[а) Положение о непроизводительности капитала как необходимый вывод из теории Рикардо]

[а) Положение о непроизводительности капитала как необходимый вывод из теории Рикардо]

В брошюре «Labour Defended against the Claims of Capital; or, the Unproductiveness of Capital Proved» автор, как это выражено уже в заглавии, хочет доказать «непроизводительность капитала».

Рикардо нигде не утверждает, что капитал производителен в смысле производства стоимости. Капитал, по Рикардо, присоединяет к продукту только свою собственную стоимость, а его собственная стоимость зависит от рабочего времени, требующегося для его воспроизводства. Стоимостью он обладает лишь как «накопленный труд» (точнее, как [864] овеществленный труд), и только эту свою стоимость он присоединяет к тому продукту, в который он входит. Правда, в связи с вопросом об общей норме прибыли Рикардо впадает в непоследовательность. Но это как раз и есть то противоречие, на котором его поймали его противники.

Что же касается производительности капитала в смысле производства потребительной стоимости, то у Смита, Рикардо и т. д. — вообще у политико-экономов — она означает только то, что продукты прежних полезных работ снова служат средствами производства: предметом труда, орудием труда и жизненными средствами для рабочего. Объективные условия труда выступают не в качестве простых предметов природы, как это имеет место в первобытном состоянии (в качестве простых предметов природы они никогда не бывают капиталом), а в качестве предметов природы, уже преобразованных человеческой деятельностью. Но в этом смысле слово «капитал» совершенно излишне и ничего не говорит. Пшеница кормит не потому, что она есть капитал, а потому, что она есть пшеница. Потребительная стоимость шерсти присуща ей как шерсти, а не как капиталу. Точно так же и действие паровой машины не имеет ничего общего с ее бытием как капитала. Она оказывала бы точно такую же услугу, если бы она не была «капиталом» и принадлежала не фабриканту, а рабочим. В действительном процессе труда все эти вещи оказывают услуги благодаря тому отношению, какое они, как потребительные стоимости, имеют к прилагаемому к ним труду, а не как меновые стоимости и тем более не как-капитал. То, что они здесь оказываются производительными, или, точнее, то, что производительность труда осуществляется в них как в своей материи [Stoff], коренится в их свойстве быть объективными условиями действительного труда, а не в их общественном бытии в качестве самостоятельно противостоящих рабочему, отчужденных от него условий, в качестве воплощенного в капиталисте господина над живым трудом. Они здесь потребляются и применяются как богатство, по верному замечанию Гопкинса[95] (не нашего Годскина), а не как «чистое» богатство, как продукт, а не как «чистый» продукт. Правда, в голове политико-эконома определенная общественная форма этих вещей в их отношении к труду и их реальная характеристика как моментов процесса труда так же переплетаются и так же неразрывно срослись одна с другой, как и в голове капиталиста. Тем не менее, как только политико-экономы приступают к анализу процесса труда, они вынуждены совершенно отказаться от выражения «капитал» и говорить о материале труда, средствах труда и жизненных средствах. Но в этой характеристике продукта как материала, орудия и жизненных средств для рабочего выражено только их отношение, как предметных условий, к труду; самый труд выступает здесь как господствующая над ними деятельность. В этом нет абсолютно ничего от отношения между трудом и капиталом, а имеется лишь отношение человеческой целесообразной деятельности к ее собственным продуктам в процессе воспроизводства. Они не перестают быть ни продуктами труда, ни просто такими предметами, которыми труд свободно распоряжается. Они выражают лишь то отношение, в рамках которого труд присваивает себе созданный им самим — по крайней мере, созданный в этой форме — предметный мир; но они отнюдь не выражают никакого иного господства этих вещей над трудом, кроме того обстоятельства, что деятельность должна сообразоваться со своим материалом, — ведь в противном случае она не была бы целесообразной деятельностью, трудом.

О производительности капитала можно говорить лишь постольку, поскольку капитал рассматривается как выражение определенного общественного отношения производства. А когда капитал рассматривается таким образом, то сейчас же обнаруживается исторически преходящий характер этого отношения, всеобщее познание которого несовместимо с его дальнейшим существованием и которое само создает средства для своего уничтожения.

Но политико-экономы не рассматривают капитал как такое отношение, так как они не смеют признать его относительный характер, да и не понимают последнего; напротив, они лишь дают теоретическое выражение способу представления практиков, находящихся в плену у капиталистического производства, которое господствует над этими практиками и в котором они заинтересованы.

В своей полемике [против буржуазной политической экономии] Годскин сам исходит из ограниченного способа представления политико-экономов. Поскольку политико-экономы изображают капитал как вечное отношение производства, они сводят его к тем общим отношениям труда к его материальным условиям, которые общи всякому способу производства и не содержат ничего от специфического характера капитала. В той мере, в какой у них капитал рассматривается как создающий «стоимость», лучшие из них — и [в особенности] Рикардо — признают, что он не создает иной стоимости, кроме той, какую он получил раньше и получает постоянно от труда, так как содержащаяся в каком-либо продукте стоимость определяется рабочим временем, необходимым для его воспроизводства, т. е. тем, что собой представляет продукт как результат живого, теперешнего, а не прошлого труда. И производительность труда, как подчеркивает Рикардо, проявляет свой рост как раз в постоянном обесценении продукта прошлого труда. С другой стороны, политико-экономы постоянно смешивают ту определенную специфическую форму, в которой эти вещи являются капиталом, с их свойствами как вещей и как простых моментов всякого процесса труда. Ту мистификацию, которая содержится в капитале как «применителе труда» [employer of labour][96], они не объясняют и ограничиваются только тем, что постоянно бессознательно высказывают ее как нечто неотделимое от его, капитала, вещного характера.

[867][97] Первый памфлет^{90}, делая правильный вывод из теории Рикардо, сводит прибавочную стоимость к прибавочному труду. Это делается в противоположность тем противникам и последователям Рикардо, которые цепляются за его смешение прибавочной стоимости и прибыли.

Второй памфлет^{91}, в противоположность тем же противникам и последователям Рикардо, точнее определяет относительную прибавочную стоимость, зависящую от степени развития производительной силы труда. Рикардо говорил то же самое, но он избегает того вывода, который делает Рейвнстон: увеличение производительной силы труда увеличивает только чужое, господствующее над трудом богатство, капитал.

Наконец, третий памфлет^{92} формулирует то общее положение, которое является необходимым следствием рикардовской трактовки вопроса: капитал непроизводителен. Это направлено против Торренса, Мальтуса и других, которые, — развивая дальше одну сторону учения Рикардо, — превращают его положение «труд есть творец стоимости» в противоположное положение «капитал есть творец стоимости». Вместе с тем здесь ведется полемика против положения об абсолютной зависимости труда от наличной массы капитала как условия существования труда, — положения, которое проходит красной нитью от Смита до Мальтуса и особенно у последнего (а также у Джемса Милля) возводится в абсолютную догму.

Первый памфлет приходит в конце концов к тезису:

«Богатство есть такое время, которым можно свободно располагать, и ничего больше»^{93}.