Стохастическая модель литературного произведения

Стохастическая модель литературного произведения

По сравнению с описанными отношениями информационных и физических объектов иначе выглядит «физикализация» во всей цепочке отношений «язык — литературное произведение — конкретизация», и, в свою очередь, чем-то иным предстает физическое конструирование упрощенной модели этой цепочки. Такая модель должна отобразить, с одной стороны, то, что выступает в передаче и восприятии информации в качестве постоянных параметров этих процессов, а с другой стороны — то, что в них выступает как сопряженные переменные — в форме таких переменных, как стратегия восприятия или «самоорганизация» передаваемого сообщения. Сверх того надо бы принять во внимание, помимо коммуникативной синхронии, и диахронию возникновения семантической сферы как придания значений событиям исходно случайным и незначительным (путем такого ограничения значений, которое установит соответствие между ними и определенными «внеязыковыми» состояниями).

Простейшей такой моделью служит пригоршня игральных костей. Выбрасывая их из стакана на стол, мы получаем распределения чисто случайные, а потому такими костями, не подвергнутыми никаким ограничениям, невозможно передать никакой информации. Пусть теперь кости сделаны из железа, а падают в магнитном поле, заключенном между стаканом и столом. Тогда случайность их поведения уже можно подвергнуть ограничениям. Будем бросать кости между полюсами большого электромагнита. Его обмотки последовательно соединим с контактами прикрепленной к стене лампы. Ток, проходя через соленоид, будет возбуждать магнитное поле — но только при прерывании контакта, дающего свет. Далее поступаем так: бросаем кости из стакана, когда горит свет. Если повторять броски многократно, их результаты перестанут быть чисто случайными. Чисто случайны они только при первых бросках. А затем железо, из которого изготовлены кости, намагнитится и устойчивый след намагничивания останется после отключения поля. Чисто случайным будет при этом, как именно в пространстве ориентированы кости в момент, когда они летели через магнитное поле на стол. Однако эта случайность подвергнется селекции, потому что кости после многих бросков станут — благодаря остаточному магнетизму — маленькими магнитами. В дальнейших бросках, летя на стол, они будут ориентироваться так, чтобы линии, соединяющие их магнитные полюса, располагались параллельно силовым линиям поля. Верхние грани костей ранее ничего не значили, кроме нарисованных на них цифр, показывающих число очков. Теперь они уже значат, потому что их вид стал соответствовать такому состоянию среды, когда в ней светло (потому что лампочка загорается). Эта модель отображает ситуацию возникновения условного рефлекса как реакции на стимул. Первоначально игральные кости располагались «адекватно», «значащим образом» только тогда, когда горела лампочка. Когда же в них образовались магнитные полюса, можно отключить провода электромагнита от контактов лампы. Если теперь пропустить ток через обводки электромагнита, то поле между стаканом и столом будет продолжать «правильно» ориентировать падающие кости. Так и условный рефлекс сохраняется после прекращения условного стимула.

Однако наша модель позволяет также исследовать и информационные процессы восприятия. Относительно того, что «означают» те или иные грани костей, субъект восприятия должен быть осведомлен отдельно. Потому что из поведения костей самого по себе не вытекает их «семантика», подобно тому, как из звучания слов или из вида того, как они написаны, не вытекает значение этих слов.

Передача информации основана на ее кодировании, трансляции и декодировании. В нашей модели кодирующим устройством служит магнитное поле, созданное тем, кто передает информацию; «транслирующий канал» — передача стакана с костями от источника информации к ее получателю; декодирование основано на том, что кто-то (уже в своем магнитном поле) бросает кости.

Если мы примем, что получатель информации использует верную стратегию декодирования, а вместе с тем еще, что магнитное поле, устроенное им между стаканом и столом, правильно ориентирует летящие кости, тогда мы заметим, что применение такой стратегии действительно представляет собой условие декодирования: условие необходимое, но не достаточное.

Ориентирование костей происходит во время их падения, причем магнитное поле не служит причиной падения — таковой служит сила тяжести. Гравитация, таким образом, является дополнительным и притом неизбежным условием восприятия, будучи градиентом, вызывающим движение костей и такое состояние «ориентирования» в свободном падении, которое может установиться в соответствии с силовыми линиями поля. Однако наряду с этим гравитация является фактором, препятствующим восприятию, потому что игральные кости как тяготеющие и инертные массы при бросках приобретают вращательный момент. Линии поля стремятся сориентировать кости, а вращательный момент по отношению к линиям поля и к этому их стремлению образует шум. Относительно же результата получатель информации никогда не может быть уверенным, был ли итог данного броска детерминирован только тем, кто бросил кости, или же на этот итог наложено также вмешательство фактора случайных нарушений.

