1. РЕЙНСКАЯ ПРУССИЯ
1. РЕЙНСКАЯ ПРУССИЯ
Читатель помнит, что вооруженное восстание за имперскую конституцию вспыхнуло в начале мая прежде всего в Дрездене[74]. Как известно, дрезденские баррикадные борцы, поддержанные сельским населением, но преданные лейпцигскими мещанами, после шестидневной борьбы были побеждены из-за перевеса сил противника. Их было не более 2500 бойцов с весьма разнообразным оружием, и в качестве артиллерии они имели только две или три небольшие легкие мортиры. Королевские войска состояли, кроме саксонских батальонов, из двух прусских полков. Они имели в своем распоряжении кавалерию, артиллерию, стрелков и один батальон, снабженный игольчатыми ружьями. В Дрездене королевские войска вели себя, пожалуй, еще более трусливо{18}, чем где бы то ни было; однако в то же время не подлежит сомнению, что дрезденские борцы сражались против этих превосходящих сил противника более храбро, чем кто-либо во время кампании за имперскую конституцию. Но, разумеется, уличные бои — нечто совершенно иное чем сражение в открытом поле.
В Берлине продолжало царить спокойствие при осадном положении и разоружении. Не была даже взорвана железная дорога, чтобы уже под Берлином задержать подвоз прусских подкреплений. В Бреславле {Польское название: Вроцлав. Ред.} была сделана попытка начать баррикадные боя, но правительство было уже давно к этому подготовлено, и в результате город только тем вернее попал под диктатуру сабли. Остальная Северная Германия, не имевшая революционных центров, была парализована. Оставалась надежда только на Рейнскую Пруссию и Южную Германию; а в Южной Германии Пфальц в это время уже пришел в движение.
С 1815 г. Рейнская Пруссия считалась — и с полным правом — одной из самых передовых провинций Германии. Она обладает двумя преимуществами, сочетания которых нельзя найти ни в какой другой часты Германии.
Рейнская Пруссия разделяет вместе с Люксембургом, Рейнским Гессеном и Пфальцем то преимущество, что с 1795 г. она испытала на себе непосредственное влияние французской революции и ее общественных, административных и законодательных результатов, закрепленных при Наполеоне. Поело поражения революционной партии в Париже армии понесли революцию за границы Франции. Под натиском этих только что освобожденных крестьянских сынов не только рассеивались войска Священной Римской империи, но и рушилось феодальное господство дворянства и духовенства. Вот уже два поколения, как левый берег Рейна не знает феодализма: дворянство лишено своих привилегий, земельная собственность перешла из его рук и из рук церкви к крестьянам, земля раздроблена на парцеллы, и крестьянин — такой же свободный земельный собственник, как во Франции. В городах цехи и патриархальное господство патрициев исчезли на десять лет раньше, чем где-либо в другой части Германии, уступив место свободной конкуренции, и, в конечном итоге, Code Napoleon[75], являясь обобщением всех установлений революции, санкционировал весь этот совершенно измененный порядок.
Кроме того, Рейнская Пруссия обладает — и в этом ее главное преимущество по отношению к другим землям левого берега Рейна — самой развитой и разнообразной промышленностью во всей Германии. В трех административных округах — Ахене, Кёльне и Дюссельдорфе — представлены почти все отрасли промышленности: всевозможная хлопчатобумажная, шерстяная и шелковая промышленность и зависящие от них белильное, набивное и красильное дело, железоплавильное и машиностроительное производство; далее, горное дело, оружейное и прочие металлические производства сконцентрированы здесь на пространстве немногих квадратных миль и дают занятие населению неслыханной для Германии плотности. Маркский железнорудный и угольный район непосредственно примыкает к Рейнской провинции, удовлетворяет часть ее потребностей в сырье и в промышленном отношении связан с ней.
Лучший водный путь Германии, близость моря, минеральные богатства местности благоприятствуют развитию промышленности, которая, кроме того, создала многочисленные железные дороги и ежедневно расширяет свою железнодорожную сеть. В тесном взаимодействии с промышленностью находится очень обширная для Германии экспортная и импортная торговля со всеми частями света, значительные прямые сношения со всеми крупными узловыми пунктами мирового рынка и соответствующая спекуляция на сырье и железнодорожных акциях. Словом, степень развития промышленности и торговли Рейнской провинции, хотя и незначительная в масштабах мирового рынка, является исключительной для Германии.
В результате роста промышленности, которая также расцвела под революционным французским господством, и связанной с ней торговли в Рейнской Пруссии образовалась мощная промышленная и торговая крупная буржуазия и, в противоположность ей, многочисленный промышленный пролетариат — два класса, которые в остальной Германии существуют только местами и в зачаточном виде, но которые почти исключительно определяют своеобразное политическое развитие Рейнской провинции.
От остальных частей Германии, революционизированных французами, Рейнскую Пруссию выгодно отличает ее промышленность, от остальных же промышленных районов Германии (Саксонии и Силезии) — наследие французской революции. Это единственная часть Германии, общественное развитие которой почти полностью достигло уровня современного буржуазного общества: развитая промышленность, обширная торговля, накопление капиталов, свобода земельной собственности; в городах преобладают сильная буржуазия и многочисленный пролетариат, в деревнях — многочисленные и обремененные долгами мелкие крестьяне; буржуазия господствует над пролетариатом при помощи системы наемного труда, над крестьянами — при помощи ипотек и над мелкой буржуазией — при помощи конкуренции; и, наконец, господство буржуазии санкционировано торговыми и фабричными судами, буржуазным судом присяжных и всем материальным правом.
Понятна ли теперь ненависть жителей Рейнской провинции ко всему прусскому? Вместе с Рейнской провинцией Пруссия как бы включила в состав своих государственных владений и французскую революцию; она обращалась с жителями Рейнской провинции не только как с покоренными чужеземцами, но еще и как с побежденными мятежниками. Пруссия не только не усовершенствовала рейнское законодательство в духе все более развивающегося современного буржуазного общества, но даже хотела навязать жителям Рейнской провинции педантическую феодально-мещанскую мешанину прусского права, которое едва ли еще годится даже для Восточной Померании.
Революционные события после февраля 1848 г. ясно показали исключительное положение Рейнской провинции. Она дала не только прусской, но и вообще германской буржуазии ее классических представителей — Кампгаузена и Ганземана; она дала германскому пролетариату единственный орган, представлявший его не только на словах или одними благими намерениями, но выражавший его действительные интересы, — «Neue Rheinische Zeitung».
Но почему же, несмотря на все это, Рейнская Пруссия приняла такое незначительное участие в революционных движениях Германии?
Не надо забывать, что движение 30-х годов в пользу фразерского и адвокатского конституционализма не представляло никакого интереса для рейнской буржуазии Германии, занятой гораздо более реальным делом, промышленным предпринимательством; что в то время, когда в мелких германских государствах еще мечтали о германской империи, в Рейнской Пруссии пролетариат начал уже открыто выступать против буржуазии; что в 1840–1847 гг., в период буржуазного, действительно конституционного движения, рейнская буржуазия стояла во главе его и что во время мартовских событий 1848 г. в Берлине она оказала решающее влияние на исход борьбы. Почему, однако, в Рейнской Пруссии ни разу не удалось ничего добиться открытым восстанием, почему вообще здесь оказалось невозможным осуществить общее восстание всей провинции, — это лучше всего покажет простое описание рейнской кампании за имперскую конституцию.
В Дрездене борьба только что вспыхнула; в Пфальце она могла каждую минуту разгореться. В Бадене, в Вюртемберге и во Франконии происходили массовые собрания, и почти никто уже не скрывал свою решимость довести дело до конца с помощью оружия. Во всей Южной Германии настроение войск было колеблющимся. Пруссия была в таком же возбужденном состоянии. Пролетариат ждал только случая отомстить за то, что его обманным путем лишили тех прав, которые он считал завоеванными в марте 1848 года. Мелкая буржуазия повсюду старалась объединить все недовольные элементы в одну большую партию имперской конституции, надеясь сохранить за собой руководство этой партией. Клятвы победить или погибнуть вместе с Франкфуртским собранием, пойти на любые жертвы ради имперской конституции заполняли все газеты, звучали во всех клубах и пивных.
Тогда-то прусское правительство и открыло враждебные действия, призвав значительную часть ландвера[76], именно контингенты Вестфалии и Рейна. Приказ о призыве в мирное время был противозаконным и возмутил не только мелкую, но и более состоятельную буржуазию.
Кёльнский общинный совет объявил о созыве конгресса депутатов рейнских общинных советов. Правительство запретило его; тогда решили пренебречь формальностями, и конгресс состоялся, несмотря на запрещение. Общинные советы, представители крупной и средней буржуазии, объявили себя сторонниками имперской конституции, потребовали принятия ее прусским правительством и отставки министерства, а также отмены приказа о призыве ландвера, и довольно открыто угрожали отпадением Рейнской провинции от Пруссии в случае отклонения этих требований.
«Так как прусское правительство распустило вторую палату поело того, как она высказалась за безусловное принятие германской конституции, провозглашенной 28 марта сего года, и тем самым отняло в нынешний решающий момент у народа его право представительства и право голоса, нижеподписавшиеся представители городов и общин Рейнской провинции собрались, чтобы обсудить нужды отечества.
Собрание, под председательством городских гласных Целля из Трира и Вернера из Кобленца и при секретарях, городских гласных Беккере из Кёльна и Блёме II из Дюссельдорфа, постановило следующее:
1) Собрание заявляет, что признает конституцию Германской империи в том виде, как она провозглашена Имперским собранием 28 марта сего года, окончательным законом и в вызванном прусским правительством конфликте становится на сторону германского Имперского собрания.
2) Собрание призывает все население Рейнской провинции и, в особенности, всех мужчин, способных носить оружие, выражать, посредством коллективных заявлений от имени как малых, так и больших групп, свою готовность выполнить свой долг и свою непреклонную волю отстоять германскую имперскую конституцию и провести в жизнь ее положения.
3) Собрание требует от германского Имперского собрания как можно скорее принять самые серьезные меры, чтобы придать сопротивлению народа в отдельных германских государствах и, в частности, также и в Рейнской провинции то единство и ту мощь, которые только и могут расстроить расчеты хорошо организованной контрреволюции.
4) Собрание требует, чтобы имперское правительство возможно скорее привело имперские войска к присяге конституции и обеспечило сосредоточение этих войск.
5) Нижеподписавшиеся обязываются использовать все находящиеся в их распоряжении средства, чтобы добиться признания имперской конституции в пределах своих общин.
