4. Преодоление порога, возвращение домой

Мир божественный и мир человеческий противоположны друг другу, и их можно изобразить как нечто противоположное – как жизнь и смерть или как день и ночь. Герой решается отправиться из привычного нам мира во тьму; там он или добивается успеха, или же будет потерян для нас, попадает в заточение или подвергается опасности, и в этом случае его возвращение описывается как побег из этого иного мира. Тем не менее – и в этом заключается разгадка мифа и символа – на самом деле нет двух этих миров, а есть один. Царство богов – это забытое измерение нашего мира. Весь смысл приключений героя заключается в том, чтобы это измерение обнаружить. Ценности и различия, которым мы придавали значение в обыденной жизни, исчезают, когда ужасным образом собственное «я» сливается с тем, что раньше для него было абсолютно чуждо. Как и в сказаниях о великаншах-людоедках, страх потерять собственную индивидуальность ложится тяжким бременем на неподготовленные души, когда они переживают трансцендентный опыт. Но героическая душа смело вступает в это измерение – и обнаруживает там ведьм, ставших богинями, и драконов, превратившихся в сторожевых псов богов.

Но всегда обыденное бодрствующее сознание ощущает тревожащее душу несоответствие между мудростью, добытой в этом новом измерении, de profundis (из глубин. – Примеч. пер.), и привычным благоразумием, эффективным в обыденном мире. Поэтому происходит привычный разрыв между непривычными и новыми добродетелями и теми, которыми живет деградировавшее человечество. Мученическая смерть – удел святых. А у обывателей свои правила жизни, они не растут сами по себе, как полевые лилии; и Петр продолжает обнажать свой меч, как в Гефсиманском саду, чтобы встать на защиту творца и спасителя мира.[327] Добытые в трансцендентном мире благословенные дары вскоре подвергаются рационализации и распадаются на части, и вот уже нужен новый герой, которому пора вновь обновлять мир.

Но как же вновь научить тому, чему уже верно учили, но что было неверно понято тысячи раз на протяжении тысячелетий благоразумного недомыслия человечества? В этом и заключается последний труднейший подвиг героя. Как перевести на язык обыденного мира света не поддающиеся переводу на человеческий язык откровения тьмы? Как представить на двухмерной поверхности трехмерную форму или в трехмерном образе – многомерный смысл? Как перевести на язык «да» и «нет» истины, которые разлетаются, как осколки, и становятся бессмысленными при каждой попытке определить их через пары противоположностей? Как передать людям, привыкшим полагаться исключительно на свои чувства, послание пустоты, из которой родится все живое?

Многочисленные неудачи доказывают, как трудно перешагнуть этот жизнеутверждающий порог. Первая проблема возвращающегося героя состоит в том, чтобы, пережив спасительные для души видения, по завершении своего пути принять как данность все обыденные радости и печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем же возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, погруженных в собственные страсти? Подобно тому, как сновидения, исполненные глубокого смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми и никчемными, так и поэт, и пророк могут показаться недоумками с точки зрения здравого смысла. Проще всего уступить мир людей дьяволу, а самому удалиться в божественную пещеру, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой-либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступления (натянув перед входом нить-сименаву), то придется воплотить вечность во времени и осознать ее в новом качестве.

История о Рип ван Винкле – это пример подобной незавидной участи возвращающегося героя. Рип отправился в таинственную страну неосознанно, как и все мы каждую ночь, когда отходим ко сну. В глубоком сне, утверждают индусы, самость нерушима и блаженна; и поэтому глубокий сон называется состоянием познания.[328] Но, хотя эти ежевечерние погружения во тьму, как в источник, освежают и укрепляют нас, они не меняют саму нашу жизнь; подобно Рипу, мы возвращаемся, не имея ничего в подтверждение наших переживаний, кроме отросшей бороды.

Он осмотрелся, чтобы отыскать свое ружье, но вместо нового, отлично смазанного дробовика нашел рядом с собою какой-то ветхий самопал, ствол которого был изъеден ржавчиною, замок отвалился, а ложе было источено червями. Поднявшись на ноги, он почувствовал ломоту в суставах и заметил, что ему недостает былой легкости и подвижности… Подходя к деревне, Рип повстречал несколько человек, но среди них никого, кто был бы ему знаком; это несколько удивило его, ибо он думал, что у себя в округе знает всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они, как один, удивленно таращили на Рипа глаза и всякий раз, взглянув на него, неизменно хватались за подбородок. Видя постоянное повторение этого жеста, Рип невольно последовал их примеру и, к своему удивлению, обнаружил, что у него выросла борода длиной в добрый фут!.. Рип начал подумывать, уж не попал ли он, и весь окружающий мир, под власть какого-то колдовства…

Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавое-прержавое ружье, чуднбя одежда и целая толпа женщин и ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекли внимание людей, обсуждавших политику в трактире. Они обступили его и с огромным любопытством стали разглядывать с головы до ног и с ног до головы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать. Рип недоуменно уставился на него. Не успел он опомниться, как какой-то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: «Кто же вы – федералист, демократ?» Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за ним какой-то недоверчивый и самодовольный пожилой джентльмен в треуголке с острыми концами пробился к нему сквозь толпу, расталкивая всех и слева и справа локтями, и остановился перед Рипом ван Винклем, уперев одну руку в бок, опираясь другою на трость и проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом и острием своей треуголки, он строго спросил, на каком основании тот явился на выборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли он поднять в деревне мятеж?

«Помилуйте, джентльмены! – воскликнул Рип, окончательно сбитый с толку. – Я человек бедный и мирный, уроженец здешних мест и верный подданный своего короля, да благословит его бог!»

Тут поднялся отчаянный шум: «Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!» Самодовольный человек в треуголке с превеликим трудом восстановил наконец порядок.[329]

Еще более печальная история, чем та, что приключилась с Рипом, это рассказ о том, что произошло с ирландским героем Ойсином, когда после долгого пребывания у дочери короля Страны Юности он вернулся домой. Ойсин, в отличие от несчастного Рипа, бодрствовал в чудесной стране. Он сознательно (в бодрствующем состоянии) спустился в царство бессознательного (в глубокий сон) и, вернувшись в обыденный мир, не утратил ценности пережитого во сне, когда проснулся. Он изменился. Свершилось то, чего он хотел, но именно поэтому на пути домой ему выпали куда более серьезные опасности. Так как вся его личность теперь соответствовала силам и формам измерения, где времени не существовало, то силы и формы времени сокрушительно обрушились на него.

Однажды, когда Ойсин, сын Финна Маккула, охотился вместе со своими людьми в лесах Ирландии, к нему подошла дочь короля Страны Юности. Люди Ойсина ушли далеко вперед с добычей, а с хозяином остались лишь три собаки. Перед ним появилось загадочное существо с телом прекрасной женщины, но головой свиньи. Она сказала ему, что голова ее такова из-за колдовства друидов, и пообещала, что все изменится в ту же минуту, как он женится на ней. «Если это действительно так, то быть по сему, – ответил он, – и если брак со мной освободит тебя от колдовства, то я не позволю, чтобы ты и дальше жила со свиной головой».

И тут же свиная голова исчезла, а они вместе отправились в Тир-на-н-Ог, Страну Юности. Ойсин правил там как король много счастливых лет. Но однажды он подумал и сказал своей необыкновенной супруге:

«Хотелось бы мне сегодня побывать в Ирландии и повидаться с отцом и его людьми».

«Если ты уйдешь, – ответила жена, – и ступишь ногой на землю Ирландии, то больше никогда не вернешься сюда, ко мне, и станешь слепым стариком. Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты здесь?».

«Примерно три года», – ответил Ойсин. «Прошло триста лет, – сказала она, – с тех пор, как ты пришел со мной в это царство. Если тебе необходимо вернуться в Ирландию, я дам тебе белого коня, который понесет тебя; но если ты сойдешь с него или коснешься своей ногой земли Ирландии, в ту же минуту конь вернется, а ты останешься там, где он бросит тебя, дряхлым стариком».

«Не тревожься, я вернусь, – сказал Ойсин. – Разве нет у меня причины вернуться? Но я должен еще раз увидеть отца, своего сына и своих друзей в Ирландии; я должен хоть один лишь раз взглянуть на них».

Она приготовила Ойсину коня и сказала: «Этот конь понесет тебя, куда бы ты ни пожелал».

Ойсин нигде не останавливался, пока конь не ступил на землю Ирландии, и продолжал скакать дальше, пока не добрался до Нок-Патрика в Манстере, где он увидел мужчину, пасшего коров. В поле, где паслись коровы, лежал широкий плоский камень.