Наша модель, таким образом, показывает, что градиент, нарушающий восприятие, не только неустраним как неизбежное зло, но и образует conditio sine qua non[62] восприятия, потому что для «запроса» информации от игральной кости необходимо ее бросить, для чего, в свою очередь, обязательно нужна сила, которая вызовет ее (кости) свободное падение. Модель представляет собой объект одновременно физический и информационный. В качестве физического объекта она позволяет с помощью исследования обнаружить, чем именно вызвана определенная, не случайная ориентация брошенных костей. Физик мог бы без труда открыть, что кости ориентирует магнитное поле между полюсами. Однако с того момента, как мы «отключим» диахронию от синхронии, отсоединив электрические провода от контактов лампы, физик больше не сможет открыть связь между ориентацией костей и ее «значением». Ибо теперь уже не удастся распознать ту связь, которая ставила в «семантическое» соответствие, с одной стороны, «состояние костей» и, с другой, «состояние освещенности среды». Не удастся — по причине истории системы. Поскольку из синхронической, чисто физической системы получилась теперь диахроническая — и физика оказывается бессильной перед «семантической проблемой» значения «артикуляций игральных костей». Собственно структура этих артикуляций остается физической. Исследуя ее, физик становится как бы «структуралистским лингвистом». Однако из своего исследования физик не может извлечь ничего, кроме того, что изучаемый объект ведет себя определенным регулярным образом. Информация как значение остается для физика непостижимой.

Когда события, в которых связь (имеющая физическую природу) соединяла фрагменты состояний случайного множества с определенным состоянием среды, — когда эти события бесповоротно уходят в прошлое, ограничения, наложенные на поведение множества, остаются в силе и могут далее актуализироваться. Однако «понимать» эту актуализацию как значащие предложения может только тот, кто знает об их соответствии состояниям среды. Это соответствие «исторически», то есть диахронически, было в нашей модели по своей природе чисто физическим, однако теперь уже не таково. Теперь оно представляется тому, кто «понимает» язык, «чистой конвенцией», «соглашением, основанном на условии». Дело в том, что тому, кто пользуется языком, вообще не обязательно знать все перипетии и случайности диахронии, в которой лежат истоки семантической сложности данного языка.

Если в нашей модели в электрическую цепь между электромагнитом и контактом лампы мы включим дополнительное сопротивление, то вызванное этим переменное падение напряжения приведет к тому, что магнитное поле будет сильнее всего, когда лампочка горит ярко, а слабее всего — когда она чуть теплится. В первом случае кости будут ориентированы при бросках более, а во втором — менее отчетливо, потому что в первом случае ориентирующая сила больше, во втором — меньше, и в этом (втором) случае на результаты сильнее влияет фактор случайности. Будем теперь использовать для бросков попеременно два набора костей, один при полумраке, другой при ярком свете. И пусть оба набора намагничены по-разному: первый слабее, второй сильнее. Поскольку же синхрония с течением времени становится диахроническим прошлым, слабее намагниченные кости приобретают, по существу, такое же «значение», как намагниченные сильнее. Однако первые семантически «размазаны», «не отчетливы» в плане значений, тогда как вторые — это как бы «выражение с уточненным смыслом». Первые при их восприятии будут вести себя как наполовину случайно созданное сообщение. Повторение сообщений первоначально ничего в этом их состоянии не изменяет. В этом случае у получателя информации две возможности: или удовлетвориться таким положением вещей и признать, что «сообщение передано как-то нечетко», или стремиться уточнить воспринимаемую информацию, усиливая напряжение своего магнитного поля.

