4. Фэнтези и процесс познания

Движению по контурам сознания соответствует овладение определенными Протоколами мышления — формализованными правилами, снижающими информационное сопротивление и гармонизирующими процесс коммуникации. Биовыживательному контуру соответствует Протокол знаков и сигналов тела, эмоционально–территориальному — Административный Протокол, предельным воплощением которого является воинский Устав. На семантическом контуре работает Научный (нейролингвистический, семантический) Протокол. В области социальных отношений, задаваемых 4?м контуром, он должен быть дополнен Конфликтологическим. Но высшая творческая мыслекоммуникация «живет» лишь на уровне Метафорического Протокола, который может быть инсталлирован только вместе с пятым контуром сознания. Сейчас нащупываются контуры последнего Квантового Протокола, действенного на 6?м контуре.

Может быть, сказать, что фэнтези задает основы Метафорического Протокола, было бы и неверно, но, во всяком случае, она весьма способствует его усвоению.

Находит свое место фэнтези и при инсталляции формализованных «очищенных» форм мышления. Вообще любопытно, что «чистое мышление» весьма литературно.

Обыденное мышление, работающее с предметным миром, опирающееся на традицию или личный опыт, конкретное, рефлексивное, материалистичное, целенаправленное, описывается классической литературой.

Научное мышление, оперирующее абстрактными категориями, использующее неопределенное, но важное понятие доказательства, опирающееся на логику и математику, представлено интеллектуальным детективом.

Сложнейшее диалектическое мышление, содержащее встроенную идею развития, работающее с противоречиями, фундированное на законы диалектики и мыследеятельностную методологию, появляется в некоторых произведениях поздней, рафинированной научной фантастики.

Фэнтези в меру своих сил и возможностей пытается представить триалектическое мышление, то есть небинарные противоречия, небинарные логики, ситуационное развитие, сценирование, «книга перемен»[123].

Сложную креативную систему коммуникации, в которой четко фиксированы формы мышления, протоколы общения и переходы между ними, можно назвать «знаниевым реактором».

Такой реактор является человеко–машинной системой и состоит из «смысловыделяющих элементов» (СВЭЛов) системы охлаждения, исполняющей также роль «информационного трансформатора», системы «ввода–вывода», системы безопасности, системы кондиционирования и оболочки реактора.

СВЭЛы работают на Метафорическом Протоколе (в идеале, с выходом на Квантовый Протокол). Система охлаждения использует Научный Протокол, причем разные ее «лепестки» фиксируют различные формы Мышления. Устройство «ввода–вывода», связывающее систему с Заказчиком, применяет Конфликтологический Протокол. Система безопасности ограничивает деятельность СВЭЛов, защищая их от перегрева. Как и у любой другой службы безопасности, ее деятельность построена на Административном Протоколе. Система кондиционирования обеспечивает восстановление СВЭЛов и использует, в частности, Телесный Протокол. Наконец, оболочка реактора создает весь рабочий режим, что заставляет людей, ее составляющих, быстро перемещаться как по лестнице протокольности, так и между формами мышления. Здесь, как, впрочем, и в СВЭЛах, нужны «очень особые люди».

Знаниевый реактор является на сегодня наиболее мощной системой креативной генерации, превосходящей по своим возможностям все модификации методов мозгового штурма, управляемого творчества (в ТРИЗ-РТВ), интенсивного мышления (организационно–деятельностные игры, «шарашки», «закрытые» города и лаборатории, фабрики мысли). Но знаниевый реактор весьма капризен, небезопасен в обращении, требует от людей не только определенной психологической и коммуникационной грамотности, не только значительного объема «просто знаний», но и высокой пассионарности, которая возникает только вместе с «неудобной», «острой» онтологией. Именно такая онтология служит реакторным топливом: при работе реактора она разрушается но ее острые осколки проникают в других людей, проблематизируя их, заставляя предъявить и затем преодолеть в деятельности их собственную онтологическую идентичность. В конце концов, по формулировке Дельгядо: новое знание возникает на пересечении дисциплинарности с онтологией — только там не только накоплено достаточно много знаний, чтобы они могли достраивать себя, но наличествует еще и прикрепленная к человеку или группе людей форма организации этих знаний, позволяющая сразу же включать новое в определенную картину мира — верифицировать его, найти ему место, кооптировать в систему деятельностей.

Можно без большого преувеличения сказать, что «острые онтологии» сейчас весьма востребованы. А роль фэнтези в «проектировании и производстве» людей с такой онтологией велика, тем более что фэнтези, по–видимому, является той градой, которая способствует формированию высших Протоколов общения и наиболее сложных форм мышления.

Так что в Серых горах действительно нет и не предвидится золота. Но есть все основания утверждать, что там есть уран — топливо для знаниевых реакторов. И, возможно, еще цирконий для их оболочек.

Политическая борьба и политические партии в фантастике[124]

Фантастическая литература, работающая с абстрактными моделями, связанными с Текущей Реальностью через исследуемую проблему, и провозглашающая одним из направлений своего развития исследование Будущего не могла игнорировать темы политической борьбы политических партии и партийного строительства Для фантастической литературы характерно несколько весьма отличных мотивов использования политической тематики Выделим основные из них.

• Утопии и антиутопии. В них новые общественно–политические отношения являются основной сюжетообразующей линией. В этих произведениях строятся предельные идеальные модели общественного устройства. Типичные авторы Т. Мор, Ф. Бэкон, Т. Кампанелла, Е. Замятин, О. Хаксли Д. Оруэлл, И. Ефремов.

• Политический памфлет. В этом жанре часто используются фантастические приемы. Этот жанр обычно критикует общественно–политический строй конкретного государства, зачастую — и отдельных исторических персонажей. Характерные примеры — М. Е. Салтыков — Щедрин, «История одного города», Дж. Свифт.

• «Социальная фантастика», в которой исследуются те или иные варианты возможных социально–политических отношений. От утопий и антиутопий отличаются тем, что используют «непредельные» (рабочие) социальные модели. Характерный пример — «Град обреченный» А. и Б. Стругацких.

• Романы, претендующие на «вселенскую полноту» описания мироздания. Здесь в числе прочих важных элементов достаточно подробно изложены и социально–политические отношения, зачастую нестандартные. Характерным примером является, например, Барайярский цикл Л. М. Буджолд.

В фантастической литературе представлены, хотя и на очень разном уровне рассмотрения, политические партии и течения почти всех известных нам типов.

Первичные партии античных и средневековых республик: фарисеи и саддукеи, демократы и аристократы оптиматы и популяры, гвельфы и гибеллины — нельзя сказать, чтобы мировая фантастика совсем уж не касалась соответствующих проблем, вопросов и исторических периодов, но вот о политической жизни и борьбе в античных и средневековых обществах написано очень мало. Связано это, по всей видимости, со сложностью темы. Писатели–историки, такие как Л. Спрэг де Камп, И. Ефремов, Л. Вершинин, предпочитали другие исторические периоды. Авторы, занимающиеся «золотыми веками» ранних демократий, либо писали детские исторические сказки (что было просто), либо «взрослые» реалистические романы (что хорошо оплачивалось). Да и не интересовала писателей фантастов, так или иначе работающих со Средневековьем или Античностью, политическая борьба тех времен.

У П. Шумилова в «Одиноком драконе»[125], первой повести «драконовского цикла», дело происходит в альтернативном почти классическом Средневековье — с тем исключением, что управляется оно Церковью гораздо жестче, чем это было в Текущей Реальности. Один из героев книги, Том Болтун, рассказывает Дракону:

«Несколько умных людей и сотня молодых, горячих молокососов решили чуть потеснить церкачей у кормила власти. Задумано было хорошо. В недрах их бюрократической машины организовать параллельную структуру власти и постепенно перелить в нее всю силу Потом перейти на модель правления Римской империи. Сенат, народные трибуны, партии синих и зеленых, поливающие друг друга грязью во имя торжества справедливости».

