ГЛАВА 6. ИСКОННАЯ ПРИРОДА АРИСТОКРАТИИ

Примером одного из наиболее тщательных приложений вышеизложенных принципов служит индоарийская цивилизация. В этой цивилизации каста брахманов не была вершиной социальной иерархии в силу своего материального могущества, богатства, или даже из-за своей квазицерковной организации: ее верховный по отношению к прочим кастам статус определяли лишь священные обряды, являвшиеся ее привилегией. Наделяя тех, кто совершал их, некоторым внушавшим ужас, но благотворным психическим могуществом, обряды и священно служения позволяли брахманам иметь ту же природу, что и пробужденные ими силы. Это качество не только оставалось неизменным в человеке навечно, но и наделяло его превосходством, из-за которого он внушал другим почтение и страх, а также передавалось его потомкам. Проникнув в кровь как некий вид наследия, это качество становилось характерной чертой расы, активированной в индивидах благодаря обряду инициации. [131]Достоинство касты определялось двумя признаками: сложностью и полезностью исполняемых функций. Исходя из вышеизложенных установок, в мире Традиции ничто не лелеялось больше, чем духовные влияния, которые могли активизироваться благодаря обряду. [132] Ничто не представлялось более сложным, чем вступление в реальные и действующие отношения с невидимыми силами, готовыми сокрушить неосмотрительного человека, посмевшего столкнуться с ними без обладания достаточной квалификацией и знанием. По этой причине каста брахманов, вопреки тому факту, что она была разбросана по всей Индии, могла убедительно демонстрировать уважение масс и обладать престижем, каковым никогда не обладали тираны, сколь угодно могущественные [133] .

В Китае, как и в Греции и в Древнем Риме, аристократия по своей сути характеризовалась обладанием и исполнением ритуалов, связанных с божественной силой, исходившей от основателя рода. В Китае только аристократы практиковали обряды (и-ли), в то время как у плебеев были лишь обычаи (су). Есть китайское выражение «Обряды не являются наследием простолюдинов», [134] отсылающее к известному высказыванию Аппия Клавдия «Предсказания авгуров являются прерогативой патрициев» (Auspicia sunt patrum). Одно латинское выражение характеризовало плебеев как gentem non habent —людей, не имевших ни обрядов, ни предков. Поэтому в Древнем Риме патриции рассматривали плебейский образ жизни и принцип выбора полового партнера как аналогичные процессам в животном мире (more ferarum). Таким образом, сверхъестественный элемент был основанием идеи традиционной аристократиии законной королевской власти: древнего аристократа характеризовало не просто биологическое наследие и расовый отбор, а скорее священная традиция. На самом деле даже животные могут иметь биологическую и расовую чистоту. В конце концов, в кастовой системе законы крови, наследования и эндогамных ограничений относились не только к брахманам, но и к другим кастам. Плебею недоставало предков не в этом смысле: истинный принцип различия между аристократом и плебеем состоял в том, что предки плебеев и рабов не были «божественными» (divi parentas), в отличие от предков аристократических родов. Никакое трансцендентное качество или «форма», связанные с острогой и тайной ритуальной традиций, не передавались им через кровь. Плебеям недоставало той силы, благодаря которой члены аристократии могли непосредственно отправлять собственные культы или быть членами жреческого класса (что имело место в античном мире, у древних скандинавов и германцев, на Дальнем Востоке и так далее). Плебеи не имели привилегии второго рождения, которое характеризовало арья (благородных), и даже «Законы Ману» [135] не колеблясь говорят, что даже арья не обладает превосходством над шудрой, пока не родился заново. Плебеи не были очищены ни одним из трех небесных огней, которые, как считалось в Древнем Иране, являлись скрытыми душами трех высших каст империи. Плебеям также недоставало «солнечного» элемента, который характеризовал расу инков в Древнем Перу. Смешанность плебеев была безграничной, у них не было собственного культа, и у них не было отца-основателя в высшем смысле (patrem ciere non possunt) [136] .По этой причине плебейская религия не могла не иметь коллективный и хтонический характер. В Индии их религия характеризовалась сумасбродными и экстатичными формами, в большей или меньшей степени связанными с до арийским расовым субстратом. В средиземноморских цивилизациях религия плебеев характеризовалась культом матерей и подземными силами вместо сияющих форм героической и олимпийской традиции. Плебеи, которых в Древнем Риме называли «детьми земли», имели религиозную приверженность женским божествам земли. Даже в Китае официальная аристократическая религия противопоставляла себя практикам тех, кого часто называли «одержимыми» (линбао), а также народным монгольским и шаманским культам.

