Новые факторы, обусловившие это развитие, сводятся в основном к следующему.
Происходившие события свидетельствовали о возрастающей роли субъективного фактора в рабочем движении, о важной роли его в историческом процессе. Опыт Парижской Коммуны убедительно показал, что без массовой пролетарской партии, основанной на принципах научного коммунизма, успешное осуществление пролетарской революции невозможно. Еще в 60-х годах первая подобная партия возникла в Германии. В 70-х годах процесс образования таких партий развернулся во многих других странах. Борьба за правильные теоретические основы рабочих партий стала одной из главных задач Маркса и Энгельса.
Расширение сферы революционного рабочего движения, возникновение его в относительно отсталых странах, выход его за пределы стран сложившегося капитализма, за пределы Европы и Северной Америки, и прежде всего качественно новый этап революционного движения в России выдвинули на первый план проблему применения марксизма к этим новым условиям. Если марксизм возник как обобщение опыта главным образом западноевропейской истории, то его распространение в других странах мира обусловливало необходимость обобщения все более широкого исторического опыта, а это и приводило ко все более глубокому обобщению (в смысле создания более всеобъемлющей теории) самой этой революционной теории.
Дальнейшего обобщения теории (в указанном смысле) требовали и новые научные открытия, важнейшим из которых явилось великое открытие Моргана, давшее ключ к действительному пониманию первобытной истории.
Все эти факторы определяли необходимость дальнейшего развития материалистического понимания истории. Но весьма знаменательно, что именно в это же время шел процесс развития марксистской теории и в другом направлении. В эти годы (1873 – 1883 гг.) Энгельс специально разрабатывает диалектико-материалистическое понимание природы. Таким образом, после Парижской Коммуны марксизм вступает в новый период своего всестороннего развития.
В первые два года после Парижской Коммуны в центре внимания Энгельса – борьба с бакунистами. А здесь главный вопрос – о государстве. Этому посвящены ряд писем и специальная статья «Об авторитете». Анализ этих материалов выявляет определенные сдвиги в марксистском учении о государстве, которые произошли после Коммуны и были стимулированы борьбой против анархизма.
В связи с критикой бакунизма Энгельс затрагивает проблему государства в письмах к Кафьеро 1 июля, Лафаргу 30 декабря 1871 г., Терцаги в январе и Куно 24 января 1872 года[278].
Эта критика бакунизма нашла свое завершение в статье Энгельса «Об авторитете», написанной в октябре 1872 года. Энгельс с поразительной ясностью формулирует и разрешает вопрос о необходимости авторитета.
«Некоторые социалисты, – говорит он, имея в виду бакунистов, – начали в последнее время настоящий крестовый поход против того, что они называют принципом авторитета… Авторитет в том смысле, о котором здесь идет речь, означает навязывание нам чужой воли; с другой стороны, авторитет предполагает подчинение… Спрашивается, нельзя ли обойтись без этого отношения, не можем ли мы – при существующих в современном обществе условиях[279] – создать иной общественный строй, при котором этот авторитет окажется беспредметным и, следовательно, должен будет исчезнуть. Рассматривая экономические, промышленные и аграрные отношения, лежащие в основе современного буржуазного общества, мы обнаруживаем, что они имеют тенденцию все больше заменять разрозненные действия комбинированной деятельностью людей… Комбинированная деятельность, усложнение процессов, зависящих друг от друга, становятся на место независимой деятельности отдельных лиц. Но комбинированная деятельность означает организацию, а возможна ли организация без авторитета?
Предположим, что социальная революция свергла капиталистов… Предположим… что земля и орудия труда стали коллективной собственностью тех рабочих, которые их используют. Исчезнет ли авторитет или же он только изменит свою форму?»
Анализ особенностей современной, крупной промышленности показывает, что в силу самого характера современного производства воля каждого отдельного участника комбинированного производственного процесса неизбежно должна подчиняться либо воле одного руководителя, либо, если это возможно, воле большинства. «Желать уничтожения авторитета в крупной промышленности значит желать уничтожения самой промышленности».
«Итак, – формулирует Энгельс свой общий вывод, – мы видели, что, с одной стороны, известный авторитет, каким бы образом он ни был создан, а с другой стороны, известное подчинение, независимо от какой бы то ни было общественной организации, обязательны для нас при тех материальных условиях, в которых происходит производство и обращение продуктов.
