О старых и новых скрижалях{528}
О старых и новых скрижалях{528}
1
Здесь сижу я и жду; старые, разбитые скрижали вокруг меня, а также новые, наполовину исписанные. Когда настанет мой час?
— час моего нисхождения, заката: ибо я ещё раз хочу пойти к людям.
Этого жду я теперь: ибо сперва должны явиться мне знамения, что мой час настал, — смеющийся лев со стаей голубей.
А пока говорю я как тот, у кого есть время, сам с собою. Никто не рассказывает мне нового, — поэтому я рассказываю себе о самом себе. —
2
Когда я пришёл к людям, я нашёл их сидящими на старом самомнении. Всем им мнилось: они давно уже знают, что для человека добро и что зло.
Старой, утомительной казалась им всякая речь о добродетели; и кто хотел спокойно спать, тот перед отходом ко сну говорил ещё о «добре» и «зле».{529}
Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: что добро и что зло, того ещё никто не знает — разве только созидающий!{530}
— Созидающий — это тот, кто создаёт для человека цель и даёт земле её смысл и её будущее: он впервые устраивает так, чтобы было доброе и злое.
И я велел им опрокинуть старые кафедры и всё, на чём только восседало это старое самомнение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, святыми, и поэтами, и спасителями мира.
Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как чёрное пугало, предостерегая, восседал на дереве жизни.
На их большой улице гробниц уселся я рядом с падалью и коршунами — и смеялся над всем прошлым их и гнилым, распадающимся великолепием его.{531}
Поистине, подобно проповедникам покаяния и безумцам, громко изливал я гнев на всё их великое и малое, — что всё лучшее их так ничтожно! Что всё худшее их так ничтожно! — так смеялся я.
Моя мудрая тоска так кричала и вырывалась смехом из меня; поистине, она рождена на горах, моя дикая мудрость!{532} — моя великая, шумящая крыльями тоска.{533}
И часто уносила она меня вдаль, прочь, среди смеха; тогда летел я, содрогаясь, стрелой, через опьянённый солнцем восторг, —
— прочь, в далёкое будущее, которого не видела ещё ни одна мечта, на юг более жаркий, чем когда-либо грезили художники: туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд,{534} —
— так говорю я подобиями и, подобно поэтам, запинаюсь и бормочу; и поистине, я стыжусь, что ещё должен быть поэтом! —
Где всякое становление казалось мне божественным танцем и божественной шалостью, а мир — выпущенным на свободу, необузданным, снова ищущим пристанище в самом себе, —
— как вечное бегство многих богов от себя самих, и новое искание, как блаженное противоречие себе, и вновь слышание и обретение себя. —
Где всякое время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая с жалом свободы.{535} —
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что он создал: насилие, закон, необходимость, и следствие, и цель, и волю, и добро, и зло. —
Разве не должно существовать то, над чем можно было бы танцевать? Разве не ради лёгкого и самого лёгкого — должны существовать кроты и тяжёлые карлики? — —
3
Там же подобрал я на дороге слово «сверхчеловек» и что человек есть нечто, что до?лжно преодолеть,{536}
— что человек мост, а не цель; он счастлив своему полдню и вечеру как пути к новым утренним зорям:{537}
— слово Заратустры о великом полдне и ещё то, что повесил я над людьми, подобно второй пурпурной вечерней заре.
Поистине, новые звёзды дал я увидеть им и новые ночи; над тучами, и днём, и ночью раскинул я смех, как пёстрый шатёр.{538}
Я научил их всем моим помыслам и желаниям: собрать воедино и вместе нести всё, что есть в человеке осколок, загадка и ужасный случай, —
— как поэт, отгадчик и избавитель от случая, я научил их созидать будущее и всё, что было, — спасти, созидая.
Спасти прошлое в человеке и преобразить всё, что «было», пока воля не скажет: «Но так хотела я! Так захочу я». —
Это называл я избавлением, одно лишь это учил я их называть избавлением. —
Теперь я жду своего избавления, — чтобы в последний раз пойти к ним.
Ибо ещё раз пойду я к людям: среди них хочу я умереть; умирая, хочу я дать им свой самый богатый дар!