Мы также обнаруживаем сверхъестественную концепцию аристократии в древнегерманской традиции —не только потому, что в этой традиции каждый вождь был одновременно верховным жрецом своих людей и земель, но и потому, что наличия в предках божественного существа было достаточно для отделения семьи от всех остальных: король избирался исключительно из числа членов этих привилегированных семей. По этой причине король обладал иным достоинством, чем, например, военачальник (dux или heritzogo), который временами назначался для военных действий благодаря признанию его личных воинских талантов. По всей видимости, древние норвежские короли проводили обряды сами, без помощи жреческого класса. [137] Даже среди так называемых первобытных народов те, кто не прошел посвящения, имели низкий статус и лишались всех военных и политических привилегий своего клана. До испытания обрядами, предназначенными преобразить внутреннюю сущность человека и часто связанными с тяжелыми испытаниями и с периодом изоляции, индивид не считался истинным мужчиной, а рассматривался как существо той же категории, что и женщины, дети и животные. Он становился частью общности настоящих мужчин, управляющих обществом, лишь через новую жизнь, к которой он пробуждался посредством инициации, если он узнал «тайну» или присоединился к ордену. [138] Когда индивид познавал эту новую жизнь, которая была практически «не связана с прошлой», он получал новое имя, новый язык и новые функции. Таким образом, такие авторы, как X. Шурц (H. Schurtz), небезосновательно видели в этом зачаток истинной политической общности; эта проницательность подтверждает наши слова, сказанные ранее относительно отличий уровня, свойственного любому традиционному государству, от уровня, типичного для объединений, построенных лишь на натуралистических предпосылках. Эти «мужские союзы» (M?nnerbunde), в которые вступали после перерождения, даровавшего подлинное возмужание и отличавшего личность от прочих членов сообщества, обладали властью (Imperium) и неоспоримым престижем [139] .

Только с недавних времен аристократия, как и королевские семьи, стала лишь светским и политическим явлением. Вначале же аристократия и королевское величие были основаны на характере, чистоте крови, чести, храбрости и верности, наnoblesse d'?p?e [140] и на noblesse de coeur. [141] В более поздние времена возникло плебейское восприятие аристократии, которое отрицает даже привилегии крови и традиций.

Типичный пример этой второй точки зрения —так называемая культурная аристократия, или аристократия интеллектуалов, возникшая в качестве побочного продукта буржуазной цивилизации. В ходе переписи, проводившейся во времена Фридриха Великого, глава древней немецкой дворянской семьи остроумно ответил: «Analphabet wegen des h?hen Adels», [142] сославшись на древнее представление о британских лордах, которые считались «сведущими в законах, даже если не умеют читать». В контексте нормального иерархического взгляда принцип, определявший точные онтологические и сущностные различия между людьми и лежащий в основе понятия аристократии и ее привилегий, носил не «интеллектуальный», а «духовный» характер. Эта традиция сохранилась, хотя и в ослабленной форме, до времен рыцарского дворянства, где она была воплощена в несколько аскетическом и сакральном аспекте в великих средневековых рыцарских орденах. В той точке дворянство еще имело свой ориентир в священном, но не внутри себя, а снаружи —в отдельном классе, а именно в духовенстве, хотя духовенство того времени и представляло духовность, сильно отличавшуюся от духовности изначальных элит.

Ритуальный и сакральный элемент был основой власти как высших каст, так и отца древней аристократической семьи. В западных арийских обществах, таких как Греция и Рим, pater familias обладал статусом, схожим со статусом короля-жреца. Термин pater являлся синонимом слова «король» (отсюда слова rex, ????, ????????), он передавал идею духовного авторитета, силы и величественного достоинства. [143] Согласно некоторым воззрениям, с которыми мы всецело согласны, государство —это приложение в большем масштабе того же принципа, что лежит в основе аристократической семьи. Вследствие этого pater, хотя он был военачальником и владыкой справедливости своих родственников и рабов, in primes et ante omnia [144] был человеком, уполномоченным исполнять традиционные обряды и священнодействия, характерные для каждой семьи —обряды и священнодействия, составлявшие ее нечеловеческое наследие.

Это наследие, исходившее от отца-основателя, представлялось в виде огня (например, тридцать огней тридцати семей, окружавших центральный огонь Весты в Древнем Риме). Этот огонь, который поддерживался при помощи особых веществ и зажигался согласно особым обрядам и тайным нормам, должен был поддерживаться горящим во все времена, каждой семьей в качестве живого и осязаемого свидетельства ее божественного наследия. Отец был жрецом-мужчиной, ответственным за заботу о священном семейном огне, но также он был тем, кто должен был представать как «герой» перед своими детьми, родственниками и слугами; или как живой посредник всех действенных отношений со сверхъестественным; или как высший человек, оживляющий мистическую силу ритуала, представленную в субстанции огня; или как воплощение «порядка», каковым был Агни для индоариев; или как принцип, «приводящий к нам богов»; или как перворожденный от порядка; или как «сын силы»; [145] или как «тот, что ведет нас прочь от этого мира, к высшим измерениям, в мир истинного действия». [146] Главным долгом pater было предохранять «огонь от угасания», чтобы он мог продолжать воспроизводить, увековечивать и питать мистическую победу предка; [147] эта ответственность перед огнем была воплощением «царственного» компонента его семьи, в которой pater исполнял роль «властелина копья и богослужения». Таким образом, pater действительно составлял центр семьи: весь строгий устав традиционных отеческих прав истекал из его центра в качестве естественного следствия, и он продолжал существовать, даже когда осведомленность о его исконном основании была утеряна. В Древнем Риме любой, кто, как и pater, имел ius quiritium (право нести копье и проводить жертвоприношения), также имел право на владение землей, и его привилегии никогда не могли быть отменены. Он говорил от имени богов и от имени власти. Так же, как и боги, он выражал себя через символизм и знаки. Он был «нематериальным». Первоначально не представлялось возможным (nulla auctoritas) законно привлекать аристократа к ответственности, так как он расценивался как наместник богов, как король в недавние времена. Если аристократ совершал преступление в своем mundus, [148] суд лишь провозглашал его поступок дурным (improbe factum). Его права над собственными родственниками были абсолютными: ius vitae necisque. [149] Его сверхчеловеческая сущность делала естественным для него по собственному усмотрению продавать или даже предавать смерти своих детей. [150] В подобном духе определялись выражения того, что Вико верно назвал «естественными правами героя» или «божественными правами героических людей».

Согласно аристократической традиции, обряд, соответствовавший «ураническому» компоненту, обладал главенствующей ролью по сравнению с прочими элементами той же традиции, связанными с природой: это можно установить из нескольких аспектов древних греко-римских законов. Было верно сказано, что «то, что в древности объединяло членов семьи, было чем-то большим, нежели рождение, чувства и физическая сила; это был культ очага и предков. Этот культ делал семью единым организмом, в этом мире и в следующем. Древняя семья была больше религиозным, чем природным объединением» [151] .