С другой стороны, мы видели, что с развитием крупной промышленности и крупного земледелия материальные условия производства и обращения неизбежно усложняются и стремятся ко все большему расширению сферы этого авторитета. Нелепо поэтому изображать принцип авторитета абсолютно плохим, а принцип автономии – абсолютно хорошим. Авторитет и автономия вещи относительные, и область их применения меняется вместе с различными фазами общественного развития. Если бы автономисты хотели сказать только, что социальная организация будущего будет допускать авторитет лишь в тех границах, которые с неизбежностью предписываются условиями производства, тогда с ними можно было бы столковаться…
Все социалисты согласны в том, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции[280], наблюдающие за социальными интересами. Но антиавторитаристы требуют, чтобы авторитарное политическое государство было отменено одним ударом, еще раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его» и т.д.[281].
В этой работе Энгельса, как и в предшествующих ей высказываниях его против анархизма, явно обнаруживается сдвиг, определенное перемещение акцента в марксистской концепции государства. Раньше Маркс и Энгельс подчеркивали главное, специфическое в своей концепции – классовый характер государства: государство – это продукт и проявление непримиримости классовых противоположностей, это орудие классового господства. Теперь, когда бакунисты вульгаризировали и довели до абсурда требование уничтожения государства, возникла объективная необходимость подчеркнуть и другую сторону – связь государства с выполнением определенных функций, удовлетворяющих некоторые общие интересы общества в целом. Если раньше в отношении будущего акцентировалось главное – неизбежность устранения государства, то теперь, во-первых, в большей мере стала подчеркиваться необходимость пролетарского государства, диктатуры пролетариата для переходного периода и, во-вторых, усилилось внимание к тому, что останется в коммунистическом обществе от государства после его отмирания как политического государства.
Понимание того, что функции государства не сводятся к его роли как инструмента классового господства, было у Маркса и Энгельса и раньше, но акцент тогда они делали именно на его классовой природе. Так, например, в «Немецкой идеологии» они писали: «Условия, при которых могут применяться определенные производительные силы, являются условиями господства определенного класса общества, социальная власть которого, вытекающая из его имущественного положения, находит каждый раз свое практически-идеалистическое выражение в соответствующей государственной форме, и поэтому всякая революционная борьба направляется против класса, который господствовал до того» (к этому месту пометка Маркса на полях: «Эти люди заинтересованы в том, чтобы сохранить нынешнее состояние производства»)[282]. Отсюда следует, что когда материальное производство и классовая структура общества приходят в противоречие друг с другом, государство как организация, выражающая интересы господствующего класса, становится препятствием для дальнейшего развития общества и против него, на захват его направляется борьба угнетенного класса, интересы которого совпадают теперь с интересами общественного прогресса.
В отношении судьбы государства в будущем обществе Маркс и Энгельс, подчеркивая, что с исчезновением классов исчезнет и государство, уже и в период до 1848 г. понимали, что что-то от существующей государственной организации должно будет остаться. Так, в «Манифесте Коммунистической партии» они формулировали свой взгляд очень точно: «Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда публичная власть потеряет свой политический характер»[283]. Но если публичная власть утратит свой политический характер, то, значит, что-то от нее все-таки останется! Что же именно?
Об этом гениально догадывались уже предшественники научного коммунизма. В особенности Сен-Симон. Но опять же характерно, как меняется отношение Энгельса к этим догадкам. В том же «Манифесте Коммунистической партии» они с Марксом в разделе о критически-утопическом социализме и коммунизме писали: «Их положительные выводы насчет будущего общества, например, уничтожение противоположности между городом и деревней, уничтожение семьи, частной наживы, наемного труда, провозглашение общественной гармонии, превращение государства в простое управление производством, – все эти положения выражают лишь необходимость устранения классовой противоположности, которая только что начинала развиваться и была известна им лишь в ее первичной бесформенной неопределенности. Поэтому и положения эти имеют еще совершенно утопический характер»[284].
Итак, превращение государства в простое управление производством – вот что означает утрата публичной властью своего политического характера, вот что останется от государства.
Характерно, однако, отношение авторов «Манифеста» к этой догадке предшественников. Как и другие идеи, превращение государства в простое управление производством – это лишь конкретизация идеи о необходимости устранения классовой противоположности. Как и другие, это положение носит еще совершенно утопический характер. Как видим, акцент падает здесь на отрицательную сторону дела: критикуется недостаточность воззрений предшественников.
Но вот проходит 30 лет, и в «Анти-Дюринге», оценивая теоретические заслуги Сен-Симона, Энгельс снова касается вопроса о будущей судьбе государства: «В 1816 г. Сен-Симон объявляет политику наукой о производстве и предсказывает полнейшее поглощение политики экономикой. Если здесь понимание того, что экономическое положение есть основа политических учреждений, выражено лишь в зародышевой форме, зато совершенно ясно высказана та мысль, что политическое управление людьми должно превратиться в распоряжение вещами и в руководство процессами производства, т.е. мысль об отмене государства…»[285]. Как видим, теперь акцент падает на положительную сторону дела: мысль Сен-Симона оценивается как гениальное предвосхищение.
И не случайно, что в эти же годы в работах Энгельса, наряду с прежней, классовой характеристикой государства, снова появляется тема происхождения государства из обособления общих интересов. Еще в «Немецкой идеологии» в общем виде были сформулированы исходные идеи о происхождении государства и его соотношении с общими интересами и намечена эта тема для дальнейшей разработки[286]. В январе 1873 г. в третьей статье из серии «К жилищному вопросу» Энгельс пишет о происхождении государства и права уже несколько иначе: «На известной, весьма ранней ступени развития общества возникает потребность охватить общим правилом повторяющиеся изо дня в день акты производства, распределения и обмена продуктов и позаботиться о том, чтобы отдельный человек подчинился общим условиям производства и обмена. Это правило, вначале выражающееся в обычае, становится затем законом. Вместе с законом необходимо возникают и органы, которым поручается его соблюдение, – публичная власть, государство»[287]. Летом 1877 г. во втором отделе «Анти-Дюринга» Энгельс снова возвращается к тому же вопросу[288].
В те же 70-е годы аналогичный процесс «перемещения акцентов» наблюдается и в работах Маркса[289].
В известном письме Бебелю от 18 – 28 марта 1875 г., где Энгельс, со своей стороны, подверг критике проект Готской программы, он также, как и Маркс, высказался о «будущей государственности коммунистического общества»[290], предложив заменить слово «государство» словом «община» или «коммуна». Вот наиболее важные элементы этого знаменитого рассуждения: «Следовало бы бросить всю эту болтовню о государстве, особенно после Коммуны, которая не была уже государством в собственном смысле слова… Уже сочинение Маркса против Прудона, а затем „Коммунистический манифест“ говорят прямо, что с введением социалистического общественного строя государство само собой распускается [sich aufl?st] и исчезает… Когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существовать. Мы[291] предложили бы поэтому поставить везде вместо слова „государство“ слово „община“ [Gemeinwesen], прекрасное старое немецкое слово, соответствующее французскому слову „коммуна“»[292].
В итоге разработки проблемы государства в 1871 – 1877 гг. диалектико-материалистическое понимание его становится богаче, разностороннее, конкретнее. Одним словом, в этом пункте материалистическое понимание истории существенно развивается.
В мае 1872 – январе 1873 г. Энгельс пишет в виде трех статей работу под общим названием «К жилищному вопросу». С точки зрения исторического материализма наибольший интерес представляют первая (май 1872 г.) и третья (январь 1873 г.) статьи, направленные против прудониста Мюльбергера. И здесь, как и в борьбе против бакунизма, Энгельс опирается на материалистическое понимание истории и в ряде пунктов развивает его.
В 1873 г. в теоретической деятельности Энгельса начинается новая стадия. Внешне это выражается в том, что у него возникает замысел главного труда его жизни – «Диалектики природы» – и он приступает к его осуществлению.
При подготовке 20 тома второго издания Сочинений Маркса и Энгельса, в который входит «Диалектика природы», были уточнены некоторые обстоятельства, относящиеся к началу истории этого произведения.
В конце 1872 г. вышло в свет второе издание книги Бюхнера «Человек и его место в природе». Сохранился экземпляр этой книги с пометками Энгельса на полях[293]. Судя по местам, которые привлекли его внимание, Энгельс критически отнесся прежде всего и главным образом к тем высказываниям Бюхнера, которые характеризуют его как представителя социального дарвинизма. А против идей социального дарвинизма Маркс и Энгельс высказывались уже на протяжении целого десятилетия: Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» (1862 – 1863 гг.), в письмах к Лафаргам 15 февраля 1869 г. и Кугельману 27 июня 1870 г., Энгельс в письме к Ланге 29 марта 1865 года[294]. Характерно, что, критикуя книгу Ланге «О рабочем вопросе», и Энгельс в 1865 г., и Маркс в 1870 г. наряду с критикой социального дарвинизма выступают вместе с тем и в защиту диалектики. То же самое сочетание этих двух тем мы встречаем и у Энгельса в начале 1873 г. в связи с критикой Бюхнера[295].
Видимо, в начале 1873 г. у Энгельса возник план выступить с критикой Бюхнера в печати[296]. Это могла быть статья или серия статей, предназначенных для центрального органа немецкой Социал-демократической рабочей партии (эйзенахцев) газеты «Volksstaat», редактором которой был В. Либкнехт. Ведь именно так потом был опубликован «Анти-Дюринг». А это был бы своего рода «Анти-Бюхнер».