У солнца научился я этому, когда оно закатывается, богатейшее светило: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц, —
— так что даже беднейший рыбак гребёт золотым веслом! Ибо это видел я однажды, и, пока я смотрел, слёзы, не переставая, текли из моих глаз.{539} —
Подобно солнцу хочет закатиться Заратустра; теперь сидит он здесь и ждёт, вокруг него старые, разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.
4
Смотри, вот новая скрижаль; но где братья мои, которые вместе со мною понесут её в долину и в плотские сердца?{540} —
Так требует моя великая любовь к самым дальним: не щади своего ближнего! Человек есть нечто, что до?лжно преодолеть.
Существует много путей и способов преодоления — гляди пристальней! Но только шут думает: «Через человека можно перепрыгнуть».
Преодолей самого себя даже в своём ближнем; право, которое ты можешь добыть, ты не должен позволять дать тебе!
Что делаешь ты, никто не может вернуть тебе. Знай, не существует воздаяния.
Кто не может повелевать себе, тот должен повиноваться. Иные могут повелевать себе, но им недостаёт ещё многого, чтобы себе повиноваться!
5
Так хочет характер благородных душ: они ничего не желают иметь даром, всего менее — жизнь.
Кто из черни, тот хочет жить даром; но мы, другие, кому далась жизнь, — мы постоянно размышляем, что лучше всего могли бы мы дать взамен!{541}
И поистине, благородна та речь, которая гласит: «Что нам обещает жизнь, мы хотим — исполнить для жизни!»
Не следует искать наслаждения там, где нет места для наслажденья. И — не следует желать наслаждаться!
Ибо наслаждение и невинность — самые стыдливые вещи: обе не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь — но искать надо скорее вины и страдания!{542} —
6
О братья мои, кто первенец, тот всегда приносится в жертву. А мы теперь первенцы.{543}
Мы все истекаем кровью на тайных жертвенниках, мы все горим и жаримся во имя старых идолов.
Наше лучшее ещё молодо, оно раздражает старое нёбо. Наше мясо нежно, наша шкура лишь шкура ягнёнка; как не раздражать нам старых идолослужителей!
В нас самих живёт он ещё, старый идолослужитель, он жарит наше лучшее себе на пир. Ах, братья мои, как первенцам не быть жертвою!
Но так желает наша порода; и я люблю тех, кто не хочет беречь себя.{544} Погибающих люблю я всею своей любовью: ибо они переходят. —
7
Быть правдивыми — могут немногие! И кто может, не хочет ещё! Но меньше всего могут добрые.
О, эти добрые! — Добрые люди никогда не говорят правду; для духа быть таким добрым — болезнь.
Они уступают, эти добрые, они покоряются, их сердце вторит, их существо повинуется; но кто повинуется, тот не слушает самого себя!
Всё, что у добрых зовётся злым, должно соединиться, чтобы родилась единая истина, — о братья мои, достаточно ли вы злы для этой истины?
Отчаянное дерзновение, долгое недоверие, жестокое отрицание, пресыщение, способность резать по живому — как редко это оказывается вместе.{545} Но из такого семени — рождается истина!
Рядом с нечистой совестью росло до сих пор всякое знание! Разбейте, разбейте, вы, познающие, старые скрижали!
8
Когда на воде есть опоры, когда мостки и перила перекинуты над потоком, — поистине, не поверят, если кто скажет тогда: «Всё течёт».
Даже болваны будут противоречить ему. «Как? — скажут болваны, — всё течёт? Ведь опоры и перила над потоком!»
«Над потоком всё крепко, все ценности вещей, мосты, понятия, всё “добро” и “зло” — всё это крепко!» —
А когда приходит суровая зима, укротительница рек, — тогда и самые остроумные начинают сомневаться; и поистине, не одни только болваны говорят тогда: «Разве не всё — неподвижно?»
«В сущности всё неподвижно» — это истинное учение зимы; оно хорошо для бесплодного времени, хорошее утешение для спящих зимою и печных лежебок.
«В сущности всё неподвижно» — но наперекор этому учит влажный тёплый ветер!
Влажный тёплый ветер, бык, но не для пахоты, а бешеный бык, разрушитель, гневными рогами ломающий лёд! А лёд — ломает мостки!
О братья мои, разве теперь не всё течёт в потоке? Разве не все перила и мостки попадали в воду? Кто станет держаться ещё за «добро» и «зло»?
«Горе нам! Благо нам! Влажный тёплый ветер подул!»{546} — Так проповедуйте, братья мои, по всем улицам!{547}
9
Есть старое безумие, оно называется добро и зло. Вокруг прорицателей и звездочётов вращалось до сих пор колесо этого безумия.
Некогда верили в прорицателей и звездочётов и потому верили: «Всё — судьба: ты должен, ибо так надо!»
Затем перестали доверять всем прорицателям и звездочётам и потому верили: «Всё — свобода: ты можешь, ибо ты хочешь!»
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только грезили, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только грезили, но не знали их!{548}
10
«Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!» — Такие слова считались некогда священными; перед ними преклоняли колена и головы, и снимали обувь.{549}
Но я спрашиваю вас: когда на свете жили лучшие разбойники и убийцы, как не тогда, когда эти слова были священны?
Разве во всякой жизни нет — грабежа и убийства? И считать эти слова священными разве не значило — убивать саму истину?
Или не было проповедью смерти — считать священным то, что противоречило и противоборствовало всякой жизни? — О братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
11
В том моё сострадание всему прошлому, что я вижу: оно отдано на произвол, —
— отдано на произвол милости, духа, безумия каждого из поколений, которое приходит и всё, что было, толкует как мост для себя!
Как бы не пришёл великий тиран, хитроумное чудовище, которое своей милостью и немилостью будет принуждать и вынуждать всё прошлое — пока оно не станет для него мостом, и знамением, и герольдом, и криком петуха.
Но вот другая опасность и моё другое сострадание: память тех, кто из черни, не идёт дальше прадеда, — и на прадеде кончается время.
Так всё прошлое отдано на произвол: ибо может случиться, что чернь станет господином и всякое время утонет в мелкой воде.
Поэтому, о братья мои, нужна новая аристократия, противница всякой черни и деспотизма, которая на новых скрижалях вновь напишет слово: «благородный».
Ибо нужно много благородных, и разных благородных, чтобы была аристократия! Или, как говорил я однажды, сравнивая: «В том божественность, что существуют боги, а не бог!»{550}
12
О братья мои, я посвящаю вас в новую аристократию: вы должны стать родителями и садовниками, сеятелями будущего, —
— поистине, не в такую аристократию, которую могли бы купить вы, как торгаши, на золото торгашей: ибо мало ценится всё то, что имеет свою цену.
Пусть не то, откуда вы происходите, будет отныне вашей честью, но то — куда вы идёте! Ваша воля и ваши шаги, стремящиеся дальше вас самих, — пусть это будет вашей новой честью!
Поистине, не то, что служили вы князю — что толку теперь в князьях! — или были оплотом тому, что стоит, чтобы крепче стояло оно!
Не то, что ваш род при дворах сделался придворным и вы научились, пёстрые, подобно фламинго, часами стоять в мелководных прудах.{551}
Ибо уменье стоять — заслуга придворных, и все придворные верят, что к блаженству после смерти относится — позволение сесть! —
Также и не то, что дух, который они называют святым, вёл ваших предков в земли обетованные, которые я не хвалю: ибо где выросло худшее из всех дерев — крест, — в такой земле хвалить нечего! —
— и поистине, куда бы ни вёл этот «святой дух» своих рыцарей, всегда бежали впереди таких шествий — козы и гуси, безумцы и помешанные!{552} —
О братья мои, не оглядываться должно ваше благородство, а смотреть вперёд! Вы должны быть изгнанниками из страны ваших отцов и праотцев!
Страну детей ваших должны вы любить, пусть эта любовь будет вашим новым благородством, — ещё не открытую страну в дальних морях! И пусть ищут и ищут её ваши паруса!
Своими детьми должны вы исправить то, что вы дети своих отцов: так должны вы спасти всё прошлое! Эту новую скрижаль ставлю я над вами!{553}{554}
13
«К чему жить? Всё — суета!{555} Жить — это молотить солому, жить — это сжигать себя и всё-таки не согреться». —
Эта старая болтовня ещё слывёт за «мудрость»; стара она и пахнет затхлым, поэтому ещё больше уважают её. Даже плесень облагораживает. —
Детям позволительно так говорить: они боятся огня, ибо он их обжёг! Много ребяческого в старых книгах мудрости.
