ГЛАВА 36. НАЦИОНАЛИЗМ И КОЛЛЕКТИВИЗМ

Если высшую точку традиционных цивилизаций составлял принцип универсальности, то современная цивилизация по своей сути находится под эгидой коллективизма.

Коллектив относится к универсальному так же, как «материя» относится к «форме». Первый шаг того, что всегда понималось как «культура» в высшем и традиционном смысле, заключается в дифференциации общности коллектива и утверждения отдельных личностей посредством приверженности высшим принципам и интересам. Если отдельный человек смог придать закон и форму своей собственной природе (которая должна принадлежать самой себе, а не зависеть от физической части своего существа), то выполняется предварительное условие высшего порядка, в котором личность не упраздняется, а интегрируется. Таков путь традиционного «приобщения», в котором всякий индивид, всякая функция и всякая каста получали свое справедливое место посредством признания высшего и своей органичной связи с ним. В пределе универсальное достигалось в смысле венчающей части здания, прочный фундамент которого состоит как из различных дифференцированных и сформированных личностей, верных своей функции, так и частичных организмов или компонентов, наделенными соответствующими законами и правами, которые не противоречат друг другу, а согласовывают свои действия при помощи общего духовного элемента и общей активной склонности к надындивидуальной преданности.

Из вышесказанного очевидно, что в современном обществе преобладает противоположное направление: направление регресса к коллективу, а не прогресса к универсальному. Отдельный человек все больше и больше приобретает значение только в качестве функции и теряет собственное лицо. Это становится все более очевидным по мере приближения мира четвертого сословия. Переходной же фазой можно считать современный национализм. Ему стоит посвятить некоторые дополнительные рассуждения.

Необходимо различать национальность и национализм. В Средневековье существовали национальности, но не национализм. Национальность —это естественный фактор, ограничивающий определенную группу, объединенную общими элементарными характеристиками, которые сохраняются как в иерархической дифференциации, так и в иерархическом приобщении, которым они никоим образом не препятствуют. Таким образом, в Средневековье касты, корпорации и прочие объединения развивались внутри национальностей, и поскольку существовали разные типы воина, аристократа, купца или ремесленника согласно характеристикам той или иной нации, эти структуры представляли собой в то же время более обширные, международные объединения. Отсюда члены одних и тех же каст из разных наций могли понять друг друга гораздо проще, чем члены разных каст одной и той же нации.

По сравнению с этим современный национализм представляет собой движение в противоположном направлении. Он основан не на естественном, а на искусственном и централизованном объединении. Его необходимость ощущалась все больше по мере того, как уходило естественное и здоровое чувство национальности, а отдельные люди после уничтожения всякой подлинной традиции и качественных структур приближались к состоянию чистого количества, простой массы. Именно на такие массы национализм оказывает свое воздействие при помощи мифов и внушений, которые возбуждают их, пробуждают стихийные инстинкты, прельщают перспективами и мечтами о превосходстве, исключительности и власти. Но каковы бы ни были мифы современного национализма, его сущность заключается не в этносе, а в демосе, а его прототип всегда остается плебейским, созданным Французской революцией.

Поэтому национализм двулик. С одной стороны, он подчеркивает частный принцип и возвышает его до состояния абсолютной ценности, откуда возможность взаимопонимания и подлинного сотрудничества между нациями сводится к минимуму, даже не учитывая нивелирующие формы, обусловленные современной цивилизацией. Похоже, здесь продолжается та же тенденция, благодаря которой появление национальных государств совпало с распадом европейской ойкумены. Хорошо известно, что в Европе XIX века национализм был синонимом революции, а его действие имело смысл разложения сохранявшихся наднациональных организмов и ослабления политического принципа законной верховной власти в традиционном смысле слова. Тем не менее, если мы рассмотрим отношение между целым и отдельным индивидом как личностью, в национализме возникает и противоположный аспект —совокупный и коллективизирующий. В контексте современного национализма возникает вышеупомянутая инверсия: нация, родина становятся главным элементом в смысле бытия человека, почти что самостоятельной сущностью, которая требует от него безусловной преданности, как если бы она имела моральный, а не просто природный и политический характер. Даже культура перестает поддерживать формирование и восхождение человека —она приобретает ценность только посредством своего национального характера. Таким образом, в наиболее радикальных формах национализма либеральный идеал и идеал «нейтральной культуры» (см. гл. 33) претерпевают кризис: с точки зрения национализма все это оказывается под подозрением, хотя эта точка зрения и противоположна традиционной, согласно которой либерализм и нейтральная, светская и аполитичная культура предстают вырождением или разложением по сравнению с предыдущими органическими цивилизациями.