Дошедшая до нас рукопись «Диалектики природы» открывается заметкой, озаглавленной «Бюхнер», которая представляет собой нечто вроде конспекта предполагаемой работы против Бюхнера[297]. Основная часть заметки написана до 30 мая 1873 г. (т.е. до того дня, когда у Энгельса сложился замысел «Диалектики природы»). Энгельс отталкивается здесь от упомянутой книги Бюхнера. Но если в пометках при чтении книги отразилось главным образом критическое отношение к социальному дарвинизму, то теперь на первое место выдвигается критика вульгарного материализма, защита диалектики, разработка диалектического понимания природы. (Эта последняя тема, как известно, появилась у Энгельса еще в 1858 году.) Две главные задачи борьбы против вульгарных материалистов Энгельс формулирует теперь так: «1) брань по адресу философии… и 2) претензия на применение естественнонаучных теорий к обществу и на реформирование социализма – все это заставляет нас обратить на них внимание»[298].
Но вскоре более значительная задача – положительная разработка диалектико-материалистического понимания природы, развитие этой стороны марксизма – вытесняет побочную задачу критики Бюхнера.
Главная тема «Диалектики природы» не имеет прямого отношения к теме настоящей главы. Но из критики социального дарвинизма вытекал вопрос о соотношении законов развития природы и законов развития общества, о переходе низших форм движения в высшую форму – мышление, о происхождении человека и т.д.
В годы, предшествующие работе Энгельса над «Анти-Дюрингом», в 1873 – 1876 гг., в ходе его работы над «Диалектикой природы» материалистическое понимание истории обогатилось целым комплексом новых идей, которые получили затем отражение и развитие в «Анти-Дюринге». Кстати, можно утверждать, что все основные новые идеи в области материалистического понимания истории, развитые в «Диалектике природы», были выработаны в этот первый период работы Энгельса, т.е. в 1873 – 1876 годах. То же самое, видимо, справедливо и относительно основного содержания «Диалектики природы».
В течение этих трех первых лет работы над «Диалектикой природы» в сфере материалистического понимания истории появляется ряд новых тем. Таковы: критика социального дарвинизма, определение диалектики и диалектическое понимание истории, роль труда в процессе становления человека, мышление как высшая форма движения материи и т.д.
Задача, которую Энгельс ставил перед собой при работе над «Диалектикой природы», сформулирована в предисловии ко второму изданию «Анти-Дюринга»: «Дело шло о том, чтобы и на частностях убедиться в той истине, которая в общем не вызывала у меня никаких сомнений, а именно, что в природе сквозь хаос бесчисленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий»[299]. Таким образом, в конечном счете решение этой задачи должно было привести к новому обоснованию всеобщности законов материалистической диалектики.
Но сама их всеобщность не вызывала сомнений. И во всяком случае, действие их в сфере истории человеческого общества можно было считать доказанным еще раньше – именно Гегелем. Как отмечал Энгельс в том же предисловии, Маркс и он «спасли из немецкой идеалистической философии сознательную диалектику и перевели ее в материалистическое понимание природы и истории»[300]. Следовательно, диалектико-материалистическое понимание истории было выработано прежде, чем Энгельс приступил к детальной разработке диалектико-материалистического понимания природы. Но решая эту последнюю задачу – исследуя диалектику природы – и обосновывая тем самым всеобщность законов материалистической диалектики, Энгельс вместе с тем более резко осознал и выявил диалектический характер законов исторического развития – диалектику истории.
Это нашло свое выражение как в общем определении диалектики, так и в раскрытии действия основных законов диалектики в области истории.
Классическое определение диалектики было впервые сформулировано не в «Диалектике природы», а в 1877 г. в «Анти-Дюринге»: «Диалектика… есть… наука о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления»[301]. Из этого определения следует, что всеобщие законы развития человеческого общества суть законы диалектики. В истории, как и в природе вообще, господствуют всеобщие законы диалектики. В таком обобщенном виде эта мысль формулируется здесь впервые. Но по существу она была высказана уже в 1873 г. в первом фрагменте «Диалектики природы» – о Бюхнере. У Гегеля, говорит там Энгельс, диалектические категории мистическим образом выступают как нечто предсуществующее, а диалектика реального мира – всего лишь как их отблеск. «В действительности наоборот: диалектика головы – только отражение форм движения реального мира, как природы, так и истории»[302].
Определение диалектики было развито затем во второй период работы над «Диалектикой природы», т.е. после перерыва, вызванного работой над «Анти-Дюрингом». В главе «Диалектика», которую Энгельс – реализуя свой общий план, составленный в августе 1878 г., – писал в конце 1879 г., он не только резюмирует свою материалистическую концепцию, но и окончательно выделяет три основных закона диалектики.
