2. Постановка вопроса и бытие; время и воспоминание

2. Постановка вопроса и бытие; время и воспоминание

Если оставаться глухими к просьбе, звучащей в вопросе до момента возникновения тишины из мысли, которая вопрошает саму себя, то все в вопросе будет повернуто к истине и будет происходить из сущности бытия. С того времени необходимо остановить свой выбор на очертании этой онтологии, даже если в некоторых достоверных импликациях звучат модуляции забытых голосов. Время и язык принадлежат онтологии и открытости бытия в его двусмысленности бытия и сущего, в той степени, в которой язык, соединяя в существительных и предлогах рассеивание времени, позволяет услышать бытие и сущее. В этом Говорении, мы, между тем, неожиданно обнаруживаем эхо Сказанного, значение которого не собрано воедино.

Мы показали, что вопрос: «кто показывает себя в истине?» ставится перед бытием, которое и выделяется в самих терминах этого бытия. Вопрос «кто смотрит?», в свою очередь, - онтологический. Кто есть этот «кто?» Под этой формой вопрос требует идентификации «смотрящего» с одним из уже известных существ, даже если ответ на вопрос «кто смотрит?» должен был выражаться без всякого содержания в односложном «Я», являющимся целиком потоком знаков, в «я, который..» или, скорее, в «я, который вас знал», «я, голос которого вы находите в своих воспоминаниях» или «я, который сможет найти себе место в системе вашей истории». И если вопрос кто? стремиться к прояснению ситуации субъекта, т.е. прояснению места человека в мире, во взаимодействии людей и вещей, или если этот вопрос состоит в том, чтобы вопрошать, как говорит Платон в Федре (чтобы разоблачить тех, кто вместо того, чтобы слушать само высказывание, спрашивают самих себя, как филологи, о том, кто это высказывание произносит), «кто он?», «откуда он», то вопрос «кто» ставится перед бытием. Такое «кто?» отсылает к «что?», к «что происходит?». Сей вопрос к этому отсылает и в этом же теряется. Различие между «кто?» и «что?», которое отражается в словаре и в грамматике, могло бы быть только эйдетическим или сущностным, и обусловлено природой или способом бытия сущего, создающего данную проблему. Логическое превосходство вопроса «что?» в Сказанном упраздняет это различие. Логос как Сказанное, как откровение бытия в его двусмысленности бытия и сущего - оставляет ли он вопрос «кто?»? Он позволяет ему потеряться очевидным образом в нашем вопросе «кто смотрит?», который не о том или о другом, но о сущности того, кто вообще смотрит. В вопросе «кто есть этот кто?» звучит «что происходит с этим «кто?», который смотрит на бытие. Таким образом, со всех сторон утвердилась бы привилегия вопроса что?, или онтологический характер Проблемы.

Во всяком случае, спрашивая себя об истине «кто смотрит бытие, проявляющееся в истине?», эта привилегия означает, что фиксация проявления бытия не может находиться вне бытия, которое само себя проявляет. Ответ на вопрос «кто смотрит?» может, в свою очередь, означать только лишь экспонированность бытия: в своей неоспоримой корреляции с объектом, принадлежащим субъектно-объектному единству, субъект взгляда оказывается думающим существом. Как, к тому же, исходя из понятия истины, разместить фиксацию проявления бытия вне самопроявляющегося бытия? Тот, кто смотрит, находится ли он вне Абсолюта. А взгляд, избегает ли он события бытия, углубляясь в тайник близости, где рождается, скапливается и формулируется знание? Но вне бытия происходит нечто такое, что вызывает волнение, и что, кажется, противоречит самому себе в понятиях. Мы еще пока не в состоянии ясно видеть вне этого «кажущегося» и, более того, его редуцировать, даже если в этой ситуации, где происходит замыкание бытия на самом себе, или на субъективности, мы предполагаем нечто другое, нежели эту рефлексию. Из этого необходимо следует, что тот, кому бытие себя показывает, принадлежит еще и бытию, и, в таком случае, глагол смотреть приводит к бытию.

