Ф. ЭНГЕЛЬС КРЫМСКАЯ КАМПАНИЯ

Ф. ЭНГЕЛЬС

КРЫМСКАЯ КАМПАНИЯ

Со времени ожесточенного и кровопролитного инкерманского сражения на театре военных действий в Крыму не произошло ни одного сколько-нибудь важного с военной точки зрения события; но тот факт, что наступила зима, а Севастополь не взят, изменил весь характер войны, и сейчас уместно будет сделать обзор всего хода войны с момента высадки экспедиционных войск, чтобы определить, при каких обстоятельствах и с какими перспективами она вступает в предстоящую ей новую фазу. Но прежде всего необходимо добавить несколько слов к нашим прежним замечаниям по поводу последней памятной битвы. Официальные сообщения об этом событии, которые все были напечатаны в нашей газете, отличаются необыкновенной противоречивостью и отсутствием проницательности. Донесение лорда Раглана было явно составлено весьма поспешно. Перепутав фронт своей армии, обращенный к Черной, с фронтом, обращенным к Севастополю, он в этом донесении называет один и тот же фланг своей позиции то правым, то левым, так что по этому документу никак нельзя составить себе ясного представления о том, что собственно произошло. Донесение Канробера столь же расплывчато и туманно, сколь кратко, и поэтому совершенно ничего не дает; что же касается так называемого донесения Меншикова, опубликованного в «Русском инвалиде»[304], то всякий, кто задаст себе труд сравнить его с прежними сообщениями князя Меншикова, сразу увидит, что его писал другой человек. Николай, очевидно, решил, что допустил уже достаточно свободы печати, и поскольку оказалось, что говорить правду, как полагается джентльмену, отнюдь не ограждает его армию от поражений, он счел за благо вернуться к прежней системе лжи. Волей императора обычный ход событий подвергается произвольному толкованию; провалившееся наступление его полевой армии против осаждающих превращается в победоносную вылазку осажденных. Причина ясна: любой отряд, производящий вылазку, должен неизбежно отойти за свои укрепления после выполнения задания; благодаря этому отступление можно объяснить и представить естественным, в то время как при правдивом изложении фактов скрыть позор поражения было бы невозможно.

Нужно сказать, что у Николая есть все основания скрывать обстоятельства этого сражения от своего народа. Ни разу еще со времени Нарвской битвы русское оружие не испытало такой крупной неудачи. А если принять во внимание огромную разницу между русскими под Нарвой и русскими под Инкерманом, между необученными полчищами 1700 г. и вымуштрованной армией 1854 г., следует признать, что, по сравнению, Нарва кажется блестящей страницей в военной истории России. Нарва была первым серьезным поражением поднимающейся нации, решительный дух которой учился побеждать даже на поражениях. Инкерман представляется некоторым симптомом упадка в тепличном развитии, пережитом Россией со времен Петра Великого. Искусственный рост и постоянные усилия, которые делались, чтобы поддерживать внешний блеск цивилизации при варварском уровне страны, по-видимому, уже истощили се и заразили ее своего рода чахоткой. Во всех битвах нынешнего столетия, от Аустерлица и Эйлау[305] до Силистрии, русские показали себя отличными солдатами. Их поражения, когда и где бы они ни имели место, вполне объяснимы; эти поражения, может быть, накладывали пятно на репутацию полководцев, но отнюдь не на честь армии. Теперь же положение совершенно изменилось. Если Балаклава доказала превосходство кавалерии союзников, если осада Севастополя в целом доказывает огромное превосходство их артиллерии, то русская пехота до последнего времени сохраняла свою добрую славу. Инкерман внес ясность и в этот вопрос. Как ни странно, русская пехота утратила свою репутацию в битве, в которой каждый русский пехотинец в отдельности дрался, может быть, храбрее, чем когда-либо. Безграничная посредственность, которая была основной отличительной чертой всех операций этой войны как со стороны русских, так и со стороны союзников, нигде еще не проявлялась столь ярко. Каждый маневр и каждый предпринимавшийся шаг приводил к результату, прямо противоположному тому, на который он был рассчитан. Затевается coup de main [внезапный удар. Ред.], но он превращается в целую кампанию, и даже в зимнюю кампанию. Дается сражение, но плоды победы скоротечны и ускользают из рук победителей менее, чем через неделю. Ведется бой за открытый город с использованием тяжелой осадной артиллерии, но прежде чем доставлен осадный парк, открытый город превращается в первоклассный укрепленный лагерь. Начинается осада; и в тот момент, когда она уже близка к успеху, от нее приходится отказаться, потому что подходит полевая армия, армия, которая вместо того, чтобы одержать победу, терпит поражение. Укрепленная позиция, занятая для борьбы с этой полевой армией, в силу своей малой протяженности превращается для полевой армии в средство обращения осаждающих в осажденных! Так уходит десять недель на ряд усилий, боев, земляных работ, планов и контрпланов; наступает зима, и оказывается, что обе армии, особенно же армия союзников, совершенно к ней не подготовлены; и единственный результат всего этого — колоссальные потери с обеих сторон, а исход кампании по-прежнему далек и неясен.

