К. МАРКС РАДИКАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ НА МИР

К. МАРКС

РАДИКАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ НА МИР

Париж, 20 октября 1859 г.

В главных своих чертах мирный договор, заключенный в Цюрихе между уполномоченными Франции и Австрии, является простым воспроизведением статей Виллафранкского соглашения[350]. Так как переговоры об окончательном мире заняли почти вдвое больше времени, чем военные действия, внезапно прекратившиеся у стен Мантуи, то нашлось очень много легковерных людей, готовых объяснить медлительность миротворцев каким-то глубоко продуманным секретным планом Луи Бонапарта. Бонапарт, говорили они, хотел предоставить итальянцам полную свободу действий, т. е. позволить им взять в свои собственные руки ведение своих дел, так чтобы, когда итальянское единство укрепилось бы, французский освободитель мог легко избавиться от досадных уступок, сделанных им Францу-Иосифу, и вместо взятого на себя обязательства апеллировать к высшей силе, силе fait accompli {совершившегося факта. Ред.}. Политические соглашения не свободны от влияния случайностей, которым подвержены договоры в области гражданского права, подлежащие, согласно Code Napoleon, аннулированию в случае вмешательства force majeure[351]. Люди, рассуждающие таким образом, снова обнаружили свое прискорбное невежество не только относительно характера их любимого героя, но и относительно традиционной французской дипломатии, от «красного кардинала» {Ришелье. Ред.} до героя декабря и от «злодеев» Директории до «синих» 1848 года[352]. Первый принцип этой традиционной дипломатии провозглашает в качестве первой обязанности Франции не допускать образования на ее границах могущественных государств и, следовательно, при всех обстоятельствах поддерживать антиунитарные конституции Италии и Германии. Одна и та же политика диктовала мир в Мюнстере и мир в Кампоформио[353]. Действительная цель, которую преследовали до бесконечности затянувшиеся переговоры в Цюрихе, стала ныне ясна, как день. Если бы Луи Бонапарт попытался осуществить условия Виллафранкского договора в начале июля, т. е. в то время, когда его собственная армия была упоена победой, когда в Италии бушевали народные страсти и когда Франция успокаивала свою оскорбленную гордость сумасбродной идеей, будто она для того терпит у себя дома рабство, чтобы одарять свободой другие народы, тогда голландский узурпатор дал бы волю яростным враждебным силам, бороться с которыми было бы труднее, нежели с твердыней четырехугольника между Минчо и Адидже. Он не смог бы положиться на свою собственную армию, он толкнул бы Италию к действию и, возможно, дал бы сигнал для восстания в Париже. Для того чтобы от возвышенной мелодрамы, инсценированной для данного случая, перейти к деловой пошлости заранее подготовленного обмана, не требовалось ничего, кроме времени. Французская армия еще стоит на итальянской земле, однако из армии освободительной она превратилась в армию оккупационную, и ее повседневные отношения с местными жителями являются далеко не дружескими, ибо, как это обычно бывает, близкое соприкосновение породило презрительное отношение. Со своей стороны Франция пробудилась от кратковременного сна, она содрогается перед опасностью появления европейской коалиции, она раздумывает над тем, что она потеряла старую армию и приобрела новый государственный долг, и, более чем когда-либо, чувствует недоверие к idees napoleoniennes. Что касается самой Италии, то о ее состоянии мы должны судить на основании фактов, а не официальных деклараций. Мы видим Гарибальди, который не может добыть денег на покупку оружия для своей армии добровольцев[354], мы видим эту самую армию, сила которой кажется почти смехотворной в сравнении с массами, стекавшимися под знамена Пруссии во время войны за независимость[355], когда Пруссия по территории стала гораздо меньше Ломбардии.

Сам Мадзини, в своем обращении к Виктору-Эммануилу[356], признает, что поток общенационального энтузиазма быстро замерзает в провинциальных лужах и что условия возврата к прежнему положению вещей находятся в процессе быстрого созревания. Правда, мрачное интермеццо между договором в Виллафранке и миром в Цюрихе было заполнено в герцогствах и в Романье несколькими большими официальными инсценировками под руководством пьемонтских режиссеров; однако, несмотря на шумные аплодисменты со всех галерок Европы, эти политические фокусники только сыграли на руку своим тайным врагам. Жителям Тосканы, Модены, Пармы и Романьи позволили учреждать временные правительства, низлагать своих бежавших правителей с их карликовых тронов и провозглашать Виктора-Эммануила re eletto {избранным королем. Ред.}, но в то же время они получили строгий наказ удовольствоваться этими формальностями, держаться смирно и предоставить все остальное французскому провидению, собиравшемуся решать их судьбы в Цюрихе и особенно неблагоприятно настроенному по отношению к причудам энтузиазма, взрывам народных страстей и вообще всяким allures revolutionaries {революционным выходкам. Ред.}. Все надежды они должны были возлагать не на свою энергию, а на благонравие своего поведения, не на свою собственную мощь, а на милость чужеземного деспота. Передачу какого-нибудь поместья из рук одного собственника в руки другого нельзя было бы осуществить спокойнее, чем переход Центральной Италии из-под чужеземного ига к национальному самоуправлению. Во внутреннем управлении ничего не изменилось, народное движение было совершенно подавлено, свобода печати уничтожена, и, быть может, впервые в истории Европы плоды революции, казалось, были собраны без революционных испытаний. Благодаря всему этому политическая атмосфера Италии остыла в достаточной степени, чтобы позволить Луи Бонапарту выступить со своими заранее принятыми решениями, а итальянцев предоставить их собственному гневному бессилию. При наличии одной французской армии в Риме, другой в Ломбардии, одной австрийской армии, угрожающей с высот Тироля, другой, занимающей четырехугольник крепостей, и, прежде всего, при столь успешных стараниях пьемонтских правителей охладить народный энтузиазм, — у Италии в настоящее время остается мало надежд. Что касается самого Цюрихского мира, то мы обращаем особенное внимание на две статьи, которых нельзя найти в первой редакции договора[357]. В силу первой статьи, на Сардинию взваливается долг в 250000000 франков, частично подлежащий уплате Францу-Иосифу, частично вытекающий из возложенной на нее ответственности в размере трех пятых обязательств Ломбардо-Венецианского банка. С прибавлением этого нового долга в 250000000 франков к долгам, сделанным во время крымской экспедиции и последней итальянской войны, не считая небольшого векселя, предъявленного несколько дней тому назад Луи Бонапартом за оказанное им вооруженное покровительство, Сардиния скоро очутится на одинаковом уровне финансового процветания с ненавистным ей противником. Другая из упомянутых нами статей устанавливает, что

«территориальные границы независимых государств Италии, которые не принимали участия в последней войне, могут быть изменены только с согласия других европейских держав, принимавших участие в образовании этих государств и гарантировавших их существование». В то wo время «права государей Тосканы, Модены и Пармы специально оговариваются высокими договаривающимися державами».

Итак, временные итальянские правительства, сыгравшие отведенную им роль, теперь самым пренебрежительным образом игнорируются, а население, которое они сумели удержать столь обычном состоянии пассивности, может, если ему угодно, идти просить милостыню у дверей творцов Венского договора.

Написано К. Марксом. 20 октября 1859 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5786, 8 ноября 1859 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского