4. Две концепции развития и значение критики Лениным «новометафизического» метода

4. Две концепции развития и значение критики Лениным «новометафизического» метода

Называя диалектику самым глубоким и всесторонним учением о развитии, Ленин предостерегал против всяких подделок под диалектику и отождествления ее с другими концепциями развития, далекими от науки. С этим связана его постановка вопроса о двух концепциях развития, приобретающая особенно большое значение в наши дни. Сейчас невозможно рассуждать о диалектике, не принимая во внимание ленинское различение и противопоставление двух противоположных в своей сущности концепций развития.

Дело в том, как указывает Ленин, что в XX в. (да и в конце XIX в.) с принципом развития «согласны все». Эти слова проливают свет на новые условия, в которых марксистам пришлось развивать диалектику после Маркса и Энгельса.

Философия диалектического материализма показала всю несостоятельность метафизического способа мышления. Развитие естествознания решительно опрокинуло и дискредитировало представления о природе как неподвижной и застывшей сущности. К такому же пониманию неумолимо приводил реальный ход человеческой истории, доказывающей, что нет и не может быть неизменных, окостеневших форм общественной жизни. К концу XIX в. и началу XX в., таким образом, создалось положение, которое Ленин справедливо охарактеризовал вышеприведенными словами о всеобщем согласии с принципом развития.

Но именно потому, что в наступившее время невозможно уже открыто выступать с защитой метафизического понимания действительности и так или иначе приходится соглашаться с точкой зрения развития, нужно осторожно оценивать всякого рода такое «согласие». Это и имел в виду Ленин, когда отмечал: да, все сейчас признают развитие, но нередко это «поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское „согласие“ есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину» (2, т. 29, стр. 229).

Не только сама диалектика – как и диалектический материализм в целом – с новыми открытиями науки, с изменением общественных условий приобретает новый, более развитый и конкретный вид. Антинаучные теории и взгляды также в новых условиях получают «новый вид» с той лишь разницей, что этот «новый вид» означает попытку приспособиться к свежим веяниям, «закамуфлировать» себя с целью сохранить ядро старых, отживших взглядов. Так, в конце XIX в. и в XX в. возник «новометафизический» способ мышления и подхода к действительности. Его характерная черта – «согласие» с принципом развития, но согласие, как говорил Ленин, ради удушения и опошления истины.

Сущность этого «новометафизического» метода состоит в том, что развитие понимается как чисто эволюционный процесс, без качественных скачков и переходов; «революционные» скачки признаются как изолированные, неподготовленные, случайные моменты в истории, причем полностью искажается смысл социальных революций; внутренние противоречия сводятся к внешним механическим взаимодействиям различных сторон и отрицается главное: решающая роль внутренних противоречий как источника и движущей силы развития.

Выше были приведены слова Ленина о диалектике как учении о развитии в «свободном от односторонности виде». Теперь мы можем подчеркнуть, что эти слова были направлены против «новометафизического» признания и понимания развития.

В свое время большое влияние на распространение подобных теорий развития оказала философия Г. Спенсера, точку зрения которого П. Лафарг метко охарактеризовал как «лавочный эволюционизм». Революцию Спенсер называл «дезинтеграцией» общества, противоестественным разрывом общественных связей. Но особенно широкое развитие они получили с конца XIX в. и начала XX в.

Необходимо отметить, что наряду с теориями, изображающими развитие как чисто количественный процесс изменения каких-то готовых и неизменных элементов, в течение XX в. возникали и другие взгляды на процесс развития, не отрицающие его скачкообразности, качественных изменений состояния существующего. Но и эти взгляды (скажем, концепция эмерджентной эволюции) не выходят за пределы метафизических представлений, поскольку они не могут быть выражением объективной закономерности процесса качественных изменений, взаимосвязи количественных и качественных компонентов развития. Это же можно сказать и о различных теориях, характерных для представителей философии жизни. В их основе лежит идеалистическое представление о развитии как «творческой эволюции», порождаемой особым мистическим «жизненным порывом» (?lan vital Бергсона), не поддающимся рациональному познанию и постигаемым иррациональной способностью к интуиции.

Одно из характерных проявлений «новометафизической» концепции развития в современном естествознании состоит в возрождении элементов механицизма. Гносеологически это в значительной степени объясняется успехами науки. Как часто бывает, достижения науки имеют и свою теневую сторону. Так, достижения физики, этой ведущей отрасли современного естествознания, имеют огромное значение для исследования высших форм движения, таких, как жизнь, материальная структура клеток, наследственность и т.п. Сейчас без физико-химических, биохимических, а также и математических методов изучения живого невозможно двигаться вперед в этой области. Но успехи на этом пути порождают мысль, что жизнь есть, собственно, не что иное, как чисто физико-химический процесс, который может быть без остатка сведен к низшим формам движения. В развитии природы тем самым отрицается переход в высшее качество, скачки и т.д. Такие же представления рождаются и из успехов кибернетики, также играющей выдающуюся роль в исследовании живого, физиологической структуры высшей нервной деятельности и ряде других сфер современного научного познания.

Особенно метко охватывает ленинская характеристика «новометафизической» концепции развития господствующую тенденцию буржуазной философии в ее попытках объяснить современные процессы общественной жизни. Она имеет актуальное значение и для оценки новейших реформистских, ревизионистских и других псевдосоциалистических теорий.

Собственно сама постановка вопроса Лениным о двух концепциях развития и коренном отличии диалектического понимания от метафизического явилась в значительной мере результатом его борьбы против извращений марксистской теории общественного развития. Начиная с первых шагов своей деятельности в борьбе против либерального народничества, «легального марксизма», «экономизма», затем против меньшевиков, каутскианцев и прочих ревизионистов, Ленин развенчивал метафизическое понимание развития и разрабатывал диалектическую концепцию[4].

В первых своих выступлениях, направленных против либерального народничества, Ленин подвергает критике мещанский реформизм его представителей, их боязнь видеть реальные противоречия развития, «настаивание на мелких, мещанских реформах в связи с абсолютным непониманием классовой борьбы» (2, т. 1, стр. 378).

Критикуя «критика» народников Струве и его «легальный марксизм», Ленин показывает, что нельзя говорить о развитии вообще (в данном случае развитии капитализма в России), не вскрывая внутренних противоречий и антагонизмов этого развития, не выявляя, из борьбы каких классов складывается это развитие, и т.д.

Позже, когда народники и «легальные марксисты» были разбиты, Ленин ведет борьбу против реформистских теорий внутри рабочего движения, против мелкобуржуазного понимания развития общества как плавного, плоскоэволюционного процесса, без решительной борьбы, без революционных потрясений. В философском аспекте политическая программа «экономизма», а затем меньшевизма была воплощением метафизической концепции развития. В 1908 г. Ленин пишет свою известную статью «Марксизм и ревизионизм», в которой дает характеристику ревизионистским и реформистским концепциям развития; ревизионисты, писал он, заменяют «„хитрую“ (и революционную) диалектику „простой“ (и спокойной) „эволюцией“» (2, т. 17, стр. 19).

В период первой мировой войны и после нее Ленин критикует оппортунизм К. Каутского и других вождей II Интернационала, их реформистскую мелкотравчатость, боязнь революционных скачков в развитии общества, затушевывание и сглаживание вопиющих противоречий буржуазного общества, замену классовой борьбы проповедью классового мира и т.д.

Не может быть сомнения, что, когда Ленин в 1914 г. писал свою статью «Карл Маркс», он дал философское обобщение борьбы революционного марксизма против ходячих идей развития, опять-таки акцентируя внимание на отличии диалектического понимания развития от «новометафизического».

«В наше время, – писал он, – идея развития, эволюции, вошла почти всецело в общественное сознание, но иными путями, не через философию Гегеля. Однако эта идея в той формулировке, которую дали Маркс и Энгельс, опираясь на Гегеля, гораздо более всестороння, гораздо богаче содержанием, чем ходячая идея эволюции» (2, т. 26, стр. 55).

Ленин дает в этой статье в концентрированной форме хорошо известную с тех пор характеристику научной, диалектической теории развития в отличие от метафизической. С этой характеристикой перекликаются известные мысли Ленина по этому же вопросу, высказанные в фрагменте «К вопросу о диалектике», написанном примерно в тот же период. Здесь, конкретизируя сущность диалектической концепции развития, Ленин выделяет два наиболее важных момента: (1) развитие включает в себя момент скачка, скачкообразного перехода из старого качественного состояния в новое и (2) источник развития, изменения находится во внутренних противоречиях вещей, явлений. Определяющее значение при этом придается, как известно, последнему моменту.

Эти ленинские положения имеют исключительно важное значение для понимания истинного смысла материалистической диалектики. Они дают безошибочный критерий, с помощью которого можно и нужно отличать действительно научную теорию развития от плоскоэволюционных и различных мнимодиалектических взглядов на развитие.

Насколько актуален этот ленинский подход к вопросу о развитии, свидетельствует современная идейно-философская борьба в мире.

Динамизм нашей эпохи не имеет прецедентов в человеческой истории. Современный мир меняется все нарастающими темпами. Более одной трети земного шара освободилось из-под власти капитализма и строит жизнь на новых, социалистических и коммунистических началах. Словно под воздействием могучих подземных толчков разваливаются остатки колониальной системы империализма, открылись новые перспективы развития угнетенных ранее народов. В самих капиталистических странах развертывается борьба пролетариата и всех прогрессивных сил общества против владычества монополий и всех сил реакции. Наступило колоссальное ускорение исторического процесса, которое предвидел Ленин.

В этих условиях не признавать развитие невозможно. И идеологи буржуазии, приспосабливаясь к велениям времени, вынуждены говорить, что современное общество находится в состоянии развития, перехода к каким-то «новым» формам. Но не требуется особого труда, чтобы понять, что развитие они стремятся трактовать в конечном счете в духе «совершенствования» капиталистического строя, его движения к более «высоким» формам, к «постиндустриальному обществу», в котором не будет никаких социальных конфликтов. Такая тенденция является в целом господствующей среди буржуазных идеологов, выступающих с различными концепциями развития и социальных изменений. В этом же русле находятся реформистские и ревизионистские концепции, фальсифицирующие диалектическую теорию развития, подменяющие диалектику вульгарно-эволюционистской теорией развития без скачков, без революций, без борьбы противоположностей.

В целях обоснования подобных концепций их авторы используют – и далее абсолютизируют – некоторые новые черты и процессы, действительно свойственные современному капитализму. Нынешний этап в истории капитализма характеризуется небывалым усилением тех процессов, которые теоретически предвидели еще Маркс и Энгельс и в конкретной форме глубоко обобщил Ленин в своих трудах об империализме. Это процессы интенсивной концентрации капитала, роста монополий и возникновения их новых форм, «огосударствления» капитала, т.е. его развитие в сторону государственно-монополистического капитализма, сосредоточения в руках буржуазного государства могущественных экономических ресурсов, позволяющих осуществлять в широких масштабах государственное регулирование экономики. Все это происходит на базе грандиозной революции в технике производства с использованием высших достижений современной науки.

Объективно все эти процессы представляют дальнейший рост материальных предпосылок для возникновения нового, социалистического строя, ибо в возрастании общественного характера производства находит свое выражение историческая необходимость уничтожения отношений, основанных на частной собственности. Даже некоторые далекие от коммунизма философы вынуждены признать, что социализм – основная черта нашего века.

Но, будучи вынуждены признавать социализм как знамение времени, буржуазные философы всеми силами воюют против научного социализма. Все их усилия направлены на то, чтобы примирить объективные тенденции современного развития с основными устоями капиталистического строя, реформировать его, приспособить к новым условиям. Этим определяется и неизбежность возникновения различных новых и подновленных теорий и концепций развития и вместе с тем их ненаучный, метафизический характер.

Это общее метафизическое понимание развития проявляется в самых различных формах и представлениях. Оно выступает, например, в замене понятия прогресса неопределенным и абстрактным понятием развития вообще; некоторые социологи даже само понятие «развитие» заменяют категорией изменения с еще более аморфным и неясным смыслом, включая сюда любые случайные и незначительные изменения. В социальном отношении подобные взгляды выражают тенденцию примирить традиционные концепции «вечности» и неизменности буржуазного строя и основных буржуазных институтов с признанием «динамизма» современной жизни, с «принципом развития» в его соответствующей трактовке.

Метафизический характер носит и весьма модная в настоящее время, претендующая на оригинальность и новизну теория конвергенции. Она оценивает динамизм современной эпохи как сложный процесс, ведущий в своем развитии к соединению капитализма и социализма в «высшем синтезе» и созданию тем самым нового общества, некоего социального гибрида, включающего «хорошие стороны» того и другого. Эта теория возникла в самом конце 50-х годов и получила значительное распространение среди буржуазных и реформистских идеологов в 60-е годы.

Теория конвергенции исходит из признания ряда общих черт капиталистического и социалистического обществ, утверждает возрастание сходств между обеими социально-экономическими системами, что якобы ведет к их сближению и превращению в единое общество «смешанного типа». Основой и определяющим фактором этого процесса считается современная научно-техническая революция.

Многие сторонники теории конвергенции видят в этом процессе наступление новой исторической стадии развития человечества вообще. Так, американские социологи (К. Керр, Ф.Г. Хэрбинсон и др.), делая прозрачный намек на «Манифест Коммунистической партии», заявляют, что «в настоящее время не призрак коммунизма бродит по Европе, а индустриализация стоит перед миром. Гигант индустриализации гордо шагает по земле, преобразуя почти все черты старых и традиционных обществ… Мир вступает в новую эпоху – эпоху тотальной индустриализации… К ней идет Восток и Запад» (445, стр. 19 – 28). В одной из своих последних книг «Разочарование в прогрессе» Р. Арон говорит о «единой индустриальной цивилизации, представленной в двух модальностях» – США и СССР (407, стр. 13, 22 – 23). П. Сорокин, рисуя широкую социологическую перспективу конвергенции двух систем, уверяет, что «господствующий тип возникающего общества и культуры, вероятно, не окажется ни капиталистическим, ни коммунистическим, но будет своеобразным типом, который мы можем обозначить как интегральный» (484, стр. 78).

И Р. Арон, и П. Сорокин, и Дж. Гэлбрейт, и фактически все приверженцы теории конвергенции рассматривают научно-технический прогресс в качестве решающего фактора сближения и последующего слияния двух социально-экономических систем, для которых он является общим будто бы и по характеру, и по значению. Американский социолог У. Фоунс исходит при этом из решающей роли автоматизации производства, которая в едином постиндустриальном обществе позволит осуществить «централизованно контролируемую интегрированную систему производства» (431, стр. 44 – 45). Американские футурологи Г. Кан и Э. Винер, авторы нашумевшей книги «2000-й год», считают, что высшая техника – электронные устройства, кибернетика, химическая индустрия и т.п. – сможет стать средством предупреждения социальных конфликтов и привести общество к «нормальному» состоянию. Такое новое, «постиндустриальное» общество и является, согласно этой концепции, новым общественным строем, к которому идет развитие и современного капитализма, и социализма.