И кто всегда «молотит солому» — как смеет он клеветать на молотьбу! Таким глупцам следовало бы завязывать рот!{556}
Они садятся за стол и ничего не приносят с собой, даже здорового голода; и вот клевещут они: «Всё — суета!»{557}
Но хорошо есть и пить, о братья мои, поистине, не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали вечно безрадостных!
14
«Для чистого всё чисто» — так говорит народ.{558} Но я говорю вам: для свиней всё становится свинством!
Поэтому мечтатели и нытики, у которых даже сердце поникло, проповедуют: «Сам мир есть навозное чудовище».
Ибо все они не чисты духом, особенно те, кто не находят ни покоя, ни отдыха, разве что видя мир сзади, — эти грезящие об ином мире!
Им говорю я в лицо, хотя это и звучит нелюбезно: мир тем похож на человека, что у него есть задняя часть, — и это верно!
В мире много нечистот — и это верно! Но оттого сам мир не есть ещё навозное чудовище!
Есть мудрость в том, что многое в мире дурно пахнет: само отвращение создаёт крылья и силы, угадывающие источники!{559}
Даже в лучшем есть нечто отвратительное — и даже лучший есть нечто, что до?лжно преодолеть! —
О братья мои, много мудрости в том, что много нечистого есть в мире! —
15
Я слышал, как благочестивые иномирники говорили со своей совестью; и поистине, без злобы и лжи, — хотя и нет в мире ничего более лживого и злобного.
«Предоставь миру быть миром! Не поднимай против него даже мизинца!»
«Пусть, кто хочет, — душит, колет, режет людей и сдирает с них кожу; не поднимай против него даже мизинца! Так научатся они отрекаться от мира».
«А собственный разум — сам удави и удуши: ибо это разум мира сего; так научишься ты сам отрекаться от мира». —
Разбейте, разбейте, о братья мои, эти старые скрижали благочестивых! Развейте слова клеветников на мир!{560}
16
«Кто много учится, разучивается всякому сильному желанию» — так шепчутся сегодня на всех тёмных улицах.
«Мудрость утомляет, ничто — не вознаграждается; ты не должен желать!» — эту новую скрижаль нашёл я вывешенной даже на базарных площадях.
Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую скрижаль! Утомлённые миром повесили её, и проповедники смерти, и тюремщики: ибо, смотрите, это также есть проповедь, призывающая к рабству! —
Ибо они дурно учились, и не лучшему, и всему слишком рано, и всему слишком скоро; они плохо ели и потому у них испорченный желудок, —
— именно испорченный желудок есть их дух, он советует умереть! Ибо, поистине, братья мои, дух есть желудок!
Жизнь — источник радости; но в ком говорит испорченный желудок, отец скорби, для того все источники отравлены.{561}
Познавать — радость для того, в ком воля льва! Но кто утомился, того самого «волят», с ним играют все волны.
Так бывает всегда с людьми слабыми: они теряются на своих путях. И, наконец, усталость их ещё спрашивает: «К чему ходили мы когда-то по дорогам? Всё равно!»
Им приятно слышать, когда проповедуют: «Ничто не вознаграждается! Вы не должны желать!» Но это проповедь рабства.
О братья мои, как дуновение свежего ветра приходит Заратустра ко всем уставшим путникам; многие носы заставит он ещё чихать!
Даже сквозь стены проникает моё свободное дыхание, входит в тюрьмы и пленённые умы!
Воля освобождает: ибо волить значит созидать, — так учу я. И только для созидания должны вы учиться!
И даже учиться должны вы сперва у меня научиться, умению хорошо учиться! — Имеющий уши да слышит!{562}
17
Чёлн готов — быть может, на той стороне путь ведёт в великое Ничто. — Но кто хочет вступить в это «Быть может»?
Никто из вас не хочет сесть в чёлн смерти! Как же хотите вы быть утомлёнными миром!
Утомлённые миром! Вы даже не отрешились от земли! Похотливыми к земле находил я вас всегда, ещё влюблёнными в собственное утомление землёю!