Силы союзников, переброшенные в Крым, начиная с первой высадки войск и до 5 ноября, не превышали 25000 англичан, 35000 французов и 10000 — 15000 турок, то есть от 70000 до 75000 человек в общей сложности. Когда экспедиция началась, из Англии и Франции пополнений больше не ждали; несколько батальонов и эскадронов находилось в пути, но в вышеприведенные данные они уже включены. Если и удалось в короткий срок подтянуть еще какие-либо войска, то это могли быть только турки; а к туркам, несмотря на Четате и Силистрию, ни командиры, ни войска союзников никогда не питали никакого доверия. Таким образом, по-настоящему надежной частью экспедиционных сил являются 60000 французов и англичан, и только их, в сущности, и следует принимать в расчет. Однако для целой кампании эта армия была слишком мала, а для coup de main — слишком велика. Ее невозможно было быстро погрузить на суда; нескольких месяцев, ушедших на приготовления, было достаточно, чтобы насторожить русских; и если присутствие австрийцев гарантировало Дунайские княжества и Болгарию от нападения русских, оно также гарантировало Бессарабию и Одессу от всякой серьезной опасности; ведь позиция австрийцев находилась на фланге и в тылу обоих этих операционных направлений, и поэтому никакая армия не могла бы продвинуться вперёд без того, чтобы не оказаться у них под ударом.

Таким образом, русские, по-видимому, были уверены, что все эти приготовления направлены против Севастополя; помимо него сколько-нибудь серьезная опасность грозила только Херсону и Николаеву — этим верфям русского флота. Поэтому было ясно, что приготовления русских в Крыму наверняка будут шаг за шагом следовать за приготовлениями союзников. И так оно и было, пока, наконец, намечавшийся coup de main не превратился в настоящую кампанию, осуществляемую, впрочем, — это явствовало уже из того, как она была начата, — крайне неправильно.