6) Собрание считает безусловно необходимым отставку министерства Бранденбурга — Мантёйфеля и созыв обеих палат без изменения существующего порядка выборов.
7) Собрание в особенности рассматривает недавно последовавший частичный призыв ландвера как меру, ненужную и в высшей степени опасную для внутреннего мира, и ожидает немедленной его отмены.
8) В заключение нижеподписавшиеся выражают свое убеждение в том, что отказ принять во внимание содержание настоящего заявления чреват величайшими опасностями для отечества и может даже поставить под угрозу сохранение Пруссии в ее теперешнем составе.
Принято 8 мая 1849 г. в Кёльне».
(Следуют подписи.)
Мы прибавим только, что тот же г-н Целль, который председательствовал на этом собрании, спустя несколько недель отправился в качестве имперского комиссара франкфуртского имперского министерства[77] в Баден, где не только призывал к спокойствию, но и сговорился с тамошними реакционерами относительно контрреволюционных выступлений, последовавших позднее в Мангейме и в Карлсруэ. По меньшей мере вероятно также и то, что он одновременно оказывал услуги имперскому генералу Пёйкеру в качестве военного шпиона.
Мы считаем важным констатировать этот факт. Крупная буржуазия — цвет домартовского рейнского либерализма — пыталась в Рейнской Пруссии с самого начала стать во главе движения за имперскую конституцию. Ее речи, ее постановления, все ее поведение сделали ее ответственной за позднейшие события. Было немало людей, которые приняли всерьез фразы господ общинных советников и, в частности, их угрозу насчет отпадения Рейнской провинции. Раз крупная буржуазия примкнула к делу, его можно было считать заранее выигранным, можно было рассчитывать на поддержку всех классов населения и, следовательно, можно было уж кое-чем рискнуть. Так строил свои расчеты мелкий буржуа и спешил принять героическую позу. Само собой понятно, что это нисколько не помешало его мнимому союзнику, крупному буржуа, при первой возможности предать его, а впоследствии, когда все дело кончилось в высшей степени плачевно, задним числом посмеяться над его глупостью.
Между тем возбуждение непрерывно нарастало; сообщения, поступавшие со всех концов Германии, звучали крайне воинственно. Наконец, дело дошло до экипировки ландвера. Батальоны собрались и категорически заявили, что не наденут военной формы. Майоры, не располагая достаточной военной поддержкой, ничего не могли сделать и рады были, когда дело обходилось без угроз и оскорблений действием. Они распустили людей и назначили новый срок для экипировки.
Правительство, которое в свое время легко могло бы оказать офицерам ландвера необходимую поддержку, намеренно позволило делу зайти так далеко. Теперь же оно сразу пустило в ход силу.
Непокорные части ландвера принадлежали преимущественно к бергско-маркскому промышленному округу. Центрами сопротивления были Эльберфельд и Изерлон, Золинген и долина реки Эннепе. Немедленно в два первых города были отправлены войска.
В Эльберфельд отправили один батальон 16-го полка, эскадрон улан и два орудия. В городе царило полное смятение. Солдаты ландвера после зрелого размышления все-таки пришли к выводу, что начали рискованную игру. Многие крестьяне и рабочие были политически индиферентны; единственным их желанием было не отлучаться на неопределенное время из дому но какому-то капризу правительства. При мысли о последствиях сопротивления у них становилось тяжело на душе: species facti {установление состава преступлении. Ред.}, законы военного времени, каторжные работы и даже, может быть, расстрел! Словом, число солдат ландвера, стоявших под ружьем — оружие они имели при себе — таяло с каждым днем, и, наконец, их осталось только около сорока человек. Они устроили свой штаб в одном из загородных ресторанчиков и там ждали прихода пруссаков. Вокруг ратуши стояло гражданское ополчение и два отряда гражданских стрелков; они колебались, вели переговоры с ландвером, но, во всяком случае, были готовы защищать свою собственность. На улицах толпился народ: мелкие буржуа, принесшие в политическом клубе клятву на верность имперской конституции, пролетарии всех категорий, от решительного революционного рабочего до пьяного ломового извозчика. Никто не знал, что надо делать и что может произойти.
Городской совет хотел повести переговоры с войсками. Командир отказался от переговоров и вступил в город. Войска продефилировали по улицам и выстроились у ратуши напротив гражданского ополчения. Начались переговоры. Из толпы кое-кто бросал камни в солдат. Ландвер, насчитывавший, как-уже было сказано, около сорока человек, после долгого обсуждения подошел из другой части города и тоже стал напротив войск.
Неожиданно в толпе раздался призыв освободить заключенных. В тюрьме, возле самой ратуши, вот уже год сидели 69 золингенских рабочих по обвинению в разрушении сталелитейного завода, расположенного у крепости. Через несколько дней предстоял суд над ними. Народ устремляется к тюрьме с намерением освободить их. Двери поддаются, народ врывается в тюрьму, заключенные освобождены. Но в то же время подступают войска, раздается залп, и последний заключенный, выбегающий из дверей тюрьмы, падает с размозженным черепом.
Толпа отступает, но с криком: на баррикады! В одно мгновение подступы к центру города забаррикадированы. Невооруженных рабочих оказалось довольно много, а вооруженных за баррикадами — не больше пятидесяти.
Вперед выдвигается артиллерия. Как раньше пехота, так теперь артиллеристы стреляют слишком высоко, вероятно, нарочно. Оба подразделения состояли из уроженцев Рейнской провинции или Вестфалии и были благожелательно настроены. Наконец, выступает вперед капитан фон Уттенхофен во главе 8-й роты 16-го полка.
За первой баррикадой находилось трое вооруженных людей. «Не стреляйте в нас, — кричали они, — мы стреляем только в офицеров!» — Капитан командует: «внимание!» «Если ты скомандуешь — «готовься», мы тебя уложим на месте», — кричит ему стрелок из-за баррикады. — «Готовься, пли!» — Раздается залп, но в то же мгновение падает капитан. Пуля попала ему прямо в сердце.
Солдаты поспешно отступают; они даже не унесли с собой труп капитана. Раздается еще несколько выстрелов, несколько солдат ранено, и командующий офицер, не желая ночевать в восставшем городе, выводит свои войска и располагается с ними бивуаком на расстоянии одного часа ходьбы от города. По мере того как солдаты уходят, всюду немедленно воздвигаются баррикады.
В Дюссельдорф известие об отступлении пруссаков пришло еще в тот же вечер. На улицах образовались многочисленные группы; мелкие буржуа и рабочие были в необычайном возбуждении. Тут пронесся слух о предстоящей посылке новых войск в Эльберфельд, и это послужило сигналом к выступлению. Не считаясь ни с недостатком оружия — с ноября 1848 г. гражданское ополчение было разоружено — ни с сравнительно сильным гарнизоном и неблагоприятными для повстанцев широкими, прямыми улицами бывшей маленькой княжеской резиденции, некоторые рабочие бросили призыв: на баррикады. На Нёйштрассе и Болькерштрассе было возведено несколько оборонительных сооружений; в остальных частях города отчасти из-за того, что туда уже заранее были стянуты войска, отчасти из-за трусости зажиточного и мелкого бюргерства, никаких сооружений возведено не было.
К вечеру начались бои. Здесь, как и повсюду, баррикадных борцов было мало. Да и где было им взять оружие и боевые припасы? Достаточно того, что они оказали продолжительное и стойкое сопротивление превосходящим силам противника, и что несколько баррикад, которые можно было защищать, только к утру, лишь после того, как была широко применена артиллерия, попали в руки пруссакам. Как известно, эти осторожные герои на следующий день взяли кровавый реванш, набросившись на служанок, стариков и других мирных жителей.
В тот самый день, когда пруссаки были выбиты из Эльберфельда, один батальон, если не ошибаюсь 13-го полка, должен был отправиться в Изерлон, чтобы усмирить тамошний ландвер. Но и там этот план потерпел крушение: как только стало известно, что приближаются войска, ландвер и народ забаррикадировали все подступы к городу и поджидали неприятеля с заряженными ружьями. Батальон не решился пойти в атаку и отступил назад.
Борьба в Эльберфельде и. Дюссельдорфе и баррикады в Изерлоне послужили сигналом к восстанию большей части бергско-маркского промышленного района. Жители Золингена взяли штурмом цейхгауз в Грефрате и вооружились захваченными там ружьями и патронами; жители Хагена массами присоединились к движению, вооружились, заняли подступы к Руру и выслали патрули для рекогносцировки; Золинген, Ронсдорф, Ремшейд, Бармен и другие города послали свои отряды в Эльберфельд. В других пунктах этого района ландвер примкнул к движению и предоставил себя в распоряжение Франкфуртского собрания. Эльберфельд, Золинген, Хаген и Изерлон поставили на место изгнанных окружных и местных властей комитеты безопасности.
Известия об этих событиях, разумеется, еще страшно, преувеличивались: весь Вупперталь и вся Рурская область изображались как большой организованный лагерь восстания; говорили о 15000 вооруженных людей в Эльберфельде, о таком же количестве в Изерлоне и Хагене. Внезапный испуг правительства, сразу парализовавший всю его деятельность по подавлению этого восстания наиболее верноподданных округов, немало способствовал распространению таких преувеличенных слухов.
Даже если допустить любую скидку на вероятные преувеличения, остается несомненным тот факт, что главные пункты бергско-маркского промышленного района были охвачены открытым и пока победоносным восстанием. Этот факт был неоспорим. К этому присоединялись известия, что Дрезден еще держится что в Силезии — брожение, что пфальцское движение консолидируется, что в Бадене вспыхнуло победоносное восстание среди войск и великий герцог бежал, что мадьяры стоят у Яблунки и у Лейты. Короче говоря, это была самая благоприятная возможность из всех революционных возможностей, представлявшихся демократической и рабочей партии после марта 1848 г., и, конечно, ею надо было воспользоваться. Левый берег Рейна должен был прийти на помощь правому. Итак, что надлежало предпринять?
Все более крупные города Рейнской провинции являются либо городами-крепостями с господствующими над ними сильными цитаделями и фортами, как Кёльн и Кобленц, либо имеют многочисленные гарнизоны, как Ахен, Дюссельдорф и Трир. Кроме того, провинцию держат в повиновении крепости Везель, Юлих, Люксембург, Саарлуи и даже Майнц и Минден. Всего в этих крепостях и гарнизонах насчитывалось, по меньшей мере, тридцать тысяч человек. Наконец Кёльн, Дюссельдорф, Ахен, Трир были давно уже разоружены. Таким образом, революционные центры провинции были парализованы. Здесь всякая попытка восстания, как это уже показал Пример Дюссельдорфа, не могла не кончиться победой войск; еще одна такая победа, например в Кёльне, и боевой дух участников восстания бергско-маркского района, несмотря на все прочие благоприятные известия, был бы сломлен. На левом берегу Рейна движение было возможно на Мозеле, в Эйфеле и в крефельдском промышленном округе, но эту местность окружали шесть крепостей и три города с постоянным гарнизоном. Напротив, правый берег Рейна в уже восставших округах представлял собой густонаселенное обширное пространство, как бы специально приспособленное благодаря лесам и горам для повстанческой войны.
Итак, помочь восставшим округам можно было только одним путем:
прежде всего, следовало избегать всяких бесполезных выступлений в крепостях и гарнизонных городах;
на левом берегу Рейна надо было произвести диверсию в маленьких городах, в фабричных поселках и сельских местностях, чтобы удерживать в напряжении рейнские гарнизоны;
наконец, надо было бросить все свободные силы в восставший округ правого берега Рейна, распространить восстание на более широкую арену и попытаться создать здесь посредством ландвера ядро революционной армии.
Пусть новоиспеченные прусские мастера по разоблачениям не радуются прежде времени, что я раскрыл здесь заговор, связанный с государственной изменой. К сожалению, никакого заговора не существовало. Вышеприведенные три мероприятия — это не план заговора, а простое предложение, сделанное автором настоящих строк как раз в то время, когда он сам направился в Эльберфельд, чтобы ускорить выполнение третьего пункта. Вследствие распада организации демократической и рабочей партии, вследствие нерешительности и высокомудрой осторожности большинства местных вожаков — выходцев из мелкой буржуазии, — наконец, вследствие недостатка времени, дело не дошло до конспирирования. Если, тем не менее, на левом берегу Рейна все же имела место попытка произвести диверсию, если в Кемпене, Нёйсе и окрестностях начались волнения, а в Прюме цейхгауз был взят штурмом[78], то эти события ни в коей мере не были результатом общего плана, а были вызваны лишь революционным инстинктом населения.
Между тем в восставших округах дело обстояло далеко не так, как воображали в остальной части провинции. Эльберфельд, правда, выглядел совсем не плохо со своими баррикадами, — хотя и крайне беспорядочно и поспешно воздвигнутыми, — со своими многочисленными сторожевыми постами, патрулями и другими группами вооруженных людей, со своим населением, поголовно вышедшим на улицу (отсутствовала только крупная буржуазия), со своими красными и трехцветными флагами[79]. Но в остальном в городе господствовала величайшая сумятица. Мелкая буржуазия посредством Комитета безопасности, образовавшегося в первый же момент, захватила руководящую роль в движении. Но едва достигнув этого, она уже испугалась собственной власти, как эта власть ни была ничтожна. Ее первым шагом было добиться признания законности своей власти со стороны городского совета, т. е. крупной буржуазии, и — в благодарность за любезность городского совета — включить пять из его членов в состав Комитета безопасности, Укрепленный таким способом Комитет безопасности немедленно избавил себя от всех опасных дел, передав заботу о внешней безопасности военной комиссии и сохранив за собой лишь контроль над этой комиссией, чтобы сдерживать и тормозить се деятельность. Оградив себя таким образом от всякого соприкосновения с восстанием, пересаженные на правовую почву самими отцами города, трепещущие мелкие буржуа из Комитета безопасности могли ограничиваться тем, что успокаивали умы, занимались текущими делами, улаживали «недоразумения», усыпляли, откладывали дело в долгий ящик и тормозили всякие энергичные действия под тем предлогом, что необходимо сперва подождать ответа депутациям, направленным в Берлин и Франкфурт. Остальная мелкая буржуазия, конечно, целиком следовала за Комитетом безопасности, призывала повсюду к спокойствию, по возможности мешала всякому дальнейшему проведению оборонительных мер и вооружения и все еще продолжала колебаться относительно того, как далеко должно простираться ее участие в восстании. Только незначительная часть этого класса была полна решимости защищаться с оружием в руках в случае нападения на город, а подавляющее большинство старалось убедить себя в том, что достаточно будет одних угроз, что правительство в испуге остановится перед необходимостью бомбардировать Эльберфельд и пойдет на уступки; в остальном же это большинство на всякий случай оставляло себе путь к отступлению.
В первый момент после начала борьбы крупная буржуазия была поражена, как громом. Ее испуганному воображению рисовались поджоги, убийства, грабежи и невесть какие ужасы. Создание Комитета безопасности, большинство которого составляли городские советники, адвокаты, обер-прокуроры, солидные люди, неожиданно дало ей гарантию жизни и собственности и потому преисполнило ее более чем фанатическим восторгом. Те же крупные купцы, владельцы красилен, фабриканты, которые раньше кричали, что гг. Карл Геккер, Риотте, Хёхстер и т. д. — кровожадные террористы, теперь толпами устремились в ратушу, с лихорадочным жаром бросились обнимать этих мнимых кровопийц и выложили на стол Комитета безопасности не одну тысячу талеров. Само собой разумеется, что когда движение было подавлено, эти же восторженные почитатели и сторонники Комитета безопасности стали распространять самую нелепую и пошлую ложь не только о самом движении, но и о Комитете безопасности и об его членах и с но меньшим жаром благодарили пруссаков за избавление от терроризма, которого никогда и не было. Невинных бюргеров-конституционалистов, как гг. Геккер, Хёхстер и обер-прокурор Хейнцман, снова стали изображать террористами и людоедами, у которых прямо на лбу написано их родство с Робеспьером и Дантоном. Мы, со своей стороны, считаем своим долгом полностью снять это обвинение с вышеназванных благонамеренных мужей. Вообще большая часть крупной буржуазии, с чадами и домочадцами, постаралась возможно скорее перебраться в Дюссельдорф, под защиту осадного положения, и только меньшая, более смелая часть осталась, чтобы защищать свою собственность при всех обстоятельствах. Обер-бургомистр скрывался во время восстания в перевернутой коляске, покрытой навозом. Пролетариат, единый в момент борьбы, раскололся, как только обнаружились колебания в Комитете безопасности и среди мелкой буржуазии. Ремесленники, настоящие фабричные рабочие, часть ткачей шелка решительно поддерживали движение, но именно они, составлявшие ядро пролетариата, не имели почти никакого оружия. Красильщики, здоровенные, хорошо оплачиваемые, мало развитые и потому реакционно настроенные, — как все те категории рабочих, занятие которых требует больше физической силы, чем уменья, — уже с первых дней стали проявлять полнейшее равнодушие. Они были единственными из всех промышленных рабочих, которые продолжали безмятежно работать во время баррикадных боев. Наконец, люмпен-пролетариат, как и повсюду, обнаружил на второй же день движения свою продажность; с утра он требовал от Комитета безопасности оружие и жалованье, после обеда продавался крупной буржуазии, чтобы защищать ее дома, а к вечеру — разрушал баррикады. В целом, люмпен-пролетарии стояли на стороне буржуазии, которая платила им больше всех и на деньги которой они весело проводили время вплоть до конца движения.
Нерадивость и трусость Комитета безопасности, разногласия в военной комиссии, в которой партия бездействия первоначально имела большинство, с самого начала препятствовали всякому решительному выступлению. Уже на второй день началась реакция. Сразу же обнаружилось, что в Эльберфельде можно было рассчитывать на успех только выступая под флагом имперской конституции, только в согласии о мелкой буржуазией. Но, с одной стороны, именно здесь пролетариат лишь совсем недавно вырвался из трясины пьянства и пиетизма, и поэтому даже самые ничтожные представления об условиях его освобождения не успели еще проникнуть в рабочие массы; с другой стороны, он питал слишком большую инстинктивную ненависть к буржуазии, был слишком равнодушен к буржуазному требованию имперской конституции, чтобы с энтузиазмом отстаивать такого рода трехцветные лозунги. В результате партия решительных действий, единственная партия, которая серьезно относилась к делу обороны, попала в ложное положение. Она заявила, что стоит за имперскую конституцию. Но мелкая буржуазия ей не доверяла, всячески поносила ее перед народом, препятствовала проведению всех ее мероприятий по вооружению и укреплению города. Всякий приказ, который действительно мог содействовать укреплению обороноспособности города, немедленно отменялся первым попавшимся членом Комитета безопасности. Каждый филистер, перед дверью которого сооружалась баррикада, немедленно бежал в ратушу и раздобывал контрприказ. Денежные средства для оплаты рабочих, находящихся на баррикадах, — а они требовали только самого необходимого, чтобы не умереть с голоду, — удавалось вырвать у Комитета безопасности только с трудом и в самых ничтожных размерах. Жалованье и продовольствие для бойцов отпускали нерегулярно и часто в недостаточных размерах. В продолжение пяти-шести дней не удавалось провести ни смотра, ни сбора находившихся под ружьем, так что никто не знал, на какое количество бойцов можно рассчитывать в случае необходимости. Только на пятый день была сделана попытка подразделить бойцов, попытка, не увенчавшаяся успехом и основанная на полном неведении относительно имеющихся боевых сил. Каждый член Комитета безопасности действовал на собственный страх и риск. Издавались приказы, которые находились в самом резком противоречии друг с другом и почти все сходились только в том, что увеличивали беспечность и неразбериху и. делали невозможным какой-либо энергичный шаг. Все это окончательно отбило у пролетариата интерес к движению и в течение нескольких дней крупная буржуазия и мелкая буржуазия достигли своей цели — насколько возможно вызвать апатию у рабочих.
Когда я 11 мая приехал в Эльберфельд, там было не менее 2500–3000 бойцов. Но из них надежными были только иногородние подкрепления и немногочисленные вооруженные эльберфельдские рабочие. Ландвер колебался; большая часть его испытывала величайший страх перед каторжными работами. Первоначально таких элементов было немного, но число их увеличивалось вследствие притока нерешительных и боязливых людей из других отрядов. Наконец, гражданское ополчение, которое с самого начала было здесь реакционно и организовано специально для подавления рабочих, объявило себя нейтральным и имело лишь одно желание — защищать свою собственность. Но все это обнаружилось только спустя несколько дней; тем временем часть иногородних подкреплений и рабочих разошлась, число действительных боевых сил таяло в результате того, что движение приостановилось в своем развитии, тогда как гражданское ополчение все более сплачивалось и с каждым днем все более открыто выражало свои реакционные вожделения. За последние ночи оно уже разрушило несколько баррикад. Вооруженные подкрепления, составлявшие вначале несомненно свыше 1000 человек, к 12 или 13 мая уже наполовину сократились, и когда, наконец, был объявлен общий сбор, обнаружилось, что вся вооруженная сила, на которую можно было рассчитывать, составляла самое большее 700–800 человек. Ландвер и гражданское ополчение отказались явиться на этот сбор.
Но этого мало! Восставший Эльберфельд был окружен исключительно так называемыми «нейтральными» населенными пунктами. Бармен, Кроненберг, Леннеп, Лютрингхаузен и т. д. не примкнули к движению. Те из революционных рабочих этих мест, которые имели оружие, ушли в Эльберфельд. Гражданское ополчение — во всех этих пунктах оно являлось простым орудием в руках фабрикантов для подчинения рабочих и состояло из фабрикантов, фабричных надсмотрщиков и из лавочников, всецело зависимых от фабрикантов, — хозяйничало в этих населенных пунктах в интересах «порядка» и фабрикантов. Сами рабочие, вследствие своей большой распыленности по сельской местности, оставались в стороне от политического движения и были частично привлечены на сторону фабрикантов при помощи широко известных принудительных мер и клеветнических сообщений о характере эльберфельдского движения; на крестьян же эти клеветнические сообщения действовали безотказно. К тому же, движение происходило в такое время, когда после пятнадцатимесячного экономического кризиса фабриканты, наконец, снова получили много заказов, а как известно, с рабочими, хорошо обеспеченными работой, не сделаешь революции; это обстоятельство оказало сильное влияние также и в Эльберфельде. Само собой разумеется, что при всех этих обстоятельствах «нейтральные» соседи были всего лишь скрытыми врагами.
Более того! Связи с остальными восставшими районами совсем не были установлены. Время от времени приходили отдельные лица из Хагена; об Изерлоне почти ничего не было известно. Некоторые предлагали себя в качестве комиссаров, но ни одному из них нельзя было доверять. Говорят, что многие курьеры из Эльберфельда и Хагена были задержаны Гражданским ополчением в Бармене и окрестностях. Единственное место, с которым была связь, был Золинген, а там дело обстояло совершенно так же, как в Эльберфельде. Положение там могло быть и хуже, если бы не хорошая организованность и решительность золингенских рабочих, которые, послав 400–500 бойцов в Эльберфельд, все же были еще достаточно сильны, чтобы в своем собственном городе оказывать противодействие буржуазии и гражданскому ополчению. Если бы эльберфельдские рабочие были так же развиты и организованы, как золингенские, шансы на успех были бы совсем иные.
При этих обстоятельствах оставалась только одна возможность; надо было принять некоторые быстрые решительные меры, которые снова вдохнули бы жизнь в движение, привлекли бы к нему новые боевые силы, парализовали бы его внутренних врагов и организовали бы возможно более сильное движение во всем бергско-маркском промышленном районе. Первым шагом должно было быть разоружение эльберфельдского гражданского ополчения, распределение его оружия среди рабочих, затем взыскание принудительного налога для содержания вооруженных таким образом рабочих. Этот шаг означал бы решительный разрыв со всей прежней бездеятельностью Комитета безопасности, вдохнул бы в пролетариат новую жизнь и парализовал бы силу сопротивления «нейтральных» округов. От успеха этого первого шага зависели бы дальнейшие мероприятия, которые имели бы своей задачей добиться получения оружия и из этих «нейтральных» округов, распространить восстание дальше и планомерно организовать оборону всего района. Впрочем, располагая приказом Комитета безопасности и имея в своем распоряжении хотя бы только 400 золингенских рабочих, можно было в один миг разоружить эльберфельдское гражданское ополчение. О мужестве последнего не стоило и говорить.
В интересах безопасности находящихся еще в тюрьме участников майских событий в Эльберфельде, я считаю своим долгом заявить, что все подобные предложения исходили единственно и исключительно от меня. Я настаивал на разоружении гражданского ополчения с первой же минуты, как только начали таять денежные средства Комитета безопасности.
Но почтеннейший Комитет безопасности не имел ни малейшей склонности к таким «террористическим мерам». Единственное, что я провел или, вернее, проделал на свой страх и риск вместе с некоторыми командирами отрядов, — которые все счастливо спаслись и частью находятся уже в Америке, — это то, что мы забрали около восьмидесяти ружей кроненбергского гражданского ополчения, хранившихся в тамошней ратуше. Ружья эти, розданные в высшей степени легкомысленно, попали большей частью в руки склонных к пьянству люмпен-пролетариев, которые в тот же вечер продали их буржуазии. Эти господа буржуа рассылали агентов в парод, чтобы скупить возможно большее число ружей, за которые они платили довольно высокую цену. Эльберфельдекие люмпен-пролетарии продали таким образом буржуазии несколько сот ружей, попавших в их руки вследствие нерадивости и бестолковости импровизированных властей. Этими ружьями вооружили фабричных надзирателей, верных буржуазии красильщиков и т. д., и ряды «благонамеренного» гражданского ополчения усиливались изо дня в день.
На всякое предложение об улучшении обороны города господа из Комитета безопасности отвечали, что все это, дескать, не нужно, что пруссаки не решатся прийти, что они не осмелятся вступить в горную местность и т. п. Они сами отлично понимали, что распространяют таким образом самые нелепые сказки, что город открыт для обстрела со всех окружающих высот даже из полевых орудий, что ничего не сделано для мало-мальски серьезной обороны и что в условиях, когда восстание приостановилось в своем развитии, а пруссаки обладают колоссальным превосходством сил, только какие-нибудь совершенно исключительные события могут еще спасти эльберфельдское восстание.
Между тем прусский генералитет, повидимому, тоже не имел особой охоты начать поход в почти незнакомую местность, во всяком случае пока не будет собрано действительно подавляющее превосходство боевых сил. Четыре открытых города — Эльберфельд, Хаген, Изерлон и Золинген — внушали такое сильное уважение этим осторожным военным героям, что они приказали стянуть из Везеля, Вестфалии и восточных провинций целую армию в двадцать тысяч человек с многочисленной кавалерией и артиллерией, частично переброшенную по железной дороге, и, не осмеливаясь наступать, сформировали за Руром стратегическую группировку по всем правилам военного искусства. Верховное командование и генеральный штаб, правый фланг, центр— все было здесь в наилучшем порядке, как будто перед ними стояла колоссальная неприятельская армия, как будто предстояло сражение с Бемом или Дембинским, а не неравная борьба с несколькими сотнями неорганизованных рабочих, плохо вооруженных, почти лишенных руководителей и предаваемых за спиной теми, кто дал им в руки оружие!
Известно, каков был конец восстания. Известно, что рабочие, которым надоели вечные проволочки, нерешительность, трусость и предательская бездеятельность мелкой буржуазии, ушли, наконец, из Эльберфельда, с намерением пробиться в любую из немецких земель, где имперская конституция могла бы предоставить им какую-нибудь защиту. Известно, каким ожесточенным преследованиям подвергались они со стороны прусских уланов и со стороны натравленных на них крестьян. Известно, что немедленно после их ухода крупная буржуазия опять выползла наружу, велела разобрать баррикады и построила триумфальные арки для приближавшихся прусских героев. Известно, что Хаген и Золинген попали в руки пруссаков в результате прямого предательства буржуазии, и только Изерлон выдержал двухчасовую неравную борьбу с 24-м полком, этим уже нагруженным добычей победителем Дрездена.
Части эльберфельдских, золингенских и мюльгеймских рабочих удалось пробраться в Пфальц. Там они нашли своих земляков, перебравшихся сюда после штурма цейхгауза в Прюме. Вместе с ними они образовали в добровольческом отряде Виллиха роту, состоявшую почти исключительно из жителей Рейнской провинции. Все их товарищи могут засвидетельствовать, что там, где им пришлось сражаться, и, в частности, в последнем решительном бою на Мурге, они проявили большую храбрость.
Эльберфельдское восстание заслуживает более подробного освещения уже потому, что как раз здесь позиции различных классов в движении за имперскую конституцию обнаружились в наиболее ярко выраженном и развернутом виде. В остальных городах бергско-маркского района движение вполне походило на эльберфельдское, но с тем отличием, что там участие или неучастие различных классов в движении не было столь ясным, так как сами классы не были там так резко отделены друг от друга, как в промышленном центре этого района. В Пфальце и Бадене, где почти совершенно отсутствует концентрированная крупная промышленность, а вместе с ней и развитая крупная буржуазия, где классовые отношения более затушеваны, носят более мирный и патриархальный характер, переплетение классов, являвшихся носителями движения, было еще более запутанным. Мы увидим это дальше и увидим вместе с тем, как все эти присоединившиеся к восстанию элементы в конце концов там тоже сгруппировались вокруг мелкой буржуазии как кристаллизационного ядра всего достославного движения за имперскую конституцию.
Попытки восстания в Рейнской Пруссии в мае прошлого года ясно показывают, какое положение может занять эта часть Германии в революционном движении. Окруженная семью крепостями, из которых три являются для Германии крепостями первого класса, постоянно занятая почти третьей частью всей прусской армии, Рейнская Пруссия перерезана во всех направлениях железными дорогами и предоставляет в распоряжение военных властей целый флот грузовых пароходов; при таких условиях рейнское восстание может иметь шансы на успех только при совершенно исключительных обстоятельствах. Только если крепости окажутся в руках народа, жители Рейнской провинции смогут чего-либо достигнуть с оружием в руках. А это может произойти только в том случае, если военные власти, напуганные какими-нибудь мощными внешними событиями, потеряют голову, или же в том случае, если войска целиком или частично примкнут к движению. Во всех других случаях восстание в Рейнской провинции заранее обречено на поражение. Быстрое продвижение баденских отрядов к Франкфурту и пфальцских к Триру привело бы, вероятно, к тому, что восстание немедленно вспыхнуло бы на Мозеле и в Эйфеле, в Нассау и в обоих княжествах Гессен и что еще надежные в то время войска среднерейнских государств примкнули бы к движению. Не подлежит сомнению, что все рейнские войска и, в особенности, вся 7-я и 8-я артиллерийские бригады последовали бы их примеру пли, по меньшей мере, настолько ясно обнаружили бы свое настроение, что прусский генералитет растерялся бы. Вероятно, некоторые крепости перешли бы в руки народа, и если не Эльберфельд, то, во всяком случае, большая часть левого берега Рейна была бы спасена. Все это и, может быть, еще многое другое было потеряно из-за жалкой, мещански-трусливой политики высокомудрого Баденского комитета.