«Не мог бы ты подойти сюда, – сказал Ойсин пастуху, – и перевернуть этот камень?».

«Конечно же, нет, – ответил пастух, – ибо я не смогу поднять его, как не смогут и двадцать человек, таких как я».

Ойсин подъехал к камню и, протянув руку вниз, ухватился за него и перевернул. Под камнем лежал великий рог фениан борабу, который закручивался, как морская раковина. По закону тех мест, если кто-нибудь из фениан Ирландии подует в рог борабу, тут же соберутся другие из их рода, в какой бы части страны они в это время ни были.

Фенианами прозывались гиганты из рода Финна Маккула. Ойсин, сын Финна Маккула, был один из них. Но прошли их дни, и теперь в Ирландии гигантов старых дней уж не встретишь. Такие старинные легенды о гигантах рассказывают везде, например миф о царе Мучукунде. Можно также сравнить эти легенды с мифами об иудейских патриархах, Адам прожил девятьсот тридцать лет, Сет девятьсот двенадцать, Энос – девятьсот пять, и так далее, и так далее…[330]

«Не подашь ли ты мне этот рог?» – спросил Ойсин пастуха. «Нет, – ответил пастух, – ибо ни я, ни много больше таких, как я, не смогут поднять его с земли». Услышав это, Ойсин приблизился к рогу и, протянув руку вниз, взялся за него; но он был так нетерпелив в своем желании подуть в него, что все забыл и, соскользнул с коня, так что одной ногой коснулся земли. В ту же секунду конь исчез, а Ойсин остался лежать на земле слепым стариком».[331]

Один год пребывания в раю, равный сотне лет земного существования, – это хорошо известная в мифологии тема. Полный круг в одно столетие означает все время целиком. Подобным же образом триста шестьдесят градусов круга означают целостность; соответственно древнеиндийские Пураны приравнивают один год жизни богов к тремстам шестидесяти годам жизни человека. С точки зрения обитателей Олимпа земная история катится эра за эрой, постоянно обнаруживая гармоничную форму целостного круга. И, где люди видят только перемены и смерть, благословенные наблюдают неизменную форму, мир, не ведающий конца. Но сейчас проблема заключается в том, чтобы сохранить эту космическую точку зрения перед лицом осязаемых земных страданий и радостей. Вкус плодов временного знания переносит дух от сосредоточенности в центре вечности к периферийному кризису текущего момента. Равновесие совершенства утеряно, душа приходит в смятение, и герой терпит поражение.

Идея «изолирующей» лошади героя, которая оберегает его от непосредственного соприкосновения с землей, давая ему возможность перемещаться в мире людей, – это яркий пример спасительной предосторожности, к которой обычно прибегают носители сверхъестественной силы. Например, Монтесума, император ацтеков, никогда не ступал ногой на землю, его всегда носили на своих плечах вельможи, и если он где-либо опускался на землю, то предварительно перед ним расстилали богатую ткань, чтобы он мог ступать по ней. Внутри своего дворца царь Персии ходил по коврам, на которые больше никто не имел права ступить, за пределами дворца его никто не видел на ногах, а лишь в колеснице или верхом на лошади. Раньше ни цари Уганды, ни их матери, ни их жены царицы не могли ходить пешком за пределами своего просторного огороженного со всех сторон жилища. Всякий раз, когда им нужно было выйти наружу, их несли на своих плечах мужчины из рода Буйвола, несколько из них всегда сопровождали каждую из этих царственных особ в дороге и по очереди несли эту ношу. Царь сидел верхом на шее носильщика, закинув ноги ему на плечи и засунув ступни ему в подмышки. Когда один из этих царских носильщиков уставал, то передавал царя на плечи другого мужчины, не допуская, чтобы ноги царя коснулись земли.[332]

Джеймс Джордж Фрэзер следующим образом, весьма выразительно, объясняет, почему повсюду на Земле божественная особа не могла касаться земли своей ногой.