Ничего из этой затеи не получилось, и, надо полагать, к лучшему. Во всяком случае, в поздних произведениях цикла, когда на Земле уже построено сложное постиндустриальное общество людей и драконов и есть очень хорошо продуманная Конституция, о политической борьбе нет и речи. Вернее, она происходит на каком–то очень низовом уровне общества и явно не на том, где принимаются реальные решения.

«— Разуй глаза. Мастер. У людей какой тип государственной системы?

— Демократия…

— А у драконов?

— Да что ты с глупыми вопросами?

— С глупыми? Ты хоть раз в выборах участвовал? Хоть в человечьих, хоть в наших? Тебе хоть раз повестку присылали?

Ошеломленно смотрю на Анну. Конечно, я домосед Но чтоб проголосовать, не нужно выходить из дома. Достаточно сесть за компьютер.

— Какой же у драконов строй?

— А я знаю? То ли феодализм, то ли коммунизм, то ли анархия.

< …>

— Если ты помнишь, мы должны были уладить этнический конфликт между первой и второй волной поселенцев на Корбуте. И тем, и другим все до лампочки надоело Нужен был лишь предлог, чтоб объединиться, не потеряв лицо Анна дала такой предлог. Пообещала расселить всех по разным планетам, а эту своей властью уничтожить Теперь все объединились на защиту планеты от драконов.

— Но ведь это еще хуже

— Как ты любишь говорить, отнюдь. Они ведь «отстояли» свою планету. А победители могут быть снисходительны к побежденным. К тому же через четыре месяца на свет случайно выплывут документы, в которых будет сказано, что драконы проводили план, разработанный их собственными временными военными правительствами. Военные правительства будут отстранены от власти, и в результате выборов будет избрано единое демократическое правительство Могу показать список портфелей и их будущих носителей. Народу будет не до драконов.

— Узнаю руку Анны. А не сорвется?

— Обижаешь. Сценарий ее, но расчетная часть — моя! Все артисты выучили роли назубок. Некоторые захотят сыграть по своим нотам, но это тоже заложено в сценарий. Просто они об этом не знают».

У К. Приста в «Опрокинутом мире»[126] изображу классическая средневековая аристократическая республика с цеховой системой производства. Тема борьбы партий в произведении не затрагивается, но есть Совет есть политическая борьба и, следовательно, должны быть структуры, организующие и направляющие эту борьбу.

Заметим, что этот момент является единым для самой разной фантастики: существует некий выборный или назначаемый коллективный орган принятия решений (Мировой Совет у А. и Б. Стругацких, например или Совет Летателей у Дж. Мартина и Л. Таттл в «Шторме в Гавани Ветров»[127]), в этом Совете решается судьба поколений, кипят нешуточные страсти, проводятся голосования… и при этом не создается никаких даже временных, организующих структур — партий. Ну, не любят фантасты писать о партийной борьбе! Это еще как–то объяснимо для советских авторов, но совершенно загадочно для западных.

Для того чтобы закончить историю античной и средневековой политики в фантастике, упомянем повесть В. Забирко «Вариант»[128], где действие происходит в развитой рабовладельческой Империи, «Возвращение короля»[129] Л. Вершинина и классическую «Загадку Прометея» Л. Мештерхези[130]. Венгерский писатель изображает борьбу «партии войны» и «партии мира» в Микенах времен Геракла:

«Итак, что могло скрываться за раздорами Атрея и Фиеста? Просто жажда власти, как утверждает мифология? И на этот раз я считаю вероятным, что народная память сохранила истинную суть. Итак: жажда власти. Но ведь для того, чтобы постичь власти, нужен лагерь — союзники, сторонники. А для этого — какая–то программа. Иная, чем у соперника. Обратимся хотя бы к выборам в Америке! Обе партии ничем друг от друга не отличаются. Действительно ничем, даже хотя бы настолько, насколько разнятся две крупнейшие партии Англии Следовательно, они в самом деле борются исключительно за власть, доходы, официальные посты, за вполне переводимое на деньги «влияние». Однако же в честь выборов они непременно стряпают какую–нибудь отличающую их от соперников программу. Полагая, что с ее помощью сумеют побелить. Определенные силы, интересы — классовые, сословные групповые — стояли и за борьбой Атрея и Фиеста. И эти интересы следовало сформулировать в программе, обрисовать цель.

Почему бы нам не предположить, что различие их программ тождественно политическим воззрениям, которые разделили тогда Элладу на два лагеря? Обратимся к фактам.

Экспедиция «Арго» около 1240–1235 годов до нашей эры Акция партии мира.

Египетская авантюра около 1230 года. Акция партии мирового господства. Оканчивается позорным провалом.

Война с амазонками в 1219–1218 годах. Акция партии мира.

И вот теперь, после предательства Калханта и предсказания, верх берет партия войны, чья программа–минимум — незамедлительная Троянская война. Однако война временно отодвигается: троянцы не оказывают Микенам такой любезности — не нападают первыми. Межпартийные раздоры, надо думать, временно отступают за кулисы.

1208–1207 годы: первое нападение дорийцев. Здесь обе партии, скорее всего, выступают вместе. После победы же напротив, верх берет, ссылаясь на континентальную опасность, партия мира. Атрея убивают.

1204 год: с помощью военного путча Тиндарея микенский трон достается Агамемнону, Фиеста изгоняют, возможно и убивают.

Вероятно, таких поворотов и зигзагов было больше даже намного больше. Это лишь то, что мы знаем. Но и из этого ясно, что Атрей спал и видел мировое господство, следовательно, был на стороне партии войны. Фиест же — я не стал бы называть его вождем миролюбивых сил, он явно им не был, — Фиест опирался на партию мира.

Из кого состояла та и другая партии? Я имею в виду не главных действующих лиц — те в большинстве своем часто меняли окраску.

Разобраться тут довольно трудно. Развивающиеся сельские города были, как правило, на стороне партии мира. Не все — в Спарте, например, из дома честолюбца Тиндарея вышли главные выборщики военной партии. Города, достигшие вершины богатства, раздираемые социальными противоречиями и надеявшиеся заглушить недовольство, снизив цены на рабочую силу благодаря массовому притоку новых рабов, были, конечно, за войну. Опять–таки не все, Пилос, например, колебался. Нестор все еще высчитывал: что даст ему больше — война или свободное мореплавание?

Большая часть аристократии была на стороне партии войны. Средние слои — земледельцы, торговцы, ремесленники — под угрозой военного призыва стояли за партию мира (разорение дома — наверняка, военная добыча — то ли будет, то ли нет). Но и они не все. Например, кузнецы, изготовлявшие оружие, нимало не возражали против войны. И тем не менее, как во все времена, партия мира была более народна, демократична».

Весьма неожиданный поворот темы дается у В. Когана и Л. Романовича в неопубликованных романах «Ярость математиков» и «Всадники Университета», где изображается совсем уже необычный вариант средневековой демократии — государство-Университет, ведущее непримиримою борьбу с религиозным Орденом. Глава Университета — ректор — естественно, выборная должность. Но это — и военная должность. Другими словами, у В. Когана и Л. Романовича изображена феодальная военно–научная демократия как основа политической и экономической системы страны.

Партии и клики в императорских режимах

Этой теме повезло намного больше (вероятно, из–за любви фэнтези к средневековым, a science fiction — к постиндустриальным Империям). Напомним, что Империи бывают монархическо–тоталитарными — в них политическая борьба концентрируется в придворных кликах — и монархическо–демократическими. Для последних характерна та или иная форма Имперского (императорского) Совета и часто — активная политическая борьба вокруг этого Совета.