Союзники впервые начали постигать истинное положение вещей, когда на Альме им пришлось дать русским отойти с поля битвы в полном порядке, несмотря на то, что они были атакованы значительно превосходящими силами; первоначальный план расстроился, внезапный удар сорвался, возникла необходимость подготовиться к случайностям иного порядка. Тут начались колебания; дни растрачивались понапрасну; наконец было решено идти на Балаклаву, и преимущества сильной оборонительной позиции взяли верх над возможностью быстрого овладения Северной стороной Севастополя, господствующей над городом и являвшейся поэтому пунктом решающего значения. В то же самое время Меншиков совершил примерно такие же ошибки, предприняв свой поспешный марш к Севастополю и не менее поспешный контрмарш к Бахчисараю. Затем последовала осада. Прошло девятнадцать дней, прежде чем батареи первой параллели смогли открыть огонь, и с тех пор положение сторон оставалось примерно равным. Осада осуществлялась крайне медленно и все же отнюдь не верно. Тяжелая работа в траншеях, утомительная служба боевого охранения губительно сказывались на людях, уже ослабленных влиянием непривычного для них климата и смертоносной эпидемией, поэтому ряды союзников редели с неимоверной быстротой. Их генералы, которые рассчитывали в худшем случае на обычный урон, неизбежный в военных кампаниях, были обескуражены столь чрезмерными потерями. А медицинская и интендантская службы, особенно у англичан, оказались в полнейшем беспорядке. Со своих позиций союзники видели богатую Байдарскую долину, где в изобилии имелись крайне нужные им припасы; однако проникнуть туда они не решались. Они не могли рассчитывать на быстрое прибытие подкреплений, а русские подходили со всех сторон. Тут произошло сражение 25 октября. Русские одержали верх, треть кавалерии союзников была уничтожена. Затем последовало сражение 5 ноября, в котором русских оттеснили, но союзники понесли такие потери, каких им вторично было не выдержать. С тех пор и полевая армия русских и осаждающая армия союзников проявляют пассивность. Осада Севастополя, если она вообще осуществляется, ведется pro forma [для вида, формально. Ред.]. Вряд ли кто станет утверждать, что тот вялый, беспорядочный огонь, который союзники ведут с 5 ноября, способен нанести какой-либо ущерб оборонительным сооружениям города или даже помешать русским восстанавливать то, что было разрушено до этого. Если осада будет возобновлена, ее наверняка придется" начинать заново, с той лишь разницей, что батареи союзников, возможно, будут выдвинуты на несколько сот ярдов ближе к укреплениям, чем в начале первой осады, если только огонь из города в сочетании с непрерывными атаками со стороны Инкермана не окажется сильнее огня союзников и не уничтожит их более выдвинутые батареи.

И вот теперь, в начале декабря, союзники оказались в краю холодных зим, плохо снабженные одеждой и оборудованием, которое помогло бы им пережить это ненастное время года; ослабленные, несмотря на все полученные и еще находящиеся в пути подкрепления; понесшие огромные потери людьми; втянутые в борьбу за достижение таких целей и такими методами, о которых они и не предполагали и к которым они совершенно не подготовлены; не добившиеся ничего, ровным счетом ничего, кроме сознания индивидуального и тактического превосходства своих солдат над солдатами противника. В настоящее время они, должно быть, уже получили подкрепление в количестве 20000 солдат, главным образом французских, и ожидают новых пополнений; но если вспомнить, какими трудностями и проволочками сопровождалась первая переброска союзников в Турцию, если вспомнить также, что почти все транспорты, использовавшиеся для перевозки первой армии, были задержаны и что для войск, отправляемых на Восток в настоящее время, нужно найти новые суда, то можно заключить, что в течение некоторого времени после прибытия вышеупомянутых 20000 солдат крымская армия не получит существенных пополнений. Таким образом, силы союзников теперь составляют приблизительно 55000—60000 человек, из которых треть еще совсем недавно вела уютную гарнизонную жизнь и будет вынуждена перенести суровые испытания, прежде чем она привыкнет к лишениям бивачной жизни под зимним крымским небом. На деле, после катастрофы, постигшей английские и французские транспорты во время ужасного шторма 14 ноября, эти пополнения могут оказаться не столько усилением для армии, сколько обузой. Однако нельзя утверждать, что эта катастрофа принадлежит к разряду тех роковых непреодолимых бедствий, которые даже при самом тщательном составлении планов нельзя было ни предусмотреть, ни предотвратить. Шторм 14 ноября был вполне, естественным в это время года явлением, и то же можно сказать о бедствии, постигшем флот союзников. Самое время отплытия крымской экспедиции, после трех месяцев томительных и непонятных проволочек, сулило бури и крушения, гибель судов, экипажей, солдат и припасов. Более того, организаторов этой необычайной кампании неоднократно предупреждали о несчастных случаях, неизменно сопровождающих плавание по Черному морю в это время года. Следовательно, они и несут ответственность за все, даже за катастрофу 14 ноября, явившуюся для войск союзников пугающим напоминанием об участи, постигшей армию Наполеона во время его московского похода. Лондонская газета «Times» полагает, что 14 ноября союзники потеряли в разных пунктах Крыма тысячу человек, «не считая тех, которые попали в руки к казакам». По сообщениям той же газеты,