По-видимому, святость, магические силы, табу или как бы мы ни называли это таинственное качество, присущее, как предполагается, священным или неприкосновенным особам, представляется примитивному мыслителю как физическая субстанция или флюид, которыми заряжен священный человек так же, как лейденская банка заряжена электричеством, и подобно тому, как электричество в банке может разрядиться при контакте с хорошим проводником, так и святость или магическая сила человека могут разрядиться и быть утрачены при контакте с землей, которая по этой теории служит прекрасным проводником для магического флюида. Поэтому, чтобы не дать заряду уйти попусту, необходимо тщательно оберегать священную или неприкасаемую особу от контакта с землей, в терминах электричества, она должна быть изолирована, чтобы не лишиться своей драгоценной субстанции или флюида, которыми она, подобно кубку, наполнена до краев. Во многих случаях, очевидно, человека, охраняемого табу, рекомендуется оберегать не только ради него самого, но также и ради других членов племени, так как сила, заключенная в святости, представляет собой нечто вроде мощной взрывчатки, которая может сдетонировать при малейшем прикосновении, то в интересах общей безопасности необходимо держать ее в жестких рамках, чтобы, вырвавшись наружу, она ничего не взорвала, не разрушила и не причинила вреда чему-либо, с чем она придет в соприкосновение.[333]

Несомненно, существует психологическое оправдание такой предосторожности. Англичанин, который переодевается к обеду в джунглях Нигерии, чувствует, что в его действиях есть смысл. Молодой художник, носящий бакенбарды, войдя в холл «Ритца», охотно объяснит причины своей эксцентричности. По римскому воротнику мы узнаем проповедника. Монахиня XX столетия носит рясу. Обручальное кольцо замужней женщины до некоторой степени защищает свою хозяйку.

В рассказах Сомерсета Моэма описываются метаморфозы, которые происходят с «носителями бремени белого человека» (то есть англичанами-колонистами за рубежом, вне пределов своей родины, метафора, впервые прозвучавшая в пафосном и ироничном стихотворении Редъярда Киплинга The White Man’s Burden. – Примеч. пер.), которые перестали надевать к ужину смокинг. Во многих народных песнях поется о том, как раскалывается кольцо и от этого происходят всяческие несчастья. О похожих случаях повествуют и мифы – например, собранные Овидием в его знаменитом сборнике «Метаморфозы», где снова и снова нам рассказывают о потрясающих изменениях, которые случаются, когда изоляция между центром высоко концентрированной силы и слабым силовым полем окружающего мира без должных предосторожностей внезапно разрушается. В сказочном фольклоре кельтов и германцев гном или эльф, застигнутый рассветом вне дома, немедленно превращается в палку или камень.

Возвращающийся домой герой в конце своего приключения должен встретиться с миром лицом к лицу. Рип ван Винкль так и не узнал, что с ним случилось, его возвращение превратилось в фарс. Ойсин знал об этом, но отвлекся и поэтому потерпел неудачу. Более всего посчастливилось Камар-аз-Заману. Он наяву пережил блаженство глубокого сна и в своем невероятном приключении обрел такой убедительный талисман, что, вернувшись с ним, смог сохранить веру в себя перед лицом всех отрезвляющих разочарований.

Пока он спал в своей башне, два джинна, Дахнаш и Маймуна, перенесли к нему из далекого Китая дочь Владыки Островов и Морей и Семи Дворцов. Ее звали принцесса Будур. Положив спящую девушку рядом с персидским принцем в ту же кровать, джинны открыли их лица и увидели, что они похожи, как близнецы. «О моя госпожа, – воскликнул Дахнаш, – клянусь Аллахом, моя возлюбленная прекраснее». Но Маймуна, любившая Камар-аз-Замана, возразила: «Неправда, мой прекраснее». После чего они начали спорить, приводя доводы и контрдоводы до тех пор, пока Дахнаш наконец не предложил поискать кого-нибудь, кто бы беспристрастно рассудил их.

Маймуна топнула ногой и тут же из-под земли появился слепой на один глаз ифрит, горбатый, с покрытой паршой кожей и перекошенными глазницами; на его голове было семь рогов; четыре пряди волос ниспадали до пят; руки у него были как вилы, а ноги – как мачты; ногти его были подобны когтям льва, а ступни – копытам дикого осла. Чудовище почтительно поцеловало землю перед Маймуной и спросило, что ей угодно. Услышав, что должен выразить свое мнение о молодых людях, так близко лежащих на кровати, так что рука одного обнимала шею другого, ифрит долгое время смотрел на них, восхищаясь их очарованием, затем повернулся к Маймуне и Дахнашу и объявил свое решение.

«Клянусь Аллахом, если вы хотите услышать правду, – сказал он, – эти двое равной красоты. Я не могу сделать выбор между ними еще и потому, что это мужчина и женщина. Но у меня возникла другая идея. Давайте по очереди разбудим их, так чтобы другой об этом не знал, и того из них, кто будет больше очарован, можно признать менее прекрасным».

На том и порешили. Дахнаш превратился в блоху и укусил Камар-аз-Замана в шею. Очнувшись ото сна, юноша потер укушенное место, сильно почесал его из-за жгучего зуда и между тем немного повернулся набок. Он увидел, что рядом с ним лежит кто-то, чье дыхание слаще мускуса, а кожа – нежнее крема. Он удивился, присмотрелся к тому, кто был рядом с ним, и увидел, что это девушка, подобная жемчужине или сияющему солнцу, подобная куполу, осеняющему прекрасно возведенную стену.

Камар-аз-Заман попытался разбудить ее, но Дахнаш сделал сон девушки глубже. Юноша потряс ее. «О моя любимая, проснись и взгляни на меня», – сказал он. Но та даже не пошевельнулась. Камар-аз-Заман принял Будур за ту, на ком хотел женить его отец, и воспылал желанием. Но испугался, что его родитель мог наблюдать за ним, притаившись где-то в комнате, поэтому сдержался и ограничился тем, что снял с мизинца девушки перстень с печатью и надел его на свой палец. После чего ифриты наслали на него сон.

Будур же повела себя иначе, чем Камар-аз-Заман. Она не предполагала и не боялась, что кто-нибудь наблюдает за ней. Кроме того, Маймуна, которая разбудила ее, со своим женским коварством высоко взобралась по ее ноге и сильно укусила в то место, что пылает жаром. Прекрасная, благородная, восхитительная Будур, увидев рядом с собой мужчину и обнаружив, что он уже взял ее кольцо, будучи не в силах ни разбудить его, ни представить, что он сделал с ней, охваченная любовью, возбужденная откровенной близостью его плоти, потеряла всякий контроль и дошла до высшей точки откровенной страсти.

Вожделение жгло ее, ибо желание женщин намного сильнее желания мужчин, и она устыдилась своего собственного бесстыдства. Затем она сняла с пальца юноши его перстень с печатью и надела на свой палец, вместо того кольца, что взял он, поцеловала его в губы, поцеловала его руки и не оставила ни одного места на нем, не поцеловав его; после чего прижала его к своей груди, обняла, положив одну руку ему на шею, а другую в подмышку, и так прильнув к нему, она заснула.

Таким образом, Дахнаш проиграл спор. Будур вернули в Китай. На следующее утро, когда молодые люди проснулись, разделенные целым азиатским континентом, они стали глядеть по сторонам, но никого не находили рядом с собой. Они призывали своих придворных, колотили их и крушили все вокруг себя, совершенно обезумев. Камар-аз-Заман слег в изнеможении, его отец, царь, сел у него в изголовье, плача и рыдая над ним, не оставляя его ни днем ни ночью, а принцессу Будур пришлось приковать железной цепью за шею к одному из окон ее дворца.[334]

Встреча и расставание, сопровождаемые дикой страстью, типичны для любовных мук. Ибо когда сердце стремится к суженому, не внемля увещеваниям, велики и мучения, и опасности. Но здесь в события вмешиваются силы, неподвластные обыденному разуму. Плоды тех событий, которые стали происходить в самых отдаленных уголках мира, постепенно сближаются и происходят чудесные совпадения, благодаря которым неизбежное свершится. Кольцо – это талисман, которое осталось от встречи одной части души с другой в том месте, где к герою возвращаются воспоминания, и оно означает, что сердцу дано было осознать там то, что упустил Рип ван Винкль, и бодрствующий ум не противопоставляет реальность высшего мира реальности повседневности. Это знак того, что теперь герой должен два мира воссоединить.

А затем в истории о Камар-аз-Замане нам долго рассказывают о том, как медленно и чудесно осуществляется судьба, которую пробудили к жизни. Судьба дается не каждому, а лишь герою, который погрузился в бездну, чтобы соприкоснуться с ней, и вынырнул снова – обрученный с нею кольцом.