Экспонированность, или предъявленность, бытия оказывается, однако, искаженной. Зритель и умозрительное построение «не участвуют в этой ситуации», они не совместимы с тем, кто показывает себя, они растворяются в «по эту сторону». «По эту сторону», конечно же, не является областью, где «кто», порожденный выставленно-стью, может затеряться, но это «кто» остается модальностью бытия, способом собственного освобождения, исключения, самозамыкания, не исчезая при этом; самоза-мыкания в ночи себя самого. «Кто», зритель, субъективность, Душа, исчерпываются ли они в этом процессе ин-териоризации? Или интериоризация исчезает в отрицании «не показывать себя»? Конечно же, это и есть наша проблема: что означает «кто?» Если бы интериорность была абсолютным исключением, бытие, обнаруженное в истине, было бы лишено своей интериорности, но было бы сокрыто в истине по частям, мнимым и кажущимся.

Во имя исполнения истины необходимо, тем или иным способом, чтобы это исключение интериорности восстановилось, чтобы исключение вошло в правило, чтобы в экспонированном бытии находился субъект знания, и, чтобы биение и дыхание «души» принадлежало или возвращалось целиком бытию. Истина может состоять только лишь в открытости бытия самому себе, сознании самого себя. Внезапное появление субъективности, души, вопроса «кто», остается коррелятом бытия. Это означает, что оно с ним и ему единовременно. Изменение выставленности в знании должно допускать толкование в качестве некоторого отклонения от этой выставленности. Душа живет лишь ради разоблачения бытия, которое ее порождает и провоцирует, она - лишь момент жизни Духа, т.е. тотального Бытия, которое не оставляет ничего вне себя самого. Это - Тождественное, обнаруживающее Тождественное же. Но манифестация бытия самому себе содержит в себе разделение в бытии. Манифестация возможна как удар молнии, где тотальность бытия являет себя тотальности бытия, поскольку «явить себя чему-либо» указывает на искажение, которое в точности и есть время, удивительный разрыв идентичного по отношению к самому себе!

Искажение мгновения, целое, отрывающееся от целого, темпоральность времени, все это делает возможным рекуперацию, где ничто не потеряно. Незащищенность бытия — это освобожденность от своей идентичности, освобожденность от самого себя (то, что мы называем здесь искаженность), и это — обнаружение истины. Между тем, кто показывает себя, и целью, которую он содержит в себе, возникает проявление. Тождественное как цель и Тождественное в той степени, в которой оно открывает, возвращаясь к тому же самому, — есть истина. Необходимо, чтобы время, ослабление неподвижной вечности, имманентности всего всему, основывалось на новом, уникальном в своем роде напряжении, с помощью которого в бытии пробуждается интенциональность или мысль. Истина — это обнаружение, призыв, воспоминание, объединенное апперцепцией. Ослабление времени и напряжение овладения, облегчение и напряжение без слома, без континуальности. Это не абсолютная отдаленность настоящего, но в точности репрезентация, т.е. отдаленность, где настоящее истины есть уже или есть еще. Репрезентация означает возобновление настоящего, которое, как в свой первый раз, возникает во второй раз как протенция и ретенция, возникает между забвением и ожиданием, между воспоминанием и проектом. Время, которое есть воспоминание, и воспоминание, которое есть время, суть единство сознания и сущности.

Но в этом темпоральном искажении тотальности бытия (единственном, что может справиться с истиной), эта тотальность, уклоняющаяся от самой себя, выходит ли она «по ту сторону тотальности»? Тотальность не должна, однако, ничего оставлять вне себя¹. Отсюда, трансценденция тотальности, тематизированная в истине, проявляется как деление тотальности на части. Как могут части приравниваться к целому, что, в свою очередь, предъявленность как истина и содержит в себе? Могут, отражаясь в целом. Целое, отражаясь в части, становится образом. Истина, следовательно, проявляет себя в образах бытия. Не меньшая правда заключается и в том, что и время, и воспоминание, и удивительная диастаза идентичности и ее обнаружения, с помощью которых сущность «определяет время» сущности, находятся по ту сторону сущности и истины, даже если понимая и выражая это, мы говорим что они существуют по ту сторону сущности, это значит, что по ту сторону сущности они есть. По ту сторону сущности, значение, треть, исключенная из бытия, не являющееся бытием, означает.

Образ одновременно есть и предел несокрытости, и изображение, которое показывает себя, и непосредственное, чувственное, и предел, где истина не есть цель, потому, что целостность бытия не показывается истине, но только лишь в ней отражается²³⁷. В образе, чувственное и непосредственное интенционально обращены к поиску полного присутствия. Но если предъявленность содержит в себе часть тотальности бытия, она не может исполниться, не угаснув. В истине скрывается обещание. Всегда обещанная, всегда в будущем, всегда любимая, истина существует в обещании, а любовь к мудрости²³⁸, даже если это не запрещено, — во времени разоблачения, в структурированной работе истории и в последовательности прогрессии, на пороге не-философии.

Философия - незащищенность бытия, а сущность бытия - истина и философия. Сущность бытия это - тем-порализация времени, диастаза идентичного, овладение им или воспоминание, единство апперцепции. Сущность первоначально не указывает ни на какие на какие бы то ни было важные грани, ни на изменчивую линию движений, где мерцает свет; она обозначает эту «модификацию» без повреждений и преобразований, независимую от всякой качественной детерминации, более формальной, чем глухое стирание вещей, искажающих будущее, уже отягощенное материей и треском мебели в ночной тиши. Модификация, с помощью которой Тождественное избавляется или отказывается от себя самого, разрушается в том и в этом, и более не восстанавливается, и таким образом, обнажается (как в живописи Дюфи, где цвета выступают из своих контуров, не касаясь их) и становится феноменом - esse всякого бытия. Сущность бытия не означает ничего, что является именуемым содержанием (вещь, событие или действие), она называет эту подвижность неподвижного, это умножение идентичного, эту диастазу локального, этот провал во времени. Эта модификация без искажений, без смещений, эта сущность бытия или времени не ожидает света, который позволил бы «схватить сознание». Эта модификация является в точности видимостью Тождественного Тождественному, что иногда называют раскрытием. Произведение бытия - сущность, время, провалы во времени, все это есть предъявленность, истина и философия. Сущность бытия — рассеивание непрозрачности; не только потому, что есть предварительно потребность в ясности этого «растягивания» бытия для того, чтобы истина могла установиться в вещах, событиях и действиях, которые существуют, но потому что это растяжение есть первоначальное рассеивание непрозрачности. В ней приобретают свои очертания формы и пробуждается знание; в ней бытие выходит из ночи, или, по крайней мере, покидает сон — ночь ночей — ради неутолимой бессонницы сознания. Так, всякое отдельное знание, всякое осуществление мыслительного действия, идеология, вера, наука, всякое восприятие, всякое разоблачающее поведение, обязаны своим светом сущности, т.е. наиважнейшему свету и философии, которая оказывается ее восходом и закатом. Темпоральность, благодаря расстоянию идентичного по отношению к самому себе, есть сущность и первичный свет, — это то, что Платон отличал от видимости видимого и от прозорливости ока. Время сущности объединяет три компонента знания. Свет сущности, заставляющий видеть, — видим ли он? Он, конечно же, может стать предметом размышлений, сущность может себя показать, может быть высказанной и описанной. Но свет оказывается светом в свете, который не является тематическим, но для «слушающего ока» резонирует уникальными в своем роде звуками, звуками тишины. Такие выражения как «око, слушающее звук тишины», не являются чрезмерными, поскольку речь идет о приближении темпоральности истины, в котором темпоральность бытия показывает свою сущность.

Выходит ли темпоральность за пределы сущности? Вопрос все же остается: эта ночь, или этот сон, который бытие со временем покинет для самопроявления, принадлежат ли они сущности или оказываются всего лишь отрицанием света и бдения? Или, напротив, являются ли они этим «по-другому» или «по эту сторону»? Представляют ли они собой темпоральность по ту сторону воспоминания, представляют ли они собой в диахронии, по ту сторону сущности эти «по эту сторону» или «по ту сторону, по-другому чем быть»? Способны ли они проявить себя в Сказанном, с тем условием, чтобы вскоре быть редуцированными? Понимает ли субъект себя самого до конца, начиная с онтологии? Именно здесь кроется одна из основных проблем настоящего исследования, где, собственно говоря, она и подвергается обсуждению.