«Таким образом, – пишет он, – история природы и человеческого общества – вот откуда абстрагируются законы диалектики. Они как раз не что иное, как наиболее общие законы обеих этих фаз исторического развития, а также самого мышления. По сути дела они сводятся к следующим трем законам:
Закон перехода количества в качество и обратно.
Закон взаимного проникновения противоположностей.
Закон отрицания отрицания.
Все эти три закона были развиты Гегелем на его идеалистический манер лишь как законы мышления… Ошибка заключается в том, что законы эти он не выводит из природы и истории, а навязывает последним свыше как законы мышления… Если мы перевернем это отношение, то все принимает очень простой вид…»[303].
Основные законы диалектики Энгельс выделил первоначально в августе 1878 г. и окончательно в сентябре – декабре 1879 года. Но действие каждого из них в истории он показал до этого, в 1875 – 1876 гг. в «Диалектике природы» и в 1876 – 1877 гг. в «Анти-Дюринге».
В «Диалектике природы» действие закона единства и борьбы противоположностей в истории выявлено как результат закономерного развития природы, приводящего к возникновению человека и человеческого общества. К 1875 г. относится фрагмент, в котором действие этого закона демонстрируется – в соответствии с основной концепцией «Диалектики природы» о формах движения материи – на материале последовательного ряда: механика, физика, химия, биология, история. Фрагмент начинается обобщающим тезисом: «Так называемая объективная диалектика царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей, которые и обусловливают жизнь природы своей постоянной борьбой и своим конечным переходом друг в друга, resp. в более высокие формы». Затем следуют примеры: притяжение и отталкивание в механике, полярность в магнетизме и электричестве, притяжение и отталкивание в химических процессах, поляризация живого белкового вещества в процессе развития органической жизни, наследственность и приспособление. Наконец, отметив, что «в истории прогресс выступает в виде отрицания существующих порядков», Энгельс переходит от биологии к истории: «В истории движение путем противоположностей выступает особенно наглядно во все критические эпохи у ведущих народов». И далее следует ряд конкретных примеров[304].
Характерно, что в сущности по той же схеме строится изложение и закона перехода количества в качество в главе «Диалектика» (1879 г.). Рассмотрев там действие данного закона в областях механики, физики и химии, Энгельс намечает и переход к биологии и истории: «Этот же самый закон подтверждается на каждом шагу в биологии и в истории человеческого общества, но мы ограничимся примерами из области точных наук, ибо здесь количества могут быть точно измерены и прослежены»[305].
В том же 1875 г., когда был написан фрагмент об объективной и субъективной диалектике, вскоре после него – они разделены всего лишь шестью небольшими фрагментами – Энгельс пишет фрагмент о различии положения в конце древнего мира и в конце средневековья. Он заканчивается примером действия в истории закона отрицания отрицания: «Вместе с возвышением Константинополя и падением Рима заканчивается древность. С падением Константинополя неразрывно связан конец средневековья. Новое время начинается с возвращения к грекам. – Отрицание отрицания!»[306].
Диалектический характер законов природы обусловливает необходимость сознательной материалистической диалектики в естествознании. И точно так же диалектический характер законов истории, развития человеческого общества требует усвоения историками сознательной материалистической диалектики. Историческая наука должна «впитать в себя диалектику». В одном фрагменте «Диалектики природы», который можно датировать первой половиной 1876 г., Энгельс так и пишет: «Лишь когда естествознание и историческая наука впитают в себя диалектику, лишь тогда весь философский скарб – за исключением чистого учения о мышлении – станет излишним, исчезнет в положительной науке»[307].
Относительно же диалектического характера самого исторического процесса Энгельс в главе о теплоте, написанной в 1881 – 1882 гг., делает следующее любопытное замечание: «История имеет свой собственный ход, и сколь бы диалектически этот ход ни совершался в конечном счете, все же диалектике нередко приходится довольно долго дожидаться истории»[308].
Центральная идея «Диалектики природы» – классификация форм движения материи и соответственно этому классификация наук, изучающих эти формы движения. Основные формы, изучаемые естественными науками: механическое, физическое, химическое и биологическое движение. Каждая низшая форма движения переходит посредством диалектического скачка в высшую форму. Биологическая форма движения переходит в социальную, историческую. Наивысшей формой движения является мышление. Эта последняя, собственно говоря, лежит уже вне предмета исследования «Диалектики природы». Но по общему замыслу «Диалектики природы» Энгельс наметил рассмотреть переход от природы к истории человеческого общества, переход к высшей форме движения материи. Этот переход и представляет особый интерес с точки зрения материалистического понимания истории. Здесь можно выделить ряд тем-аспектов: мышление как высшая форма движения материи, роль труда в процессе становления человека, отличие человека от животных, законов истории от законов природы и в связи с этим – критика социального дарвинизма. Все эти темы впервые или по-новому ставятся в «Диалектике природы», и в этом отношении материалистическое понимание истории также получает здесь дальнейшее развитие.