«прекрасный новый винтовой пароход «Принс», водоизмещением в 2700 тонн, отплыл на днях в Балаклаву, имея на борту 46-й полк, всю зимнюю одежду для войск, ведущих осаду, в том числе 40000 шинелей, фланелевые костюмы, белье, носки и перчатки, говядину, свинину и прочие припасы, лазаретное имущество для Скутари и большое количество ядер и снарядов для продолжения осады. Все это погибло. Затонул также «Резолют» с 900 тонн пороха. По-видимому, в один момент было уничтожено все необходимое для продолжения осады и для защиты войск от суровой зимы; и даже если просто удовлетвориться тем, чтобы удержать позицию на высотах перед Севастополем, то все же мы не в состоянии справиться, это совершенно ясно, с нашим злейшим врагом — с наступающей зимой».

Хотя Крым является почти обособленной частью Российской империи и хотя войска, посланные против армии союзников, не смогли их вытеснить, когда их было только 35000, никто не станет утверждать, что эти 60000 союзных войск достаточно сильны, чтобы устоять против всех войск, какие Россия может выставить против них в будущем. У русских в Крыму имеется шесть пехотных дивизий и одна резервная, то есть около 100 батальонов (помимо морской пехоты и матросов, которых мы не принимали в расчет ни для той, ни для другой стороны). Эти 100 батальонов, половина которых провела убийственную 18-месячную кампанию на Дунае, едва ли насчитывают больше, чем 50000—60000 солдат; все русские полевые войска, включая кавалерию, полевую артиллерию и казаков, превосходят силы союзников лишь на каких-нибудь 10000—15000 человек. Но если правда, что к Перекопу движется корпус Лидерса, или еще 49 батальонов, то есть от 20000 до 25000 солдат (ибо они тоже оставили треть своего людского состава на Дунае), если в том же направлении сосредоточиваются еще какие-нибудь резервы из новых формирований, русским может очень скоро представиться удобный случай нанести решительный удар, а поскольку превосходство моральное, физическое и тактическое лишь недолго остается таковым против численного перевеса при более или менее равносильном командовании, исход кампании можно считать весьма сомнительным. С другой стороны, если необычайно суровая зима прервет всякие военные действия, то армии союзников ее заведомо не смогут выдержать.

Этот обзор положения дел в Крыму только оправдывает сомнение и недоверие, с которым мы встретили известие о том, что Австрия присоединилась к западным державам. Ясно, что подробно изложенные нами обстоятельства не такого порядка, чтобы вывести венский кабинет из обычного для него состояния нерешительности; с другой стороны, непрочное положение британского кабинета и необходимость замаскировать огромную неудачу на Востоке видимостью каких-то других серьезных достижений, являются вполне достаточным основанием для того, чтобы раздуть значение скромного соглашения, превратив его в грандиозный наступательно-оборонительный союз[306]. Возможно, что в этом мы ошибаемся; но нашим читателям известны причины того, почему мы придерживаемся такого мнения, и время покажет, является ли это хваленое присоединение Австрии к союзникам фактом или уловкой, специально предназначенной для использования на ближайшей сессии парламента.

Написано Ф. Энгельсом 4 декабря 1854 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4272, 27 декабря 1854 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые