2. ИДЕЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. ИДЕЯ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

Вспомним, что теория права как принуждающих приказов, несмотря на ее ошибки, исходит из совершенно верного наблюдения, что при наличии права человеческое поведение становится не произвольным, но в некотором роде обязательным. Исходя из этой посылки, авторы данной теории поступали вполне разумно, и мы, развивая наше представление о праве как взаимодействии первичных и вторичных правил, должны начать с той же самой идеи. И именно на этом важнейшем начальном этапе мы сможем извлечь больше всего уроков из ошибок наших предшественников.

Вспомним ситуацию с вооруженным грабителем. А приказывает Б отдать деньги, угрожая в противном случае убить его. Согласно теории принуждающих приказов эта ситуация иллюстрирует понятие обязательства или обязанности в целом. Правовые обязательства могут быть обнаружены и определены на основании этой ситуации; А должен быть сувереном, которому по привычке повинуются, а приказы должны носить общий характер и предписывать типы поведения, а не совершение отдельных действий. Правдоподобие схемы с вооруженным грабителем для объяснения смысла понятия «обязанность» обусловлено тем фактом, что это именно тот случай, когда мы уверенно можем сказать, что Б, если он принял решение повиноваться, будет «должен» отдать свои деньги. Однако, с другой стороны, ясно, что мы ошибочно истолкуем смысл ситуации, если скажем, что Б «имел долг» или «обязанность» отдать деньги. Так что с самого начала ясно, что для понимания смысла понятия «обязанность» мы нуждаемся в чем-то еще. Нам предстоит объяснить различие между утверждением, что некто был должен совершить определенные действия, и утверждением, что он имел обязанность совершить его. В первом случае речь как правило идет о побуждениях и мотивах для совершения действия: в случае с грабителем Б должен был отдать свои деньги потому, что думал, что в противном случае с ним случится нечто весьма неприятное, и выполнил приказание для того, чтобы избежать этих последствий. В подобных случаях перспектива, которая открывается перед агентом, стоящим перед выбором, в случае, если он откажется повиноваться, делает действия, которые он предпочел бы совершить в противном случае (сохранить свои деньги) заведомо менее приемлемыми.

Два других элемента несколько осложняют понятие обязанности совершить определенные действия. Ясно, что мы не будем считать Б обязанным отдать свои деньги, если угроза, по общим понятиям, была тривиальной по сравнению с серьезными неприятностями, которые последуют для самого Б или других людей, если он выполнит приказ. Эта ситуация могла бы реализоваться, если бы, к примеру, в случае невыполнения приказа грабитель угрожал ущипнуть Б. Подобным же образом мы едва ли будем считать Б обязанным, если реализация угрозы грабителя причинить относительно серьезный вред в данной ситуации представляется маловероятной. И все же, хотя подобные ссылки на общие представления о серьезности вреда и разумную оценку вероятности его нанесения имплицитно присутствуют в этой ситуации, утверждение, что этот человек был обязан повиноваться другому, в целом носит психологический характер и касается представлений и мотивов, на основании которых совершается действие. Однако утверждение, что некто имел обязанность совершить определенные действия, принципиально отличается от данного, на что указывает множество признаков. Дело не только в том, что в случае с вооруженным грабителем, факторы, определяющие поведение Б, а также его оценку ситуации и мотивы выбора того или иного способа действия достаточны, чтобы обосновать утверждение, что Б был должен отдать свой кошелек, однако недостаточны, чтобы обосновать утверждение, что этот человек имел обязанность совершить данное действие. Верно также и то, что факторы подобного рода, то есть факты, касающиеся оценки и мотивов, не являются необходимыми для того, чтобы сделать утверждение о том, что человек имел обязанность, истинным. Именно поэтому утверждение, что человек имеет обязанность, например, сказать истину или явиться на службу в армии, является истинным, даже если он (основательно или нет) полагает, что об этом никто никогда не узнает и его действия в случае неповиновения останутся безнаказанными. Более того, утверждение, что он имел обязанность, не зависит от того, действительно ли он явился на службу в армии, в то время как утверждение о том, что он был обязан совершить нечто, обычно предполагает, что он на самом деле сделал это.