В определениях мышления как высшей формы движения материи[309], которая предполагает все другие, присущие природе, формы движения, но не сводится к ним, – отражается как органическая взаимосвязь, так и существенное различие между законами природы и законами развития человеческого общества.
Переход от истории природы к истории общества образует процесс превращения животного в человека, решающую роль при этом играет труд.
Проблема специфического отличия человека от животного была поставлена и решена в «Экономическо-философских рукописях» Маркса (1844 г.), в «Немецкой идеологии» (1845 – 1846 гг.) и в I томе «Капитала» (1867 г.). В «Диалектике природы» эта проблема сформулирована по-новому, рассматривается с несколько иной стороны: не чем отличается человек от животного, а какова роль труда, отличающего человека, в самом процессе становления человека. Этой проблеме посвящена специальная статья, включенная в состав «Диалектики природы», – «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека».
Первое указание на роль труда в процессе становления человека появляется в 1874 г., на 6-м листе рукописи «Диалектики природы»: «Человек – единственное животное, которое способно выбраться благодаря труду из чисто животного состояния»[310]. Здесь Энгельс снова возвращается к разработанной еще в «Немецкой идеологии» проблеме взаимодействия между человеком и природой, но вопрос о роли труда ставит по-новому: труд не только отличительная особенность человека, но и средство выделения его из животного царства.
В таком аспекте эта проблема была разработана несколько позднее, по-видимому, осенью 1875 г., во «Введении» и наиболее подробно – весной или летом 1876 г. в статье «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». А затем в августе 1878 г. она была включена в заключительный пункт общего плана «Диалектики природы»[311].
Во второй части «Введения», где Энгельс набрасывает в крупных чертах картину исторического развития природы, он резюмирует и свои представления о возникновении и специфических особенностях человеческого общества. Проследим ход его мысли.
«Из первых животных развились, главным образом путем дальнейшей дифференциации, бесчисленные классы, отряды, семейства, роды и виды животных и, наконец, та форма, в которой достигает своего наиболее полного развития нервная система, – а именно позвоночные, и опять-таки, наконец, среди них то позвоночное, в котором природа приходит к осознанию самой себя, – человек…
Когда после тысячелетней борьбы рука, наконец, дифференцировалась от ноги и установилась прямая походка, то человек отделился от обезьяны, и была заложена основа для развития членораздельной речи и для мощного развития мозга, благодаря чему пропасть между человеком и обезьяной стала с тех пор непроходимой. Специализация руки означает появление орудия, а орудие означает специфически человеческую деятельность, преобразующее обратное воздействие человека на природу – производство. И животные в более узком смысле слова имеют орудия, но лишь в виде членов своего тела: муравей, пчела, бобр; и животные производят, но их производственное воздействие на окружающую природу является по отношению к этой последней равным нулю. Лишь человеку удалось наложить свою печать на природу… И этого он добился прежде всего и главным образом при посредстве руки… Но вместе с развитием руки шаг за шагом развивалась и голова, возникало сознание – сперва условий отдельных практических полезных результатов, а впоследствии, на основе этого… – понимание законов природы, обусловливающих эти полезные результаты. А вместе с быстро растущим познанием законов природы росли и средства обратного воздействия на природу…
Вместе с человеком мы вступаем в область истории. И животные имеют историю, именно историю своего происхождения и постепенного развития до своего теперешнего состояния. Но они являются пассивными объектами этой истории; а поскольку они сами принимают в ней участие, это происходит без их ведома и желания. Люди же, наоборот, чем больше они удаляются от животных в узком смысле слова, тем в большей мере они делают свою историю сами, сознательно, и тем меньше становится влияние на эту историю непредвиденных последствий, неконтролируемых сил, и тем точнее соответствует исторический результат установленной заранее цели. Но если мы подойдем с этим масштабом к человеческой истории, даже к истории самых развитых народов современности, то мы найдем, что здесь все еще существует огромное несоответствие между поставленными себе целями и достигнутыми результатами, что продолжают преобладать непредвиденные последствия, что неконтролируемые силы гораздо могущественнее, чем силы, приводимые в движение планомерно[312]. И это не может быть иначе до тех пор, пока самая существенная историческая деятельность людей, та деятельность, которая подняла их от животного состояния до человеческого, которая образует материальную основу всех прочих видов их деятельности, – производство, направленное на удовлетворение жизненных потребностей людей, т.е. в наше время общественное производство, – особенно подчинена слепой игре не входивших в их намерения воздействий неконтролируемых сил и пока желаемая цель осуществляется здесь лишь в виде исключения, гораздо же чаще осуществляются прямо противоположные ей результаты… Лишь сознательная организация общественного производства с планомерным производством и планомерным распределением может поднять людей над прочими животными в общественном отношении точно так же, как их в специфически биологическом отношении подняло производство вообще. Историческое развитие делает такую организацию с каждым днем все более необходимой и с каждым днем все более возможной» и т.д.[313].
«Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» – следующий после «Введения» шаг в разработке проблемы, указанной уже в самом названии этой работы. Концепция, конспективно сформулированная во второй части «Введения», получает здесь дальнейшее развитие и наиболее подробное изложение.
«Труд… первое основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека».
Предками человека были человекообразные обезьяны третичного периода. Обусловленная их образом жизни дифференциация функций рук и ног постепенно обусловила для них прямохождение. «Этим был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку… Решающий шаг был сделан, рука стала свободной». Свободной для труда, а труд, в свою очередь, развивал ее. «Рука, таким образом, является не только органом труда, она также и продукт его».
Обезьяноподобные предки человека были общественными животными. Развитие труда вело к господству человека над природой и расширяло его кругозор. С другой стороны, оно способствовало сплочению членов общества. «Формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу». Так из процесса труда и вместе с трудом возник язык, членораздельная речь. «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг… Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению оказывало обратное воздействие на труд и на язык, давая обоим все новые и новые толчки к дальнейшему развитию».
«С появлением готового человека возник… новый элемент – общество». Прошли, вероятно, сотни тысяч лет, прежде чем из стада обезьян возникло человеческое общество. «И в чем же опять мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян? В труде».
«Труд начинается с изготовления орудий». Наиболее древние орудия – это орудия охоты и рыболовства. Охота и рыболовство связаны с переходом к потреблению мяса, «а это знаменует собой новый важный шаг на пути к превращению в человека». «Употребление мясной пищи привело к двум новым достижениям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем[314] и к приручению животных. Первое еще более сократило процесс пищеварения… второе обогатило запасы мясной пищи… Таким образом, оба эти достижения уже непосредственно стали новыми средствами эмансипации для человека».
Труд становился все более разнообразным, совершенным, многосторонним. Вслед за земледелием и промышленностью появились, наконец, искусство и наука. Роль умственного труда возрастала. Продукты головы стали казаться чем-то господствующим над человеческим обществом. «Всю заслугу быстрого развития цивилизации стали приписывать голове, развитию и деятельности мозга. Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло… идеалистическое мировоззрение…».
Таким образом, возникновение идеализма Энгельс объясняет как результат преувеличения, гиперболизации, абсолютизации роли сознания, умственного труда, духовного производства – того, что составляет одно из главных отличий человека от животного. Но это отличие со временем усиливается, роль сознания в жизни общества возрастает. С переходом к подлинно человеческому, коммунистическому обществу в этом отношении неизбежно должен будет произойти существенный, качественный скачок. Как изменится при этом роль сознания, соотношение общественного сознания и общественного бытия? К такому вопросу неизбежно подводит логика всех рассуждений Энгельса на эту тему. Ответ на него он сам наметит, быть может, всего несколько недель спустя в подготовительных материалах к «Анти-Дюрингу».
«Чем более люди отдаляются от животных, – продолжает Энгельс, – тем более их воздействие на природу принимает характер преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определенных, заранее известных целей». Способность к преднамеренным, сознательным, планомерным действиям существует в зародыше и у животных. «Но все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу печать их воли. Это мог сделать только человек. Коротко говоря, животное только пользуется внешней природой и производит в ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же вносимыми им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней. И это является последним существенным отличием человека от остальных животных, и этим отличием человек опять-таки обязан труду».
«Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой… Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых… На каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо находящийся вне природы, – что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее, что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять[315]. И мы, в самом деле, с каждым днем научаемся все более правильно понимать ее законы и познавать как более близкие, так и более отдаленные последствия нашего активного вмешательства в ее естественный ход… Но если уже потребовались тысячелетия для того, чтобы мы научились в известной мере учитывать заранее более отдаленные естественные последствия наших, направленных на производство, действий, то еще гораздо труднее давалась эта наука в отношении более отдаленных общественных последствий этих действий… Но и в этой области мы, путем долгого, часто жестокого опыта и путем сопоставления и анализа исторического материала, постепенно научаемся уяснять себе косвенные, более отдаленные общественные последствия нашей производственной деятельности, а тем самым мы получаем возможность подчинить нашему господству и регулированию также и эти последствия. Однако для того, чтобы осуществить это регулирование, требуется нечто большее, чем простое познание. Для этого требуется полный переворот в нашем существующем до сего времени способе производства и вместе с ним во всем нашем теперешнем общественном строе»[316].