Общий обряд составлял истинные узы семейного единства и часто даже сами родовые связи. Если постороннему было разрешено принять в нем участие, он таким образом становился приемным сыном, который обладал теми же привилегиями, которые могли быть отняты у изгнанного из семьи или пренебрегавшего семейными обрядами биологического сына. Это очевидно означает, что, согласно традиционной идее, обряд, а некровное родство, обладал силой объединять или разъединять людей. [152] В Индии, Греции, Риме женщина должна была мистически присоединиться к семье или роду будущего мужа при помощи участия в обряде: [153] прежде чем стать невестой мужчины, она становилась невестой Агни или мистического огня. [154] Те, кому было разрешено принимать участие в культе аристократического сословия, в связи с этим получали право на облагораживающее мистическое приобщение, дарующее им привилегии некоторого рода, которому в то же время они вверяли своих будущих отпрысков. Следовательно, можно понимать священный аспект феодального принципа как появившийся ранее в Древнем Египте, так как через «дар жизни», исходивший из него, король собирал вокруг себя круг преданных подданных, которые возвышались до жреческого достоинства. [155] Аналогичные идеи можно найти в Перу у инков, «детей солнца», и, в известной мере, даже среди японского феодального дворянства.

В Индии можно найти идею (которая сводится к доктрине «жертвоприношений» в целом) о фамильной линии отпрысков мужского пола (перворожденных), которая напрямую связана с вопросом бессмертия. Первенец —единственный, кто обладает правом пробудить Индру, небесного бога войны —рассматривался как тот, кто своим рождением освобождал отца от его долга перед предками; таким образом, сказано, что первенец «освобождает» и «спасает» (траяте) предков в другом мире. Первенец, стоящий на «поле брани», представленным земным существованием, подтверждает и продолжает линию влияния, составляющую сущность предков; он несет ее далее в крови в качестве очищающего огня. Здесь имеет значение то, что считалось, что первенец рождается в порядке исполнения долга перед этим обрядовым обязательством, которое не затрагивается влиянием человеческих чувств или связей [156] .

Следовательно, вполне возможно, что в некоторых случаях семья происходила посредством адаптации из союза высшего, чисто духовного типа, имевшегося в более древние времена. Например, Лао-цзы[157] намекал на то, что семья возникла в итоге прямых отношений, при помощи крови, с первоочередным духовным принципом. Похожая идея в качестве остатка все еще отдается эхом в приоритете духовного отцовства над биологическим или «второго рождения» над естественным, обнаруживаемом в некоторых традициях. В Древнем Риме, к примеру, мы можем сослаться на внутренний аспект достоинства, даруемого в момент «усыновления», которое понималось как нематериальное и сверхъестественное родство, и которое находилось, как считалось, под защитой олимпийских божеств; в какое-то время усыновление также было избрано в качестве основы для преемственности имперской функции. [158] Согласно древнему индийскому тексту, «то, что мать и отец произвели его в обоюдном желании и он был зарожден во чреве, он должен оценивать как простое начало существования. Но рождение, которое дает ему учитель... является реальным, свободным от старости и смерти» [159] .

Таким образом, естественные взаимоотношения не просто вторичны, но также могли быть обращены в свою противоположность; согласно тому же тексту «брахман, дающий ведическое рождение человеку старше и обучающий его собственным обязанностям, согласно закону, становится его отцом, даже если сам он ребенок». [160] Где бы закон patria potestas ни рассматривался с социальной или юридической точки зрения как абсолютный и почти что сверхчеловеческий, такой закон мог носить духовный характер, только если имел (или изначально имел) подобное оправдание в смысле духовного отцовства, а также если он относился к кровным узам так, как «душа» относится к «телу» в органическом единстве рода. Мы не будем останавливаться на этих концепциях, однако примечательно, что комплекс древних верований также обуславливает идею единства, имеющего не просто физиологический, но также и психически-духовный характер.

Во всех этих аспектах можно найти повторяющиеся доказательства взгляда, согласно которому традиционные институты были упорядочены свыше и были основаны не на природе, а на священном наследии и духовных практиках, которые связывают, освобождают и «придают форму» природе. В божественном измерении находятся кровь (???? ????????) и семья (???? ????????). Государство, общество, семья, буржуазные чувства, обязанности в современном (профаническом, человеческом и социальном) смысле слова —все это человеческие «подделки», вещи, всецело искусственные и существующие за гранью традиционной реальности, в мире теней. Свет Традиции не знал ни одной из этих вещей.