Недаром отвисла у вас губа: маленькое земное желание ещё сидит на ней! А в глазу — разве не плавает облачко незабытой земной радости?
Есть на земле много хороших изобретений, одни полезны, другие приятны; ради них стоит любить землю.
И многие изобретения бывают настолько хороши, что, как грудь женщины, — одновременно полезны и приятны.
А вы, уставшие от мира! Вы, ленивые земли?! Вас надо высечь розгами! Ударами розги надо вернуть вам резвые ноги.
Ибо если вы не больные и не отжившие твари, от которых устала земля, тогда вы хитрые ленивцы или прожорливые, вороватые, похотливые кошки. И если вы не хотите снова весело бежать, должны вы — исчезнуть!
Не надо желать быть врачом неизлечимых — так учит Заратустра, — поэтому вы должны исчезнуть!
Но нужно больше мужества, чтобы положить конец, чем начать новый стих; это знают все врачи и поэты. —
18
О братья мои, есть скрижали, созданные утомлением, и скрижали, созданные гнилой ленью; говорят они одинаково, но хотят, чтобы слушали их неодинаково. —
Посмотрите на этого томящегося жаждой! Лишь пядь отделяет его от цели, но от усталости лёг он здесь упрямо в пыли — этот храбрец!
От усталости зевает он, глядя на дорогу, на землю, на цель и на себя самого; ни шагу не хочет сделать он дальше — этот храбрец!
И вот солнце палит его, а собаки лижут его пот; но он лежит здесь в своём упрямстве и предпочитает томиться жаждой —{563}
— на расстоянии пяди от своей цели томиться жаждой! Поистине, вам придётся ещё тащить его за волосы на его небо, — этого героя!
Но лучше — оставьте его лежать там, где он лёг, чтобы пришёл к нему сон, утешитель, с шумом освежающего дождя.
Оставьте его лежать, пока он сам не проснётся, — пока он сам не откажется от всякой усталости и всего, чему учила усталость в нём!
Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр и весь этот шумящий сброд —
— весь этот шумящий сброд «культурных», который наслаждается — потом героев! —
19
Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; всё меньше поднимающихся со мною на всё более высокие горы; я строю хребет из всё более священных гор. —
Но куда бы ни захотели вы подняться со мною, о братья мои, — смотрите, чтобы какой-нибудь паразит не поднялся вместе с вами!
Паразит — это червь, ползущий, извивающийся, желающий разжиреть в ваших больных, израненных уголках.
И в том его искусство, что в восходящих душах он угадывает, где они утомлены; в вашем горе и недовольстве, в вашей нежной стыдливости строит он своё отвратительное гнездо.
Где сильный слаб, благородный слишком мягок, — строит он своё отвратительное гнездо; паразит живёт там, где у великого есть израненные уголки.
Какой род всего сущего высший и какой — низший? Паразит — низший род; но кто высшего рода, тот кормит больше всего паразитов.
Ибо если душа с самой длинной лестницей и может опуститься очень низко, — как не сидеть на ней наибольшему числу паразитов? —
— самая обширная душа, которая дальше всего может бегать, блуждать и заблуждаться в себе самой; самая необходимая, которая ради удовольствия бросается в случайность, —{564}
— сущая душа, которая погружается в становление; имущая, которая хочет волить и желать, —
— убегающая от себя самой, широкими кругами себя догоняющая; самая мудрая душа, которую слаще всего уговаривает безумие, —
— больше всего себя любящая, в которой все вещи находят своё течение и противотечение, свой прилив и отлив, — о, как не быть в самой высокой душе самым худшим из паразитов?{565}
20
О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно ещё толкнуть!
Всё нынешнее — падает и распадается; кто захотел бы удержать его! Но я — я хочу ещё толкнуть его!
Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? — Эти нынешние люди: смотрите же, как они скатываются в мои глубины!
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!{566}
И кого вы не научите летать, того научите — быстрее падать! —
21
Я люблю храбрецов; но недостаточно быть рубакой, — надо также знать, кого рубить!
Часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо — и этим сберечь себя для более достойного врага!
Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать: вы должны гордиться своим врагом, — так учил я уже однажды.{567}
Для более достойного врага, о друзья мои, должны вы беречь себя; поэтому должны вы проходить мимо многого, —
— особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в уши о народе и народах.