После ряда повторов ему действительно удается «обострить» восприятие, однако именно благодаря тому, что поле восприятия на этот раз дополнительно намагничивает кости, которые «в их имманентности» не были сильно намагничены. Тем самым стратегия восприятия вмешивается в «собственную организацию» сообщения и изменяет ее. Сам же воспринимающий субъект не может этого узнать и не увидит, в какой именно момент он начал признавать уже за отчетливо воспринятое сообщение то, что сам (не стремясь к тому) создал. Следовательно, он каким-то образом «усовершенствовал» примененную к нему самому стратегию восприятия. В данном случае получатель информации «дополняет» то, что в игральных костях — как в артикуляции — было недоопределено. Однако эта недоопределенность не есть «схематичность», так как ничего «схематичного» в слабо намагниченных игральных костях нет. Слабые магниты по сравнению с сильными ничуть не более «схематичны». Эта недоопределенность означает просто большее процентное участие случайного фактора в результатах бросков.

Однако во всем этом самое забавное — то, что получатель информации может «придать смысл» даже таким игральным костям, которые вообще «никаким значением» наделены не были, так как вообще не подверглись намагничиванию со стороны передатчика информации. Дело в том, что, повторяя броски, мы получаем сначала чисто случайные результаты, а затем, когда поле электромагнита намагнитит кости во время их падения, начнут получаться уже неслучайные расклады результатов. Тем самым стратегия восприятия превращает исходно стохастическую систему в нестохастическую, следовательно — в систему «значащую» для получателя информации.

Означенным способом модель демонстрирует, каким образом воспринимаются тексты, с одной стороны, «семантически незаостренные», которые читательская стратегия может «дополнять», а с другой стороны, в равной степени и такие, которые от этих текстов отличны своей неартикулированностью. Воспринимаются и те и другие с помощью чисто стохастического отбора, но читатель способен «навязать» им значение, детерминированное тем, какую стратегию восприятия он применит.

Если теперь взять другие кости, сильно намагниченные, то распределение их бросков не может быть нарушено переменными стратегиями восприятия, то есть изменениями напряжения магнитного поля. Точнее, не может быть нарушено, пока эти изменения остаются в определенных границах. Потому что все же при чрезмерном ослаблении поля восприятия субъект восприятия будет получать «ложные» результаты — как тот, кто даже как следует не поймет «детерминированной» конструкции романа, потому что, например, плохо понимает язык или не умеет интегрировать воспринятого в значащую целостность. Если и в этом случае возникает «семантическая незаостренность», то ее причиной служит уже дезинтегрирующая слабость стратегии, а не «недоопределенность сообщения».

Возникает интересный вопрос: является ли собственная организация «выражения» (с помощью игральных костей) непосредственно тождественной той организации, которая актуализирует «оптимальное восприятие», или же обе эти организации изоморфны, или же, наконец, их взаимное подобие не заходит так далеко?

Структура множества игральных костей перед броском, пока они спокойно лежат в стакане, не изоморфна воспринимаемой. Потому что предоставленные сами себе кости, будучи маленькими магнитами, притягивают друг друга и, следовательно, кладутся так, что северный полюс одного и южный полюс другого «смотрят друг на друга». Напротив, полярные оси брошенных костей располагаются параллельно друг другу, потому что к этому их «принуждает» магнитное поле восприятия своими силовыми линиями. Таким образом, кости (посредством упомянутого состояния всеобщей параллельности костей-магнитов) стремятся к иному виду упорядочения, нежели тот, который в стакане обозначился как «генотип» броска. Итак, организация «генотипа» неизоморфна по отношению к «фенотипической» организации.

Что касается литературного произведения, — то, что в нем представлено (а именно типографский шрифт) как «собственная организация» по ту сторону восприятий, по сути не образует в отличие от костей в стакане какой-либо единой физической системы. В восприятии организация печатных слов проявляется на языковом уровне; но во внеязыковом отношении она не образует никакой монолитной или хотя бы комплексной целостности. Следовательно, в физическом плане текст — это не организованный объект наподобие изолированной системы, а только распределенные на пластинах целлюлозы термодинамически маловероятным образом пятна типографской краски. Это не должно нас особенно смущать. В данной плоскости разница между моделью и языковым произведением (каковым, в частности, является и литературное произведение) сводится прежде всего к разнице между двумя диахрониями. Согласно нашей модели, разделение или «разветвление» на «физические» и «семантические» аспекты артикуляции произошло «очень недавно»: когда провода электромагнита были отключены от контактов лампы. Кроме того, это «разветвление» было актом единичным и простым. Применительно к естественному языку не приходится говорить ни о каком такого рода единичном событии, которое «физической диахронией» было бы отпрепарировано от «семантической синхронии». Рассматриваемое как физический процесс (в его поочередных синхрониях), это отключение гораздо старше, чем человеческий род. В самом деле, тот физический субстрат, который у первобытного человека обеспечил возникновение языка, сам по себе появился гораздо раньше и формировался в течение миллионов лет. Ведь в реальном антропогенезе и в происхождении языка вместо «развилки» на «физику» и «семантику» (как в модели) представлены связи между опредмечиваниями и отделяемыми от них в вероятностных сериях смыслами. Связей же этих буквально бесчисленное множество, и они одна за другой рвутся.

С другой стороны, удивительным кажется все же, как много различных свойств процесса передачи информации удается отобразить с помощью нашей простой модели. Она сохраняет свою значимость для понимания — с одной стороны — условных рефлексов и перехода от генотипов к фенотипам в эмбриогенезе, а с другой стороны — перехода литературного произведения в читательское восприятие. Наконец, она поясняет и отношение между языковым полем (la langue) и речью (la parole).

Поэтому всевозможные множества игральных костей в стаканах образуют «словник» моделирующего «языка». Поэтому же передающие и воспринимающие магнитные поля соответствуют «синтаксису» того же «языка» (действительно, в своей операционной динамике синтаксис должен быть один и тот же в обоих случаях — для оптимизации связи между ними. Вместе с тем есть и буквальное соответствие между «синтаксисом» и «костью»[63]). У этого «языка» имеется своя «диахрония», заданная нестохастическими ограничениями исходно случайных состояний. Эти состояния были физическими. У того же «языка» есть и своя синхрония, но уже только «семантическая». В ней определенные «выражения» (яркость, свет) «значат». Кроме того, этот язык устойчиво подчинен некоему градиенту, который не следует отождествлять с синтаксическим.

Естественный язык располагает присущей ему, взятой из среды «ориентирующей стрелкой». Для высказываний на этом языке она представляет собой указатель одновременно и структурный, и семантический, который инсталлируется в языке с помощью временного указателя объективных процессов в среде или же путем их опредмечивания. Оно изменяется с течением времени и направлено из прошлого в будущее. Подобно этому и в нашей модели есть «ориентирующая стрелка», которая доминирует над собственной структурой сообщений и их семантики. Та же «ориентирующая стрелка» делает возможными как передачу, так и восприятие информации. Она («стрелка») инсталлируется с помощью градиента тяготения, который представляет собой неменяющийся параметр. И в естественном языке, и в нашей модели этот градиент делает возможным генезис и вместе с тем функционирование языка, но одновременно он вносит в эти процессы случайные нарушения.

Модель демонстрирует также, что артикуляции действительно присуще собственная «синтаксическая» организованность, задаваемая в рамках этой модели магнитным состоянием костей, и что вторая «часть» той же организованности, также неотъемлемая от процессов передачи и восприятия, — это тот «синтаксис», который действует при передаче и восприятии информации. При этом, однако, возникающий фенотип никогда не бывает тождествен организации самого сообщения. Тот же «синтаксис» («sk?adnia») как функция «сборки» («sk?adania») или деятельность, связанная с ней, составляет одновременно определенную стратегию передачи и восприятии информации. Мы также видим из модели, что ни передающий, ни получающий информацию не могут никогда быть полностью уверены, действительно ли их «стратегии» изоморфны и не остались ли какие-нибудь «лакуны» в смысле интерпретационной неопределенности. Потому что, как мы показали, стратегия восприятия может в известных пределах отменять «адекватно организованные» тезисы, заменяя их какими-нибудь другими.

Модель учитывает и то, что уровень «адекватной организации» сообщения может быть величиной (для данного сообщения) постоянной. Это не меняет того факта, что конкретизации, осуществляемые при восприятии, порождают целое множество фенотипов, потому что как изменчивость стратегии восприятия, так и случайный фактор повреждений, задаваемый верхним пределом восприятия, вызывают неизбежный разброс результатов. Этот разброс частично является случайным, а частично — детерминированным избранной стратегией.