Нельзя сказать, что теория конвергенции не признаёт качественных изменений – интегральный тип общества существенно отличен от всех известных истории обществ. Это может создать видимость диалектичности в понимании авторами этой теории процесса социального развития. Но даже признание некоторых частных компонентов диалектики явлений еще не означает, что перед нами диалектическая концепция развития. Теория конвергенции в целом пронизана метафизической методологией и являет собой характерный для современной буржуазной идеологии пример прикрытого внешней диалектичностью метафизического понимания развития. Это определяется следующими моментами.

Во-первых, выделение научно-технического прогресса в качестве решающего фактора социальных изменений означает односторонний технологический подход. Он абстрактен и метафизичен, игнорирует конкретное содержание общественных процессов, коренное различие капитализма и социализма как противоположных социально-экономических систем.

Во-вторых, односторонность и несостоятельность такого подхода со всей ясностью раскрываются перед лицом реальной диалектики развития: значение научно-технической революции и ее социальные последствия в условиях капитализма и социализма все более показывают противоположный характер обеих систем и в корне различные линии их исторического развития, а отнюдь не движение к искусственной «интегральной системе».

В-третьих, вопреки метафизическим представлениям авторов теории конвергенции действительный ход исторического процесса подтверждает справедливость марксистско-ленинского учения о неизбежности перехода от капитализма к коммунизму – к высшей форме социальной организации и социальных отношений человечества.

Этот переход не мирная конвергенция и «трансформация», а сложный, противоречивый, длительный путь революционной борьбы масс во главе с рабочим классом как самой организованной и мощной революционной силой современности. Весь многовековой опыт человечества показывает, что революции, это – локомотивы истории, по выражению Маркса. Революционный, подлинно диалектический характер развития ведет к неизбежному и закономерному крушению капитализма и победе социализма и коммунизма. Теория конвергенции чужда именно такому пониманию реального диалектического процесса человеческой истории.

Одной из характерных тенденций в понимании процессов современного развития является распространение новых и «новейших» концепций и теорий, создаваемых буржуазными социологами, специалистами по прогнозам, в особенности «по 2000-му году». Сюда входят не только квазиоптимистические теории «высшего типа» общества, «трансформированного» капитализма, «интегрального синтеза» и пр., но и различные пессимистические концепции, эсхатологические прогнозы приближения «конца мира», «крушения цивилизации», «12-го часа», причем неминуемая гибель капитализма и разложение буржуазной культуры выдаются за гибель всего человечества и культуры вообще. Все это также разновидности метафизического понимания процессов развития, игнорирующего радикальные революционные изменения в мире и отрицающего общую линию исторического прогресса. Но среди подобных и близких к ним концепций выделяются те, которые формально признают диалектику истории, специально говорят о ней, извращая, однако, ее сущность, ее действительное содержание и смысл, возвращаясь в конце концов к метафизическим представлениям об историческом процессе.

Весьма заметное место среди подобных представлений занимают взгляды Р. Арона, развитые им в книге «Разочарование в прогрессе», вышедшей в конце 1969 г. и имеющей характерный подзаголовок: «Опыт о диалектике современности». Автор поставил перед собой задачу раскрыть диалектику современной эпохи – ни больше ни меньше. Так меняется тактика буржуазных идеологов. Вспомним, ведь не так давно они смотрели на марксистскую диалектику как на quantit? n?gligeable – величину, не стоящую внимания.

Главное в диалектике современности Р. Арон видит в следующем. С одной стороны, перед нами громадные успехи экономики, рост промышленного производства, гигантский научный и технический прогресс, развитие новейших форм коммуникаций, что привело к возникновению важнейшего, по его мнению, феномена современности – «индустриального общества» и даже «индустриальной цивилизации». Это общество «стремится производить максимум, всемерно обновляя орудия и организацию труда в соответствии с научным прогрессом» (407, стр. 154).

«Современное индустриальное» общество олицетворяет мощный экономический, технологический и научный прогресс, оно стремится реализовать «прометееву цель» – обеспечить господство над силами природы с помощью науки и разума во имя интересов людей (см. 407, стр. 21). Но это один, оптимистический аспект мировой диалектики.

Другой имеет противоположный смысл и характер. Экономический и научно-технический прогресс не обеспечивает подлинных интересов индивидов; господство над природой означает вместе с тем разрыв непосредственных контактов с ней, с «естественной» жизнью; подъем техники, науки, экономики ведет к упадку нравов, к культурной и моральной деградации, обострению конфликтов между государствами, нациями, классами, различными слоями и группами людей. Прогресс теряет смысл, свой raison d’?tre и во многом превращается в свою противоположность.

Мы готовы отдать должное критическому перу Р. Арона, когда он описывает картины кризиса, деградации, конфликтов и катаклизмов современного индустриального общества западного капиталистического типа. Эти «картины» находятся не в Лувре или музее восковых фигур, а в реальной действительности развитых стран капитализма, в том числе во Франции. «Какова цена экономического прогресса?» – спрашивает он. И отвечает: «Неустойчивость условий существования, требования, поощряемые нетерпеливыми желаниями и завистливыми сравнениями, – разве это не создает атмосферу неудовлетворенности? И разве не растет число неврастеников, психопатов, преступников, лиц, отброшенных обществом, там, в Соединенных Штатах, где индустриальная цивилизация наиболее развита?» (407, стр. 161).

Современное общество, по его мнению, в том числе социализм, в особенности в его советском варианте, оказалось неспособным решить острые проблемы жизни, осуществить прометееву цель, покорить силы природы и использовать прогресс в интересах человека. Все великие надежды XX в. не сбылись, и его последняя треть не несет никаких светлых перспектив. Отсюда пессимизм и разочарование в прогрессе.

Зеркалом пессимизма Р. Арона является его «трагическая диалектика». Человечество оказывается не в состоянии решить проблемы диалектики социальных явлений – ни диалектики равенства и неравенства, ни диалектики личности и общественности, ни диалектики универсальности. Перед лицом реальных противоречий и антагонизмов терпят фиаско все социальные проекты. При этом политическим острием пессимизм и «трагическая диалектика» Р. Арона направлены против социализма, против его идеалов, против марксизма как якобы тоже не дающего эффективных решений социальных проблем.

Несмотря на «диалектические претензии» Р. Арона и наличие в его оценках антагонизмов современного капитализма ряда бесспорно рациональных моментов, в целом, в широком плане его понимание процессов современного развития не выходит за рамки метафизических представлений.

Прежде всего метафизичность его рассуждений проявляется в абстрактном подходе к понятию «единой индустриальной цивилизации», в которой стираются коренные различия «западного и советского» ее вариантов. Некоторые общие черты экономического и научно-технического развития, действительно имеющие место в США и СССР, абсолютизируются, а противоположность социально-экономической и классовой сущности обоих «режимов» отходит на второй план.

С этим связано у Р. Арона и отождествление характера противоречий в условиях капитализма и социализма. Как отмечено, он во многом прав, показывая многочисленные антагонизмы и противоречия «западной цивилизации» и крушение различного рода проектов ее спасения и улучшения. Но, игнорируя коренные различия противоречий обеих социальных систем, Р. Арон находится в плену абстрактно-метафизического метода, не позволяющего объективно верно раскрыть действительную диалектику противоречий капитализма и социализма.

Далее, метафизичность его концепции заключается и в самой проповеди социального пессимизма, «разочарования в прогрессе», что ничего общего не имеет с диалектическим пониманием общественного развития – при всей его сложности, противоречивости, с временными поворотами, отступлениями назад – по восходящей линии, по линии всестороннего прогресса. Его «диалектика пессимизма» – мнимая диалектика, она противоречит действительному диалектическому развитию человеческого общества. Она противоречит не только диалектике прогресса вообще, но в особенности диалектике революционного развития и перехода общества к социализму и коммунизму. Вся концепция Р. Арона в корне противоречит диалектике революционного развития – отсюда его пессимизм и бессилие перед будущим. Отчаяние свойственно тем классам, которые гибнут, писал Ленин, оно свойственно тем, «кто не понимает причин зла, не видит выхода, не способен бороться» (2, т. 20, стр. 41).

Метафизическое понимание развития лежит в основе правосоциалистических идей и политических программ. Следует отметить одну важную и новую особенность идеологов современного реформистского социал-демократизма по сравнению со старым реформизмом. Стремясь доказать, что переход от капитализма к социализму должен совершаться путем реформ, без революции, т.е. чисто эволюционным путем, старые реформисты все же еще утверждали, что этот переход связан с таким крупным социальным преобразованием, как ликвидация частной собственности на средства производства, с уничтожением классов и пр.

Современные реформисты отказались от этих преобразований. Капитализм невозможно преобразовать в социализм «штопаньем дыр» буржуазного общества, как предлагают всякого рода реформисты. Переход от капитализма к социализму означает коренное качественное изменение существующих отношений и потому возможен лишь путем социальной революции. Эта революция и есть тот скачок из одного качественного состояния в другое, который, согласно диалектической концепции развития, составляет неотъемлемую черту всякого объективного развития, черту, отличающую научное понимание развития от ненаучного, метафизического. И конечно, марксисты не потому революционеры, что этого «требует» диалектика. Они революционеры и выступают за революционные способы преобразования капиталистического строя по той причине, что объективные законы развития таковы, что в развитии самой действительности каждый переход от одного качества к другому происходит скачкообразно. В истории человеческого общества при переходе от одной социальной формации к другой эта скачкообразность выступает как коренной революционный переворот. Революционные процессы – это закономерность исторического развития. Диалектика обобщает и правильно отражает реальное развитие, не навязывая каких-либо произвольных требований, не вытекающих из самой действительности.

Как известно, скачок не содержит в себе ничего таинственного и необъяснимого. Сущность процесса, который завершается скачком, можно свести к трем определенным положениям: (1) качественное изменение всякой вещи происходит в результате предварительных количественных изменений, без чего не может возникнуть новое качество; (2) источник этого процесса, подготовляющего коренное качественное изменение вещи, находится во внутренних противоречиях, в борьбе между противоположными тенденциями, возникающими в процессе развития всякой вещи, всякого явления; (3) коренное качественное изменение означает не количественное прибавление к существующему или убавление от него, а его коренное преобразование, в результате которого старое исчезает и возникает новое.

В этом смысле Ленин употреблял понятие скачка, когда говорил, что без него невозможен никакой переход от капитализма к социализму. Напомним его слова: «Капитализм сам создает своего могильщика, сам творит элементы нового строя, и в то же время, без „скачка“, эти отдельные элементы ничего не изменяют в общем положении вещей, не затрагивают господства капитала» (2, т. 20, стр. 65 – 66).

В переводе на конкретный язык экономических и политических отношений содержание скачка в данном случае выражается в переходе политической власти в руки рабочего класса в союзе с другими слоями трудящихся и преобразовании с помощью этой власти социальных отношений между людьми: обобществление средств производства, ликвидация эксплуатации человека человеком и т.д.

Когда реформисты прошлого пытались достичь социалистических преобразований без такого революционного скачка, чисто реформистскими способами, не затрагивающими господства капитала, то средства находились в вопиющем противоречии с целью. Плоскоэволюционное понимание развития было философской основой их политики приспособления к капиталистическому строю. Такое понимание развития невозможно было соединить с борьбой за достижение социализма. Отсюда и проистекали те трудности и противоречия, в которые попадали старые реформисты, выступавшие – по крайней мере на словах – за социализм и предлагавшие пути, ведущие не к социализму, а к минимально реформированному капитализму.

Современным правым социалистам несравненно легче применять к своим социальным идеям метафизическую теорию развития. Это объясняется простой причиной: их фактическим, а в последнее время и официальным отказом от принципов социализма. Достаточно взять какую-нибудь из недавно принятых программ социал-демократических партий, чтобы в этом убедиться. Возьмем, например, программу западногерманской социал-демократической партии, утвержденную в 1959 г. на съезде в Гедесберге и действующую в настоящее время.

Даже еще в старой, гейдельбергской социал-демократической программе, принятой в 1925 г., – программе, безусловно, реформистской, – содержатся такие пункты, которые с точки зрения сегодняшних позиций правые социалисты отвергают как «коммунистические» (слово «коммунизм» стало у них синонимом всего неприемлемого). В этой программе содержались еще такие положения: «Цель рабочего класса может быть осуществлена только путем превращения капиталистической собственности на орудия производства в общественную собственность». Только тогда, говорилось в старой программе, производительные силы смогут свободно развиваться, а общество сможет «освободиться от подчинения слепой стихии хозяйства». Там говорилось также, что рабочий класс без овладения политической властью «не сможет осуществить обобществления средств производства», а социал-демократическая партия борется «за уничтожение всякого классового господства и самих классов».

В новой программе под видом «творческого» подхода к современным условиям все эти и подобные им положения, в какой-то мере близкие к марксизму, выветрены без остатка. Вместо программы превращения капиталистической собственности в общественную утверждается, что частная собственность на средства производства имеет право на защиту и поддержку, если она не мешает (!) «справедливому общественному порядку». Об общественной собственности говорится, что она наряду с частной собственностью законная форма общественного контроля, от которого ни одно современное государство не отказывается. При этом под общественной собственностью на средства производства понимается государственно-капиталистическая собственность. В новой программе уже ничего не говорится о «слепой стихии» капиталистического хозяйства. Напротив, всячески превозносится «свободный рынок». Социал-демократическая партия, говорится в программе, выступает за свободный рынок, где господствует действительно свободное соревнование. Планирование определяется лишь как подсобное средство по сравнению с рыночным «свободным соревнованием». «Соревнование, сколь возможно – планирование, сколь необходимо» – так формулируется соотношение между ними.

Об уничтожении классовых различий совершенно не идет речь. Напротив, современные правые социалисты считают бесклассовое общество мифом. Программа даже не отвергает права на существование крупных монополий. В ней только говорится, что государство и общество не должны быть добычей интересов мощных групп.

Для всей современной правой социал-демократии характерно полное забвение идей революционного марксизма, подлинно диалектического понимания закономерностей общественного развития. Еще на I конгрессе воссозданного Социалистического интернационала М. Филипс, избранный его председателем, провозгласил: «Никакого материализма. Никакого марксизма. Никакой классовой борьбы!» В последние годы западногерманские и австрийские социал-демократы объявили официальный отказ от социализма. Они заменяют его понятием народного общества, снимают «проблему собственности» и говорят лишь о простой «перемене власти».

Выступая с подобной социальной программой, в которой не осталось ничего социалистического, идеологи правой социал-демократии не выходят за рамки метафизической концепции развития; она оказывается вполне достаточной для обоснования подобного рода программы «движения вперед».

С этим логически связано и провозглашение западно-германской социал-демократией мировоззренческого нейтралитета. Ее лидеры заявляют, что она больше «не партия определенного мировоззрения». Партии социал-демократии должны быть открыты для всех мировоззрений. Следовательно, ни о каком научном понимании диалектики общественного развития не может быть и речи при такой мировоззренческой нейтральности, при таком идейно-философском безразличии.

Но дело не только в понимании или непонимании, не только в гносеологическом аспекте мировоззренческого нейтралитета. Отказ от социалистической перспективы, органически связанный с таким «нейтралитетом», имеет ясно выраженный социально-политический смысл, раскрывающийся в двух аспектах: (1) отрицание необходимости для рабочего класса политической борьбы за социализм; поскольку рабочий класс все более «интегрируется» в современное общество, постольку речь должна идти только о реформировании последнего, точнее, о модернизации государственно-монополистического строя, но отнюдь не о его свержении или радикальном изменении; (2) из этого логично следует и фактическое отрицание законности и необходимости реально существующего социализма; под флагом требований его «демократизации», «либерализации», «гуманизации» речь идет об отказе от фундаментальных социалистических принципов, об отрицании реального воплощения их в жизнь, отрицании научного социализма как подлинного социализма и в теории, и в практике. История должна, согласно логике современной правой социал-демократии, повернуть свое развитие в сторону от социализма, фактически начать «обратное движение» к «модернизированным» формам капиталистических отношений.

Во всех случаях, во всех концепциях и воззрениях социал-реформистов имеет место отрицание закономерности революционного развития общества, неизбежно и необходимо приводящего к действительному социализму. Так, один из теоретиков современного реформизма, В. Таймер, в книге «Марксизм» превозносит эволюционистские идеи Э. Бернштейна, всячески стремится их актуализировать и заявляет, что Бернштейн был прав. Но метафизическую бернштейнианскую концепцию развития он отстаивает под модным ныне флагом «диалектики». Маркс выразил не единственно возможную диалектику будущего развития, как он думал, считает Таймер, а лишь одну из возможных, история же дала преимущество другой диалектике. Эта «другая диалектика» есть диалектика без скачков, без революционного разрешения социальных антагонизмов. С точки зрения Таймера, Бернштейн оказался прав, ибо, по его утверждению, рабочие в нынешнем буржуазном обществе якобы перестали быть эксплуатируемыми без революции, они равноправны со всеми другими гражданами, «интегрированы» в современном обществе «всеобщего благоденствия». Таков «естественный» ход социального развития согласно реформистской, «другой диалектике».

Современный реформизм в понимании характера социальных процессов и перспектив стоит на общих с ревизионизмом идейно-теоретических позициях. При всех отличиях и особенностях того и другого общим для них является отрицание коренных принципов марксистско-ленинского мировоззрения, отрицание закономерности революционного развития общества, борьба против ленинской революционной диалектики. Современный ревизионизм, учитывая новую историческую ситуацию, не выступает под лозунгом «назад к Канту» и не повторяет бернштейнианский «отход от Маркса», а призывает вернуться к «истинному Марксу», который якобы был искажен «радикальным ленинизмом» как специфически русским явлением. Более того, ревизионистская группа, объединившаяся вокруг журнала «Праксис», заявила словами Г. Петровича, что она также отвергает взгляды Энгельса и Ленина.

Прикрываясь девизом «возвращения к Марксу», современные ревизионисты претендуют на обновление «искаженного» социализма и выступают с требованием его новой, «лучшей модели», сочетающей социализм с демократией и свободой. В этих целях они откровенно призывают преобразовать существующую «политическую систему социализма» в СССР и других государствах. Это преобразование должно быть проведено в духе буржуазного плюралистического демократизма, типично реформистских моделей «демократического» или «гуманного» социализма, за счет отказа от подлинно социалистических принципов, отказа от ленинских идей, от руководящей роли коммунистической партии и т.п.

Такова эта «новая», фактически ретроградная, «диалектика» современных ревизионистов, проповедующих, точно так же как и социал-реформисты, движение вспять от реального социализма к абстрактно-демократическим, т.е. фактически к буржуазным, идеалам.

И реформистское, и ревизионистское понимание закономерностей развития при всех ссылках на «истинного Маркса», претензиях на подновленную и «другую диалектику», признании различных диалектических категорий и терминов было и остается в рамках метафизической концепции: оно противоположно ленинскому пониманию развития как сложного, противоречивого, революционного, т.е. подлинно диалектического, процесса.

Целую систему извращений диалектики представляют концепции современных китайских теоретиков, поставивших целью заменить марксизм маоизмом, прикрыть революционной фразой свою измену революционному учению марксизма-ленинизма, оправдать свои мелкобуржуазные, националистические и шовинистические позиции. Возникла новая форма фальсификации диалектики – так называемая китаизированная диалектика маоистов, преподносимая ими как «развитие марксизма в современных условиях». В действительности эта «диалектика», использующая весь арсенал диалектической терминологии, понятия и термины материалистической диалектики – именно в этом состоит ее основная особенность как новой формы извращения диалектики марксизма-ленинизма, – глубоко враждебна в своей сущности последней.

В центре этой «китаизированной диалектики» стоит «учение» Мао Цзэ-дуна о противоречиях и путях их разрешения, учение, в котором одно антиленинское положение нагромождается на другое. На место глубокого, богатого, всестороннего ленинского учения о диалектике как теории развития маоисты выдвигают упрощенную и примитивную схему: равновесие – нарушение равновесия – новое равновесие. В области теории здесь диалектика подменяется антинаучной концепцией равновесия, политически такая схема служит оправданию всей раскольнической линии маоистов. Они утверждают, что повсюду и везде, в том числе в международном рабочем движении, налицо «тенденция к распаду надвое». Отсюда диалектика состоит в формуле: сплочение – раскол – сплочение… Именно раскол в революционном движении, прикрываемый бессодержательной псевдодиалектической схемой, становится целью и идеалом их деятельности. Тем самым великую диалектику Маркса и Ленина из орудия борьбы против капитализма они пытаются превратить в средство оправдания всей своей раскольнической практики.

Исходя из субъективистского и волюнтаристического подхода к реальной действительности, маоистские «диалектики» искусственно и произвольно конструируют различные «большие» и «малые» противоречия, искажая и извращая реальное положение вещей. Так, в качестве основного противоречия эпохи они выдвигают противоречие между «мировой деревней» и «мировым городом», ставят его на место действительно решающего противоречия эпохи – противоречия между социализмом и империализмом. Более того, это противоречие у них выступает еще в одной форме: как противоречие между борющимися за свободу народами и «двумя сверхдержавами» – США и СССР. Подобное понимание диалектики современной эпохи является ложным, антинаучным в своей основе, оно игнорирует классовую природу мировых антагонизмов, ничего общего не имеет с ленинским диалектическим подходом к анализу движущих сил каждой исторической эпохи. Диалектика здесь явно подменяется софистикой.

Рассматривая диалектику мирового исторического процесса, сам Мао и его приверженцы, исходя из своего понимания «теории насилия», считают войны главным средством разрешения всех социальных противоречий. Так, Мао Цзэ-дун говорит: «Войны начались с момента возникновения частной собственности и классов и являются высшей формой борьбы – формой, к которой прибегают для разрешения противоречий между классами, нациями, государствами, политическими блоками на определенном этапе развития этих противоречий» (224, т. 1, стр. 307 – 308). Следовательно, не законы классовой борьбы, а законы войн решают ход истории, в то время как марксизм-ленинизм исходит из социально-классовой природы самих войн и рассматривает войну как одну из форм борьбы различных классовых сил. Все многообразие форм, видов, проявлений противоречий и соответствующих методов их разрешения китайские теоретики сводят к одному, прямолинейно и односторонне изображая реальную диалектику истории.

В таком же упрощенно-вульгаризаторском духе они проповедуют тезис о перемещении противоположностей, согласно которому в ходе движения одна противоположность становится на место другой, и наоборот. В применении к революционному процессу их «диалектика» выглядит так: «…через революцию пролетариат из подчиненного класса превращается в господствующий, а господствовавшая до этого буржуазия превращается в подчиненный класс, переходит на положение, которое занимал ее антипод» (224, т. 2, стр. 453). В действительности все происходит совершенно по-другому: ни буржуазия никогда не становится на место пролетариата, ни последний не превращается в буржуазию. Прямолинейно-примитивная диалектика «китаизированных марксистов» игнорирует здесь качественные изменения в процессе развития, движение по восходящей линии к новым социальным формам и классовым отношениям.

Точно так же упрощением и вульгаризацией марксистско-ленинской диалектики являются утверждения маоистов о «вечности антагонизмов» в общественном развитии. Исходя из этого, они ищут и «находят» антагонизмы повсюду, в том числе в развитом социалистическом обществе, игнорируя известное ленинское положение о различии антагонизмов и противоречий. Этот «тезис» служит у них для «обоснования» клеветнических утверждений об «антагонистических противоречиях» и «непримиримой классовой борьбе» в СССР, где якобы господствуют «новые классы», интересы которых противоположны интересам народа, и пр. Все это полностью опровергается самой жизнью, самой действительностью социализма, где сложились качественно новые социальные отношения между людьми.

Характеризуя идейно-политическую сущность маоизма, академик П.Н. Федосеев правильно отмечает, что в нем налицо эклектическая смесь самых различных доктрин, взглядов, теорий, концепций. Их «диалектика» питается примитивными псевдодиалектическими представлениями, взятыми из феодальной китайской философии, из прудонизма с его вульгаризацией идеалистической диалектики Гегеля, из анархистских и троцкистских воззрений. Подобная диалектика не только ничего общего в своей сущности не имеет с диалектикой марксизма-ленинизма, но в конечном счете представляет ее прямую противоположность.