Сохраняйте свои глаза чистыми от их За и Против! Там много справедливого, много несправедливого; кто заглянет туда, негодует.
Взглянуть и порубить — дело недолгое; поэтому уходите в леса и вложите свой меч в ножны!
Идите своими дорогами! Предоставьте народу и народам идти своими! — поистине, тёмными дорогами, не освещаемыми ни единой зарницей надежды!
Пусть царствует торгаш там, где всё, что ещё блестит, — есть золото торгаша! Время королей прошло:{568} что сегодня называется народом, не заслуживает королей.
Смотрите же, как теперь эти народы сами подражают торгашам: они подбирают малейшие выгоды из всякого мусора!{569}
Они подстерегают друг друга, они высматривают что-нибудь друг у друга, — это называют они «добрым соседством». О блаженное далёкое время, когда народ говорил себе: «Я хочу над народами — быть господином!»
Ибо, братья мои, лучшее должно господствовать, лучшее и хочет господствовать! И где учение гласит иначе, там — нет лучшего.
22
Если бы они — имели хлеб даром, увы! О чём они кричали бы! Их пропитание — вот о чём они говорят; и пусть оно трудно достаётся им!{570}
Хищные звери они: в их слове «работать» — слышится ещё и красть, в их слове «заработать» — слышится ещё и обмануть! Поэтому пусть оно трудно достаётся им!{571}
Так должны они стать ещё лучшими хищниками, более хитрыми, более умными, более похожими на человека: ибо человек самый лучший хищный зверь.
У всех зверей человек уже выкрал добродетели их, поэтому из всех зверей человеку приходится труднее всего.
Только птицы выше его. И если бы человек научился ещё и летать, о горе! — куда не залетела бы хищность его!
23
Такими хочу я видеть мужчину и женщину: одного способным к войне, другую способной к деторождению, но обоих способными танцевать головой и ногами.
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни разу не танцевали мы! И пусть ложной назовётся у нас всякая истина, в которой не было смеха!{572}
24
Заключение ваших браков: смотрите, чтобы не оказалось оно скверным заключением! Вы заключили слишком быстро; отсюда следует — нарушение брака!
И всё-таки лучше нарушить брак, чем извратить брак, изолгать брак! — Так говорила мне одна женщина: «Да, я нарушила брак, но сперва брак сломал — меня!»
Плохих супругов находил я всегда самыми мстительными: они мстят всему миру за то, что уже не идут каждый отдельно.
Поэтому я хочу, чтобы честные говорили друг другу: «Мы любим друг друга; посмотрим, будем ли мы и впредь любить друг друга! Или обещание наше было ошибкой?{573}»
«Дайте нам срок и недолгий брак, чтобы увидеть, годимся ли мы для долгого брака! Серьёзное дело — всегда быть вдвоём!»{574}
Так советую я всем честным; чем была бы любовь моя к сверхчеловеку и ко всему, что должно наступить, если б советовал я и говорил иначе!
Не только множиться, но и расти вверх — о братья мои, да поможет вам сад супружества!
25
Кто умудрён в старых источниках, смотрите, тот будет в конце концов искать родников будущего и новых источников. —
О братья мои, ещё недолго — и появятся новые народы, и новые родники зашумят, ниспадая в новые глубины.
Ибо землетрясение — засыпает много колодцев, создаёт много томящихся жаждою; но оно же вызывает на свет внутренние силы и тайны.
Землетрясение открывает новые родники. При сотрясении старых народов вырываются новые родники.
И кто тогда восклицает: «Смотри, здесь родник для многих жаждущих, единое сердце для многих томящихся, единая воля для многих орудий», — вокруг него собирается народ, то есть много испытующих.
Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться — это испытуется там!{575} Ах, каким долгим исканием, и удачей, и неудачей, и изучением, и новыми попытками!{576}
Человеческое общество — это попытка, так учу я, — долгое искание; но оно ищет повелевающего! —
— попытка, о братья мои! Но не «договор»! Разбейте, разбейте это слово мягкосердечных и половинчатых!
26
О братья мои! В ком лежит самая большая опасность для всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных? —
— не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: «Мы знаем уже, что хорошо и что праведно, мы уже обладаем этим; горе тем, кто здесь ещё ищет!»
И какой бы вред ни нанесли злые, — вред добрых — самый вредный вред!
И какой бы вред ни нанесли клеветники на мир, — вред добрых — самый вредный вред.
О братья мои, в сердце добрых и праведных заглянул некогда Тот, кто говорил: «Это — фарисеи». Но его не поняли.{577}
Сами добрые и праведные не должны были понять его: их дух в плену у их чистой совести. Глупость добрых неисповедимо умна.
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, — у них нет выбора!{578}
Добрые должны распинать того, кто создаёт себе свою добродетель! Это — истина!
Вторым же, кто открыл их страну, — страну, сердце и землю добрых и праведных, — был тот, кто тогда вопрошал: «Кого ненавидят они больше всего?»
Созидающего ненавидят они больше всего: того, кто разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, — его называют они преступником.{579}
Ибо добрые — не могут созидать: они всегда начало конца:
— они распинают Того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, — они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — были всегда началом конца. —
27
О братья мои, поняли ли вы также и это слово? И что сказал я однажды о «последнем человеке»?{580} —
В ком же лежит наибольшая опасность для всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?
Разбейте, разбейте добрых и праведных! — О братья мои, поняли ли вы и это слово?{581}
28
Вы бежите от меня? Вы испуганы? Вы дрожите при этом слове?
О братья мои, когда я велел вам разбить добрых и скрижали добрых — тогда впервые пустил я человека плыть по его открытому морю.
И теперь только наступают для него великий страх, великая осмотрительность, великая болезнь, великое отвращение, великая морская болезнь.
Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам добрые; во лжи добрых были вы рождены и окутаны ею.{582} Добрые всё извратили и исказили до самого основания.
Но кто открыл землю «Человек», открыл и землю «Человеческое будущее». Теперь должны вы быть мореплавателями, отважными, терпеливыми!
Ходите прямо, о братья мои, учитесь ходить прямо! Море бушует, многие нуждаются в вас, чтобы снова подняться.
Море бушует, всё в море. Ну что ж! Вперёд! Вы, старые сердца моряков!
Что нам до родины! Туда стремится корабль наш, где страна детей наших! Там, вдали, более неистово, чем море, бушует наша великая тоска!{583} —
29
«Почему ты так твёрд! — сказал однажды древесный уголь алмазу. — Разве мы не близкие родственники?»{584} —
Почему вы так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве вы — не мои братья?
Почему же вы так мягки, так уступчивы, податливы? Почему так много отрицания, отречения в вашем сердце? Так мало рокового в вашем взоре?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, — как можете вы вместе со мною — побеждать?
А если ваша твёрдость не хочет сверкать, и резать, и рассекать, — как можете вы когда-нибудь вместе со мною — созидать?
Ибо созидающие тверды. И блаженством должно казаться вам запечатлеть вашу руку на тысячелетиях, как на воске,{585} —
— блаженством писать на воле тысячелетий, как на меди, — твёрже, чем медь, благороднее, чем медь. Совершенно твёрдым бывает только самое благородное.
Эту новую скрижаль, о братья мои, ставлю я над вами: станьте тверды! —
30
О ты, воля моя! Ты, избеганье всех бед, ты, неизбежность моя! Сохрани меня от всех маленьких побед!{586}
Ты удел души моей, который называю я судьбою! Ты, что во мне! Надо мною! Сохрани и сбереги меня для одной великой судьбы!
И твоё последнее величие, воля моя, сохрани его до конца, — чтобы была ты неумолима в своей победе! Ах, кто не был побеждён своею победой!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья нога не спотыкалась и не разучалась в победе — стоять! —
Да буду я готов и зрел в великий полдень, — готов и зрел, как раскалённая медь, как чреватая молниями туча, как вымя, вздутое от молока:
— готов для себя самого и самой сокровенной воли своей: как лук, вожделеющий стрелы своей, как стрела, вожделеющая звезды своей;
— как звезда, готовая и зрелая в полдне своём, пылающая, пронзённая, блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
— как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению в победе!
О воля, избеганье всех бед, ты, моя неизбежность! Сохрани меня для одной великой победы! —
Так говорил Заратустра.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.