Наконец, модель показывает, что адекватная организация сообщения нетождественна фенотипической структуре, хотя и служит для ее осуществления, возможно, вспомогательным средством. Поэтому «сообщение в своей имманентности» не есть то сообщение, которое «имеется в виду» при передаче и приеме информации. Ибо «в имманентности» оно есть чисто физическая величина, лишенная как «семантики», так и той структуры, которую оно приобретает в восприятии. Причина здесь та, что «суммарный эффект» поля восприятия действительно ориентирует игральные кости соответственно их собственной организации, заданной намагничиванием, но осуществляется этот эффект структурным генотипом операции «выражения того, что преформировано». Основываясь на расположении костей как на таком «выражении», генотип и осуществляет упомянутый эффект. Действительно, он направляет кости их значащими гранями кверху, в то время как «в имманентности» генотипа эти грани (определенные одним полюсом) были направлены к «незначащим» (или к тем полюсам, которые в семантике модели «ничего не означают»). В самом деле, кости в «генотипе» притягивают друг друга, как маленькие магниты, противоположными полюсами. «Решить вопрос» об их «семантически адекватной» ориентации может только «синтаксис» магнитного поля восприятия. Так и в языке невозможно понять предложение, не зная синтаксиса, а синтаксиса нет без понимания значений, которые этот синтаксис детерминирует, потому что семантика и синтаксис соединены обратными связями.

В эмбриогенезе стереохимические конфигурации «хромосомной фразы» дают в диапазоне «стратегий восприятия» нетождественные фенотипы, которые в усреднении сообщают нам об «адекватной организации» генотипа. Однако та его организация, до которой мы доходим со стороны «фенотипического» множества компонентов, не есть та же сторона, которую мы открываем в генотипе как в физическом объекте, отделенном от эмбриогенеза. Действительно, в генотипе как физическом объекте, занимающем лишь малое место в наших восприятиях продвинутых фаз эмбриогенеза, нет непосредственных значений, а есть только детерминации признаков. Эти детерминации невозможно понять через него, через сам по себе генотип. Отыскать их в нем так же не удастся, как не удастся отыскать в атоме водорода тот его признак, что из него под влиянием «стратегии» манипулирования атомом хлора получится молекула соляной кислоты. Однако физические исследования не только «отсекают» генотип от его «семантики», но даже нарушают его несемантические информационные свойства — такие, как момент организации. В «имманентном» генотипе может быть раскрыто бесчисленное множество структур (атомных, топологических, термодинамических и т. п.). Но только определенное подмножество этого множества «адресовано» эффекторам восприятия. Это подмножество в эмбриогенезе подвергается модификациям. Они эквивалентны тому, что происходит с костями, переходящими от «генотипической имманентности» в плоскость ориентирующего их «поля конкретизации».

Суть в том, что нет однозначной связи между инструментальной пригодностью объекта как носителя информации, приспособленного для ее передачи, и ансамблем его физических структур, которые можно обнаружить эмпирическими методами. Иногда эти структуры открыть легко и они корреспондируют со структурой фенотипов, хотя ей нетождественны — так в приведенной модели с игральными костями. Иногда же открыть эти структуры трудно, и они весьма далеко отстоят от своих «фенотипов», как в случае с печатным текстом. Итак, в отношении «имманентных» структур физические и информационные объекты составляют два неперекрывающих друг друга изоморфных множества. Это неперекрывание, можно сказать, двоякое, потому что вытекает либо из нашего незнания, которое в принципе можно превратить в знание путем расширения «апертуры синхронического наблюдения»; либо из того, что никакое — произвольное — раскрытие этой «апертуры» никогда не обратит диахронически возникшую конкретизацию объекта в его физическую синхронию.

Часто мы не знаем, какой из двух вариантов имеет место. Притом ассерция или негация соответствующего утверждения означает, что мы заняли эпистемологическую позицию, эквивалентную концепции тотальной «редуцируемости» или «нередуцируемости» диахронических феноменов к синхронии. Знаменитая программа «унификации науки», провозглашенная неопозитивизмом, собственно, и объявила, что редуцируемость является полной. Однако можно считать, что подобная надежда на «физикализацию всего существующего» есть просто бесплодная мечта.