Некоторые теоретики, в том числе и Остин, видя относительную неважность личных представлений, страхов и мотивов для решения вопроса о том, имеется ли в данном случае обязанность или нет, определили это понятие не через эти субъективные факторы, но в терминах шанса или вероятности того, что человек, связанный обязательством, понесет наказание или испытает «зло» от рук других в случае его неповиновения [37]. В результате высказывания об обязанностях трактуются не как суждения психологической природы, но как предсказания или подсчет шансов того, что в данном случае лицо понесет наказание или испытает «зло». Многие последующие теоретики восприняли эту мысль как откровение, позволяющее приземлить ускользающее понятие и переопределить его в таких же ясных, точных и эмпирических терминах, как те, что используются в естественных науках. Действительно, иногда она принималась в качестве единственной альтернативы метафизическим представлениям об обязанности или долге как незримых объектах, загадочным образом существующим «над» или «за пределами» мира обычных, наблюдаемых фактов. Однако есть много причин отвергнуть эту интерпретацию утверждений об обязанностях как предсказаний, к тому же она не является единственной альтернативой туманной метафизике.

Фундаментальное возражение состоит в следующем. Предсказательная интерпретация затемняет тот факт, что при наличии правил отклонения от них являются не только основанием для предсказания, что за ними последует соответствующая негативная реакция и суд применит соответствующие санкции к тем, кто их нарушил, но и основанием или оправданием подобной реакции и таких санкций. В четвертой главе мы уже обратили внимание на то, что данная теория упускает из виду этот внутренний аспект правил, и подробнее рассмотрим его позже в данной главе.

Кроме того, существует и второе, более простое, возражение против предсказательной теории обязательств. Если бы было верным, что высказывание о том, что человек имеет обязанность, означает лишь то, что он, вероятно, пострадает в случае неповиновения, то противоречивым было бы утверждение о том, что у него была обязанность, например, явиться на военную службу, но что, благодаря тому, что он нашел возможность избежать правосудия или подкупить полицию или суд, в действительности не было ни малейшего шанса, что он будет пойман и пострадает. Однако в действительности в этом случае нет противоречия, и подобные высказывания нередко делаются и адекватно понимаются.

Разумеется, верно, что в нормальной правовой системе, где санкции предусмотрены за большую часть преступлений, преступник обычно рискует быть наказанным; так что утверждения, что человек имеет обязанность и что он, вероятно, понесет наказание, истинны одновременно. В действительности связь между этими двумя утверждениями еще более тесная: по крайней мере в сфере внутригосударственного права может быть верным то, что, если бы правонарушения, как правило не наказывались, было бы мало или никакого смысла в конкретных высказываниях об обязанностях того или иного лица. В этом смысле подобные высказывания предполагают убежденность в непрерывном и нормальном функционировании системы санкций, подобно тому как в крикете утверждение «он вне игры» предполагает, хотя и не утверждает явно, что игроки, судьи и счетчики очков предпримут соответствующие действия. И все- таки для понимания идеи обязанности важно осознавать, что в отдельных случаях утверждение, что человек имеет обязанность в соответствии с определенным правилом, и предсказание, что он, вероятно, понесет наказание в случае неповиновения, могут различаться.

Ясно, что обязанности не встречаются в ситуациях, подобных встрече с вооруженным грабителем, хотя более простое понятие быть должным сделать нечто может быть определено при помощи элементов, которые присутствуют и здесь. Для того чтобы понять общую идею обязанности (что является необходимым предварительным условием для уяснения ее специфики в качестве правового термина), нам следует обратиться к иному социальному контексту, в котором, в отличие от случая с грабителем, присутствуют социальные правила. Подобная ситуация будет способствовать пониманию утверждение о том, что некто имеет обязанность, двояким образом. Во-первых, существование подобных правил, делающих определенные типы поведения образцовыми, является обычным, хотя и неявным фоном или должным контекстом для такого утверждения. И во-вторых, отличительной особенностью этого утверждения является то обстоятельство, что оно прилагает общее правило подобного рода к конкретному лицу, указывая ему на то, что данный случай подходит под это правило. Как мы уже видели в четвертой главе, существование каждого отдельного социального правила предполагает соединение правильного поведения и особого отношения к этому поведению как образцовому. Мы также видели, что эти правила по многим причинам отличаются от обычаев, бытующих в социуме, а также рассмотрели, как различная нормативная лексика («должен», «обязан», «следует») маркирует образец и отклонения от него и помогает формулировать требования, критические высказывания и признания, которые на нем базируются. Причем слова «долг» и «обязанность» образуют важный подкласс класса слов со значением нормативности, для которого характерны значения, не обязательно присущие другим элементам этого класса. А поэтому вычленение элементов, благодаря которым можно отличить социальные правила от обычаев, несомненно, необходимо для понимания смысла обязательств и обязанностей, однако само по себе недостаточно.

Утверждение, что некто имеет обязанность или обязан, предполагает существование правила. Однако дело не всегда обстоит таким образом, что при наличии правил стандарт поведения, ими предписываемый, осознается в понятиях обязанности. Высказывания «Он должен был» («Не ought to have») и «Он имел обязанность» («Не had an obligation to») не всегда взаимозаменяемы, хотя оба они имплицитно указывают на существующие стандарты поведения или используются для выведения заключений в частных случаях на основании общего правила. Правила этикета или правописания несомненно являются правилами, ведь они являются чем-то большим, нежели сходные обычаи или регулярности в поведении. Им обучают и предпринимают известные усилия для их поддержания. К ним апеллируют, критикуя свое поведение или поведение других, используя характерную лексику со значением нормативности: «Вам следует снять шляпу», «неправильно говорить: "вы был"». Однако было бы ошибочным, а не только стилистически странным говорить об «обязанностях» и «долге» в связи с правилами подобного рода. В этом случае мы бы ошибочно представили действительный смысл социальной ситуации, ведь, хотя линия, разделяющая правила, определяющие обязанности от всех остальных правил, довольно тонка, основания для такого различения все же вполне ясны.

Правила мыслятся и описываются как предписания, налагающие обязанности в том случае, когда существует настоятельное общее требование им соответствовать, подкрепленное значительным давлением со стороны социума против тех, кто не соблюдает их или пытается это сделать. Подобные правила могут по происхождению полностью основываться на обычаях; может не существовать централизованной системы наказания для тех, кто их нарушает, а давление со стороны общества может сводиться лишь к всеобщей неодобрительной или критической реакции, не подкрепленной физическими санкциями. Она может состоять в словесном осуждении или призыве уважать нарушаемое правило, а также опираться на чувство стыда, раскаяния или вины. В последнем случае правила можно классифицировать как относящиеся к морали данной социальной группы, а обязанности, возникающие в результате, как моральные обязанности. Напротив, если физические санкции возможны или типичны для давления определенного рода, даже если они не определены и не осуществляются официальными лицами, но обществом в целом, мы склонны считать такие правила примитивной или рудиментарной формой права. Разумеется, в некоторых случаях одно и то же правило поведения может обеспечиваться обоими типами социального давления, причем мы не обнаружим никаких указаний на то, какой из этих типов рассматривается как первичный, а какой как вторичный. В таком случае вопрос о том, моральное ли это правило или рудиментарное право, остается открытым. Однако в данный момент оставим в стороне вопрос о возможности провести четкую границу между правом и моралью. Важно то, что именно серьезность социального давления по отношению к нарушителям правил является первостепенным фактором, определяющим ситуации, когда речь идет об обязанностях.

Две другие характеристики обязанности естественным образом сочетаются с этим важнейшим фактором. Правила, подкрепленные таким серьезным давлением, считаются важными потому, что они рассматриваются как необходимые элементы поддержания социальной жизни или некоторых особо ценных ее проявлений. Характерно, что правила, важность которых очевидна, как, например, требование ограничивать применение насилия, мыслятся в понятиях обязанностей. Точно так же правила, требующие соблюдать честность, говорить правду, или исполнять обещания, или правила, уточняющие, что должен делать тот или иной человек, выполняющий определенную роль или функцию в социальной группе, также мыслятся в форме обязанностей или, возможно чаще, долга. Во-вторых, общепризнанно, что поведение, предписанное этими правилами и совершающееся во благо других, может противоречить желаниям того, кто обязан исполнять свой долг. Следовательно, обязанности и долг предполагают определенную степень жертвенности и самоотречения, и постоянная возможность конфликта между долгом и обязанностями с одной стороны и личным интересом — с другой относится к числу банальностей правоведов и моралистов во всех обществах.

Образ «пут», связывающих того, кто взял на себя обязательство, скрывается в латинском термине «obligation», равно как и в понятии «моральный долг» скрывается связь с долговым обязательством, что вполне объяснимо в терминах трех вышеупомянутых факторов, позволяющих выделить правила, связанные с обязанностями или долгом из совокупности всех остальных правил [38]. Этот образ, уже долгое время преследующий правоведов, представляет давление со стороны социума в виде неких пут или «цепей», связывающих тех, кто имеет на себя обязанности и лишился возможности поступать так, как ему вздумается. Другой конец этой «цепи» иногда держит в своих руках общество или же его официальные представители, которые и настаивают на исполнении обязанности или осуществляют наказание; иногда эта функция передается группой отдельным частным лицам, которые вольны выбирать, должна ли в данном случае обязанность быть исполнена или произведена эквивалентная замена исполнения. Первая ситуация типична для обязанностей, налагаемых уголовным правом, а вторая более характерна для гражданского права, когда обязательства одних согласуются с правами других.

Хотя эти образы, или метафоры, могут показаться естественными, не следует злоупотреблять ими, так как в этом случае мы рискуем оказаться в плену ошибочной концепции обязанности как чего-то по своей сути состоящего в некотором ощущении давления или принуждения, испытываемом теми, кто имеет обязательства. Тот факт, что правила, накладывающие обязанности, обычно поддерживаются серьезным социальным давлением, не означает, что иметь обязанность в соответствии с правилами значит испытывать чувства давления или принуждения. Поэтому нет противоречия в том, чтобы сказать о закоренелом жулике, что он имел обязанность заплатить арендную плату, но не испытывал никаких таких чувств, когда сбежал, не сделав этого. Чувствовать себя обязанным и быть обязанным — это разные, хотя часто и сопутствующие друг другу вещи. Отождествлять их было бы ложным истолкованием обязанности как психологического чувства, хотя психологическое отношение и является важным внутренним аспектом правил, на что мы уже обращали внимание в третьей главе.

В самом деле, нам необходимо еще раз обратиться к внутреннему аспекту правил, прежде чем мы сможем окончательно избавиться от формулировок, возникающих в рамках предсказательной теории. Ведь ее приверженцы вполне резонно могут спросить нас: если давление со стороны социума является важной особенностью правил, связанных с обязанностями, то почему мы столь упорно настаиваем на неадекватности предсказательной теории? Ведь именно в рамках этой теории данная особенность занимает центральное место в силу того, что обязанность определяется в терминах вероятности того, что угроза наказания или враждебная реакция последует за отклонения от определенной линии поведения. Может показаться незначительной разница между анализом высказывания об обязанности как предсказания или подсчета вероятности того, что за отклонением последует враждебная реакция, и нашим утверждением, что, хотя это высказывание предполагает, что отклонение от правила повлечет за собой негативную реакцию, однако обычно применяется не для не предсказания этого, но для того, чтобы сказать, что данный случай подходит под данное правило. Однако в действительности эта разница существенна. И до тех пор, пока ее важность не понята, мы не сможем уяснить тот особый стиль человеческого мышления, говорения и действия, который предполагает существование правил и который создает нормативную структуру общества [39].

Следующий контраст, опять же сформулированный в терминах «внутренних» и «внешних» аспектов правил, выявляет огромную важность этого различения для понимания не только права, но и в целом структуры любого общества [40]. Когда какая-то социальная группа признает определенные правила поведения, этот факт дает возможность сформулировать много связанных друг с другом, однако различных утверждений. Ведь к правилам можно относиться либо с позиции наблюдателя, который сам их не принимает, либо с позиции члена социальной группы, который принимает и использует их как руководство к действию. Мы можем назвать это соответственно «внешней» и «внутренней» точками зрения. Утверждения, сделанные с внешней точки зрения, также могут быть различного рода. Внешний наблюдатель может, не принимая данных правил, утверждать, что группа признает их, а следовательно, извне воспринимать их как правила, которые они используют со своей внутренней точки зрения. Однако какими бы ни были эти правила — правилами ли игры наподобие шахмат или крикета, или же моральными и правовыми правилами, — мы можем, если пожелаем, встать на позицию наблюдателя, который вообще не ссылается таким образом на внутреннюю точку зрения группы. Такой наблюдатель ограничится лишь фиксацией регулярностей в наблюдаемом поведении, в чем отчасти состоит подчинение правилам, и следующим за ними другим регулярностям, выражающимся в форме негативной реакции, осуждения или наказания, которыми встречают отклонения от правил. Со временем внешний наблюдатель может, на основе наблюдаемых регулярностей, соотнести отклонения с негативной реакцией на них и достаточно успешно предсказать или определить вероятность того, что отклонения от нормального поведения, принятого в группе, будут встречены негативно и нарушители будут наказаны. И такое знание позволит ему не только узнать многое о группе, но даже жить в ней без опасения встретиться с негативной реакцией по отношению к себе, что было бы невозможно для любого другого постороннего, не обладающего знанием подобного рода.

Однако если этот наблюдатель будет упорно занимать такую крайнюю отстраненную позицию и не попытается описать то, как сами члены группы, принимающие эти правила, воспринимают свое регулярное поведение, его описание их жизни вообще не будет в категориях правил, а следовательно не будет сформулировано в терминах, зависящих от правил понятий обязанностей или долга. Вместо этого речь будет идти о наблюдаемых регулярностях поведения, о предсказании, вероятностях и знаках. Для такого наблюдателя отклонение от правила, допущенное каким-либо членом группы, будет лишь знаком того, что за ним с определенной вероятностью последует негативная реакция, и более ничем. Подобным образом мог бы рассуждать человек, который, наблюдая за переключением светофора на улице, сделал бы вывод, что каждый раз, когда загорается красный свет, велика вероятность того, что движение остановится. Свет воспринимается им как естественный знак того, что люди поступят тем или иным образом. Подобным же образом можно считать тучи знаком того, что скоро пойдет дождь. Рассуждая таким образом, он упускает из виду целое измерение социальной жизни, ведь для людей, поведение которых он наблюдает, красный свет — это не просто знак того, что другие остановятся. Они воспринимают его как сигнал, предписывающий им самим остановиться в соответствии с правилом, согласно которое делает остановку на красный свет указывает образцом поведения и обязанностью. Понимание этого обстоятельства дает возможность уяснить отношение самой группы к своему поведению и раскрывает внутренний аспект правил с ее внутренней точки зрения.

Описанная внешняя точка зрения очень близко воспроизводит способ функционирования правил в жизни тех членов группы, которые отвергают ее правила и выполняют их только потому, что стремятся избежать тех негативных последствий, которые может повлечь неисполнение. О своем поведении они, скорее всего, скажут: «Мне пришлось сделать это», «Меня могут наказать, если я не...», «Вы будете наказаны, если не...», «Вам сделают то-то, если...» Но им не понадобятся выражения вроде: «Моей обязанностью было...», «Вы обязаны», ибо они требуются только тем, кто рассматривает свое поведение и поведение других с внутренней точки зрения. Внешняя точка зрения, ограничивающаяся наблюдением регулярностей поведения, не в силах воспроизвести то, как правила функционируют в качестве правил в жизни тех, кто обычно составляет большинство общества. К этому большинству относятся чиновники, юристы и частные лица, которые используют их в повседневных ситуациях в качестве руководства в социальной жизни и как основания для требований, признания, критики или наказания, то есть во всех случаях, регулируемых этими правилами. Для них нарушение правила — это не только основание для предсказания, что за ним может последовать негативная реакция, но и причина, по которой эта реакция должна последовать.

В любой момент в жизни любого социума, который живет по правилам, правовым или нет, могут возникнуть трения между теми, кто, с одной стороны, принимает и добровольно содействует исполнению права и воспринимает свое собственное поведение и поступки других людей в свете этих правил, и, с другой стороны, теми, кто отвергает эти правила и относится к ним с внешней точки зрения как к знакам, предупреждающим о возможном наказании за их нарушение. Необходимость учитывать обе эти точки зрения — это одна из трудностей, с которой сталкивается любая правовая теория, стремящаяся описать положение дел во всей его сложности. Наша критика предсказательной теории обязательств, по сути, сводится к тому, что она не учитывает внутреннего аспекта правил, налагающих обязанности.