Так выводом о неизбежности коммунистического преобразования общества завершается и это историко-материалистическое исследование.
Работу Энгельса отличает глубокий диалектизм. Объект своего исследования – становление человека – он рассматривает именно как процесс, проходящий в своем развитии через целый ряд фаз. Характерно в этом отношении, например, различение «формировавшегося человека» и «готового человека»[317]. Энгельс всесторонне исследует взаимодействие различных факторов, последовательно возникающих по мере развития данного процесса.
Основой всего исследования является одно из положений материалистического понимания истории, выработанное еще в «Немецкой идеологии», – положение об определяющей роли материального производства в жизни человеческого общества и о вытекающем отсюда специфическом отличии человека от животного.
Специфическое отличие человеческого общества было определено в «Немецкой идеологии» следующим образом. Сначала Маркс и Энгельс написали: «Первый исторический акт этих индивидов, благодаря которому они отличаются от животных, состоит не в том, что они мыслят, а в том, что они начинают производить необходимые им жизненные средства». Затем они зачеркнули эту фразу, и несколько дальше в тексте появилась окончательная формулировка: «Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии – вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им жизненные средства – шаг, который обусловлен их телесной организацией»[318].
И в той, и в другой формулировке специфическое отличие человека определяется одинаково, это – производство. Что же касается такого признака, как мышление, сознание, то тут между обеими формулировками можно отметить известное различие. Первоначальную формулировку можно понять так, что мышление вообще не является специфическим признаком человека. Окончательная же формулировка является более гибкой: человека можно отличать по сознанию, но его главное, определяющее отличие заключается в производстве.
О том, что Маркс и Энгельс и в «Немецкой идеологии» не отрицали сознание как специфически человеческую особенность, об этом свидетельствует то место рукописи первой главы, где сознание рассматривается специально, как один из пяти видов производства. Сопоставление одной зачеркнутой там фразы с остальным текстом показывает, что сознание также отличает человека от животного. Зачеркнутая фраза: «Мое отношение к моей среде есть мое сознание». Сопоставьте с этим в том же контексте: «Животное не „относится“ ни к чему и вообще не „относится“; для животного его отношение к другим не существует как отношение. Сознание, следовательно, уже с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди»[319]. Вывод отсюда может быть только один: человек имеет сознание, а животное его не имеет. Во всяком случае не имеет в том смысле, в каком мы говорим о сознании человека.
Это место написано примерно на полгода раньше приведенного выше определения специфики человека через производство. Можно было бы предположить, что за это время Маркс и Энгельс изменили свое представление о специфике человека и уже исключили сознание из числа его специфических черт. Однако дальнейшее развитие марксизма опровергает такое предположение.
Следующий решающий шаг в разработке данной проблемы был сделан Марксом в I томе «Капитала». Особо важное значение имеет 1-й параграф V главы: «Процесс труда». Здесь Маркс дает новое определение специфического отличия человека: «Употребление и создание средств труда, хотя и свойственны в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и потому Франклин определяет человека как „а toolmaking animal“, как животное, делающее орудия»[320]. Анализ концепции, развитой в «Капитале», а также соответствующих высказываний Энгельса в письме к Лаврову от 12 ноября 1875 г. и в «Диалектике природы», показывает, что эта новая формулировка не опровергает, а конкретизирует определение «Немецкой идеологии».
Понятия труда и производства эквивалентны[321]. Определив труд как «процесс, совершающийся между человеком и природой» и т.д., Маркс выделяет его основные элементы: «Простые моменты процесса труда следующие: целесообразная деятельность, или самый труд, предмет труда и средства труда»[322]. В зародышевой форме труд свойствен и некоторым видам животных. Чем же отличается собственно человеческий труд? Разумеется, не предметом труда. Во всяком случае применением средств труда, хотя в зародышевой форме и это встречается у животных. Но у человека, очевидно, оно приобретает систематический характер. Маркс различает употребление и создание средств труда. «Когда процесс труда достиг хотя бы некоторого развития, он нуждается уже в подвергшихся обработке средствах труда»[323]. Главное здесь, разумеется, – изготовление орудий труда, определяющего элемента средств труда. А как обстоит дело с самим трудом как целесообразной деятельностью? Отрицать целесообразную деятельность в определенной форме у животных, конечно, нельзя. Подобная деятельность у человека также проходит через различные ступени развития. «Мы не будем рассматривать здесь, – подчеркивает Маркс, – первых животнообразных инстинктивных форм труда… Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека». В чем же состоит эта исключительность? Оказывается, – в сознании: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально. Человек… осуществляет… свою сознательную цель». «Итак, – резюмирует Маркс в другом месте, – в процессе труда деятельность человека при помощи средства труда вызывает заранее намеченное изменение предмета труда»[324].