Говоря о «кибернетических» аспектах артикуляции, мы упоминали регуляторные, стратегические и отображающие. Рассмотрим их и в нашей модели. Игральные кости как «генотип» — это регуляторная программа с «пробелами», недоопределенная и как бы информационный объект «с адресом», а не физический объект. Потому что в физической синхронии этого «генотипа» нет никаких пробелов или «пустых» мест. Те же кости в намагниченном состоянии, придавшем им полярную организацию, могут рассматриваться как стратегический прием со стороны источника информации. Тогда акт «включения» совершается с помощью стратегии восприятия на основе ориентации магнитным полем падающих игральных костей. Наконец, будучи ориентированы, кости приобретают «значение», а благодаря этому отображают определенное состояние среды: яркий свет.

Нет такого физического объекта, который нельзя было бы превратить в информационный. Допустим, отправитель шлет получателю пробирку с газом, а договорились они так, что стратегия восприятия заключается в действии на этот газ другим газом, например, хлором. Получилась соляная кислота: значит, отправителем прислан водород и он стал «генотипом» сообщения, «применение» же к нему атомов хлора — «стратегией восприятия», а сама возникшая соляная кислота — «фенотипом конкретизации».

Однако из этого примера видно, сколь относительны понятия «сообщения», в частности, в том, что касается его «генотипа» и «стратегии восприятия». Ведь в самих атомах хлора и водорода нет ничего такого, что заставило бы принять заранее за генотип скорее одно из этих веществ, нежели другое. Мы склонны смотреть на дело так, что «сообщение» — это скорее нечто генотипически «неподвижное», а «стратегия восприятия» — скорее нечто «эластичное», что «генотип» — это объект, а «стратегия» — процесс. Такие наши мнения происходят оттого, что мы видим «неподвижность» и как бы структурную «неизменность» печатного текста или хотя бы изолированной стереохимической структуры клеточного ядра, но не можем видеть в подобной изоляции — «недвижной» стратегии читательских размышлений или протоплазматических эффекторов эмбриогенеза.

Но восприятие информации — это процесс, в ходе которого «генотип» либо подвергается, либо не подвергается изменениям в качестве физического объекта. Программная лента как «генотип» таким изменениям вовсе не подвергается, подобно как и текст произведения, граммофонная пластинка или магнитофонная лента. Напротив, генотип половой клетки в течение эмбриогенеза не остается генидентичным изолированным образованием, и из фенотипического организма этот генотип нельзя «изъять», как это можно сделать с программной лентой цифровой машины. Таким же образом и в нашей модели «генотип» из игральных костей как бы «исчезает», когда во время броска трансформируется в свою «фенотипическую конкретизацию». Однако такого рода изменяемость или неизменяемость не имеет существенного значения для отношения между генотипом и фенотипом, поскольку это отношение носит характер процесса, и трансформируемость (преобразующая или нулевая, то есть без преобразований) генотипа через восприятие зависит от физических особенностей процесса, конкретизации, а не от информационных признаков этого же процесса. При «фенотипе сообщения», каковым в нашем примере служит соляная кислота, в генотипе — в форме атомов водорода можно найти нечто изменяемое (химической связью через сферу электронной оболочки). Напротив, в плане модели с игральными костями мы такого генотипа не обнаружим, а локальное своеобразие — уже по существу не теоретико-информационного — метода (если и информационного, то применяемого только вполне конкретно) определяется свойствами субстратов. Но теория информации интересуется чисто физическими свойствами субстратов лишь постольку, поскольку они способствуют переносу информации. Как можно судить по опытам с произвольными носителями информации, не все носители равны друг другу по своей емкости, эффективности, чувствительности к шумовым нарушениям и т. п.

Модель с игральными костями указывает также, что даже в плоскости данного информационного метода процентное соотношение двух видов преобразования фенотипа восприятия (через сотрудничество либо со сферой генотипа, либо со стратегией восприятия) не является постоянной величиной.

Этот вывод надлежит признать очень важным для теории литературного произведения. Как мы видели, одни и те же элементы — железные игральные кости — можно рассматривать как то более, то менее стабильные с точки зрения «детерминированности» и «точности» собственной организации. Отсюда следует, что иногда бывает легче, а иногда труднее менять результаты восприятия, делая их, например, менее адекватными по отношению к тому, что было передано. Если так ведет себя «артикуляция» в языке, у которого весь-то словник — пригоршня игральных костей, стратегия восприятия — магнетизм, ориентирующий магнитное поле; а «значение» — один элемент семантического класса, то несравненно более широкими должны быть пределы изменчивости (как информационных объектов) литературных произведений и их свойств.