Даже когда национализм говорит о традиции, это не имеет ничего общего с тем, что соответствовало этому слову в древних цивилизациях. Здесь речь идет скорее о мифе или фиктивной преемственности, основанной на минимальном общем знаменателе, состоящем в простом факте принадлежности к данной группе. С такой «традицией» национализм стремится к укреплению состояния коллектива, помещая за каждым человеком как во времени, так и в пространстве мифическое, обожествленное, коллективное объединение всех тех, кто предшествовал ему. В этом смысле Честертон был прав, назвав этот тип традиции «демократией мертвецов». Здесь совершенно отсутствует превосходящее историю трансцендентное измерение.

Основываясь на этих аспектах, можно сказать, что современный национализм отвергает возвышение и объединение благодаря сверхъестественному и потенциально универсальному. С другой стороны, от анонимности, свойственной идеалам четвертого сословия с его «Интернационалами» —вырождением, в смысле принципа, всякого понятия о родине и национальном государстве —он отличается только степенью. Если народ где-либо обрел верховную власть, а король или вождь воспринимаются не как существа «свыше» или правящие «божьей милостью», а как «воля нации» (даже там, где выражение «править божьей милостью» сохранилось, оно, в сущности, является пустой формулой) —именно в этой точке практически преодолевается пропасть, отделяющая политический организм традиционного типа от коммунизма, происходит разрыв, все ценности меняются и переворачиваются; и здесь можно ожидать только достижения последней стадии. Таким образом, лидеры мировых подрывных сил в своей последней форме, воплощенной в советском коммунизме, стремятся в первую очередь к возбуждению, разжиганию и поддержке национализма не просто в чисто тактических целях —даже там, где национализм на основании своего антикоммунизма должен обратиться против них самих. Они смотрят дальше, как и те, кто использовал национализм в собственных целях во время предыдущей революции (то есть либеральной), когда они говорили «нация», но подразумевали «антитрадицию», отрицание принципа подлинной верховной власти. Они признают потенциал национализма, который в конце концов выйдет за пределы своих ограниченных противоречий и приведет организмы, которыми управляет, к коллективизму.

Таким же образом лишь разница в степени существует и между национализмом и тенденциями демократического и объединительного характера, противостоящим силам партикуляризма и духа разделения. В этих тенденциях не так заметно, но все же различимо то же явление регрессии, служащее основанием современного национализма; здесь действует именно импульс к более обширному скоплению и уравниванию в глобальном масштабе. Как сказал Жульен Бенда, перспектива последних времен состоит в том, что объектом культа станет все человечество, а не его часть. Тенденция к всемирному братству, далекая от упразднения национального духа с его желаниями и гордостью, в итоге обретет высшую форму —как нация, называемая Человеком, а Бог будет восприниматься если не как враг, [866] то как «недействительная фикция». Когда человечество объединится в колоссальном предприятии, признавая лишь организованное производство, технологию, разделение труда и «процветание» и презирая любую свободную активность, направленную на трансценденцию, оно достигнет того, что в таких течениях считается конечной целью подлинной цивилизации[867] .

Рассмотрим еще один момент в современном национализме: в то время, как с одной стороны он соответствует конструкции, искусственной структуре, с другой стороны, благодаря силе мифов и идей, пробужденных, чтобы удерживать вместе и оживлять данную человеческую группу, эта структура остается открытой для влияний, заставляющих его действовать согласно главному плану подрывных сил. Современные национализмы с их непримиримостью, слепым эгоизмом и грубой жаждой власти, с их противоречиями, напряженностью и войнами, которые они невольно породили, явились инструментами для завершения процесса разрушения, то есть перехода от эпохи третьего сословия к эпохе четвертого; тем самым они сами вырыли себе могилу.

* * *

У Европы был шанс если не остановить, то хотя бы сдержать процесс упадка в довольно обширной области после краха Наполеона, который, хотя и возродил имперский символ и добивался римского посвящения, все же оставался «сыном Великой революции», вирусу которой он помог распространиться в оставшихся государствах традиционной и аристократической Европы в результате смуты, произведенной его победоносными войнами. Создать плотину на пути судьбы последних времен было бы возможно благодаря Священному союзу. Меттерниха можно было бы назвать последним великим европейцем. [868] Никому, кроме него, не было под силу увидеть с такой дальновидной ясностью и охватить таким всеобъемлющим взглядом игру подрывных сил, как и единственный путь своевременно нейтрализовать их.

Меттерних видел все наиболее существенные моменты: революции не носят ни спонтанный, ни народный характер: это искусственный феномен, спровоцированный силами, осуществляющими ту же функцию и структуру в здоровом теле народа и государства, что и бактерия —в порождении заболевания в человеческом теле; возникший в свое время национализм служил лишь маской революции; революция является по существу международным событием, а отдельные революционные явления —лишь локальные и частные проявления одного подрывного потока глобальных размеров. Меттерних также весьма ясно видел сочетание различных степеней революции: либерализм и конституционализм неизбежно проложили путь демократии, которая в свою очередь прокладывает путь социализму, который в свою очередь прокладывает путь радикализму, и, в конце концов, коммунизму —вся либеральная революция третьего сословия была лишь инструментом для подготовки революции четвертого сословия, которой суждено неумолимо уничтожить представителей первой революции и их мира, как только она завершит свое предназначение авангарда, отвечающего за создание бреши. [869] Вот почему Меттерних видел безрассудство в соглашении с подрывными силами: если подашь им руку, вскоре они отхватят ее по локоть, а потом поглотят и все тело. Понимая революционный феномен в его единстве и сущности, Меттерних указал на единственное возможное противоядие: аналогичный наднациональный фронт всех традиционных государств и создание оборонительной и наступательной лиги всех монархов, являвшихся таковыми согласно божественному праву. Таким должен был стать Священный союз.

К сожалению, как материальные, так и духовные предпосылки для осуществления этой грандиозной идеи в полной мере отсутствовали. Вокруг Меттерниха было недостаточно людей и лидеров, способных выполнить такую задачу. Единство оборонительного фронта в политическом и общественном измерении было ясной и очевидной концепцией; не так ясна была идея реальной точки отсчета или миропомазания для этого союза, чтобы он действительно был священным. Уже в области религии не было единства, поскольку лига не ограничивалась католическими монархами, но включала в себя и протестантов, и православных; таким образом, этот альянс не имел даже прямой санкции католической церкви, глава которой никогда к нему не присоединялся. Преследовались в большей степени мирские и обусловленные ситуацией, нежели духовные цели. Но действительно необходимо было оживление духа Средневековья, более того —духа крестовых походов; не только карательные действия и военное вмешательство там, где на территории союза вспыхнуло революционное пламя, а, помимо сопутствующих мер этого рода, нечто вроде нового ордена тамплиеров —корпус людей, объединенных общей идеей и неумолимых в действии, которые могли бы дать каждой стране живое доказательство возвращения высшего человеческого типа—вместо придворных, завсегдатаев салонов, полицейских министров, осмотрительных церковников и дипломатов, занятых лишь нахождением «системы равновесия». В то же время удар нужно было наносить и на мировоззренческом плане. Но кто был представителем чистого традиционного духа, способным в то время искоренить очаги рационалистического, просветительского и сциентистского мировоззрения, являвшегося ферментом революции? Кто отрекся бы от культуры, которая, начиная с XVII века, была модной как раз среди придворных и аристократов? Кто был бы способен осмеять, а не заковать в кандалы, всех напускавших на себя романтический вид апостолов и мучеников «великих и благородных революционных идей» и «народной свободы»? Лишенная подлинной души и даже своего названия благодаря добровольному отречению Габсбургов, Священная Римская империя перестала существовать, а ее центр —Вена —стал известным в первую очередь как «город вальсов». Священный союз, обеспечив относительный мир и порядок в Европе, распался, а революционный национализм, разбивший прошлые политико-династические союзы, больше не имел препятствий на своем пути.

Решающими событиями последней эпохи стали Первая мировая война, русская революция и Вторая мировая война. В 1914-м году Центральные державы все еще являлись представителями феодальной и аристократической Европы в Западном мире, несмотря на бесспорные аспекты военного гегемонизма и некоторые подозрительные соглашения с капитализмом, особенно в Германии кайзера Вильгельма. Коалиция их противников определенно являлась коалицией третьего сословия против остаточных сил второго; это была коалиция национализмов и великих демократий, в большей или меньшей степени вдохновленная «бессмертными принципами» Французской революции, которую кое-кто хотел бы повторить на международном уровне, [870] и этот факт не предотвратил игр гуманистической и патриотической идеологии с алчностью и чувством превосходства. Как и в некоторых других случаях, Первая мировая война демонстрировала все черты конфликта не между государствами и нациями, а между идеологиями различных каст. Непосредственными и намеренными результатами этой войны стало разрушение германской монархии и католической Австрии; косвенными результатами стали коллапс царской империи, коммунистическая революция и установление в Европе общественно-политической ситуации, настолько хаотичной и противоречивой, что она включила в себя все предпосылки для нового пожара.

Этим новым пожаром стала Вторая мировая война. В этой войне идеологические порядки уже не были такими определенными, как в предыдущей. Германия и Италия, присвоившие авторитарные и антидемократические идеи и объединившиеся против левых сил, в первую очередь утверждали в этой войне права «наций, нуждающихся в жизненном пространстве», сражаясь против мировой плутократии, и почти объединились с марксизмом на международном уровне, наделяя войну, которую они вели, смыслом восстания четвертого сословия против великих демократий, в которых консолидировалась власть третьего сословия. Но в целом, особенно после вступления в конфликт Соединенных Штатов, господствующей идеологией стала та же, что сформировала и Первую мировую войну —крестовый поход демократических наций, направленный на «освобождение» людей, все еще порабощенных «отсталыми режимами». [871] С учетом новых политических расстановок последнему было предначертано быстро превратиться в простую видимость. В своем альянсе с советской Россией, необходимом для уничтожения держав Оси, и в своем упорстве в безрассудном радикализме демократические державы повторили ошибку тех, кто думает, что может безнаказанно и в собственных целях использовать подрывные силы, и тех, кто согласно фатальной логике игнорирует тот факт, что когда встречающиеся и сталкивающиеся силы представляют собой две разные степени упадка, в конце концов победит сила, соответствующая высшей степени. В реальности можно ясно увидеть, что с советской стороны «демократический крестовый поход» понимался только в качестве подготовительной стадии в глобальных планах коммунизма. Конец Второй мировой войны обозначил конец этому гибридному альянсу, а ее реальным исходом стало устранение Европы как субъекта мировой политики, уничтожение всех промежуточных форм и противостояние Америки и России как наднациональных представителей сил третьего и четвертого сословия соответственно.

В конечном итоге не имеет значения, каким будет исход финального вооруженного конфликта этих двух держав. Здесь действует своего рода детерминизм внутренней справедливости; в любом случае, так или иначе процесс достигнет конца. Третья мировая война в своем социальных последствиях, в конце концов, определит триумф четвертого сословия: или путем насилия, или при помощи «эволюции», или же в сочетании того и другого.

Но можно сказать больше. Сегодня в кругу политических держав, преследующих цель мирового господства, Россия и Америка предстают антагонистами. Но если рассмотреть суть господствующих мотивов обеих цивилизаций и критически всмотреться в их идеалы и прежде всего реальные преобразования, которым в них обеих, следуя центральной тенденции, подчинены все жизненные ценности и интересы, то между ними обнаружится сближение и сходство. Россия и Америка предстают двумя разными выражениями одной и той же вещи—как два пути, ведущих к формированию человеческого типа, являющегося последним выводом процессов, контролирующих развитие современного мира. Может быть небесполезно кратко заострить внимание на этом сходстве. Не только как политические державы, но и как «цивилизации» Россия и Америка кажутся двумя концами одних тисков, быстро сжимающихся с Востока и Запада вокруг ядра древней Европы с истощенной энергией и населением. Внешние конфликты, новые кризисы и разрушения станут лишь средством для решительного наступления всего многообразия явлений мира четвертого сословия.