В западной фантастике темой политической борьбы в созидающихся и гибнущих Империях подробно занимался А. Азимов[131]. Первоначальные демократические и квазидемократические режимы с неизменностью сменяет Империя. В конце концов, эта Империя — эмблемой ее были Звездолет и Солнце — становится господствующей силой в Галактике, а столичная планета Трантор объявляется общегалактическим управляющим блоком, включающим 40 миллиардов администраторов разных уровней. Но система велика и ненадежна, управление постоянно дает сбои, жесточайшая борьба за власть расшатывает устои Транторианского галактического государства (эта борьба регулярно приобретает вид войны придворных клик), и вот уже X. Селдон, великий ученый–психоисторик, пророчит конец Галактики:

«— Я осведомлен и о настоящем положении вещей, и о прошлом Империи. Не желая высказывать неуважение к суду, я могу утверждать, что знаю немного больше, чем любой из присутствующих здесь, в этом зале.

— И вы предсказываете полную катастрофу?

— Ее предсказывает математика. Я не хочу высказывать никаких моральных суждений. Лично я очень жалею, что это должно произойти. Даже если допустить, что Империя — дурной метод правления, чего я, кстати, не говорю, та анархия, которая последует за падением, будет намного хуже».

В «Конце Вечности»[132] того же А. Азимова галактическая империя создана не в пространстве, а во времени. Императора нет, есть очередной всемирный (в данном случае, «всевременной») Совет, принимающий решения об изменении истории. Как обычно, в отсутствии явной политической борьбы, такой способ управления приводит к возникновению и борьбе клик, кризису управления и полному распаду системы.

Монархически–тоталитирные Империи, по мнению фантастов, не жильцы на этом свете!

Неожиданное воплощение имперская монархическая идея обрела в творчестве Вячеслава Рыбакова, создавшего в 1992 году самую значительную «альтернативную утопию» — роман «Гравилет «Цесаревич»»[133]. Петербургский писатель рисует действительно впечатляющую модель вероятностной России, избежавшей октябрьского переворота 1917 года. Вячеслав Рыбаков, в сущности, возродил в современной России монархическую утопию и первым подошел к идее имперского вектора развития России. Но наш особый интерес к его книге привлекает попытка автора дать новое направление деятельности известных (и в Текущей Реальности одиозных) политических партий и течений. И русский коммунизм, и германский нацизм изображены в романе В. Рыбакова не как политические доктрины, но как религиозные учения. Соответствующие Партии приобретают многие черты рыцарских орденов.

«— Скажите, Князь. Ведь вы коммунист?

— Имею честь, государь.

— Дает ли вам ваша вера удовлетворение»?

— Да.

— Дает ли она вам силы жить?

— Дает, государь.

— Как вы относитесь к другим конфессиям?

— С максимальной доброжелательностью. Мы полагаем, что без веры в какую–то высшую по отношению к собственной персоне ценность человек еще не заслуживает имени человека, он всего лишь чрезвычайно хитрое и очень прожорливое животное. Более того: чем многочисленнее веры — тем разнообразнее и богаче творческая палитра человечества. Другое дело — как эта высшая ценность влияет на поведение. Если вера в своего бога, в свой народ, в свой коммунизм или во что–либо еще возвышает тебя, дает силы от души дарить и прощать — да будет славен твой бог, твой народ, твой коммунизм. Если же вера так унижает тебя, что заставляет насиловать и отнимать, — грош цена твоему богу, твоему народу, твоему коммунизму».

Девятью годами позже, в рамках литературного проекта–сериала «Евразийская симфония. Плохих людей нет»[134] тот же писатель (под псевдонимом Хольм ван Зайчик) предложил еще один вариант альтернативной России — образованная в XIII веке Ордусь, своеобразный симбиоз восточной и русской культур.

И конечно, наиболее полное описание партийной борьбы в условиях монархическо–демократической Империи создала Л. Буджолд. В ее «Барраярском цикле»[135] Император Барраяра правит, причем правит абсолютно (формально его права не ограничены) в условиях очень сложной демократической политической процедуры. Высшая власть на Барраяре — не Генштаб, тем более, не Министерства, даже не Регент (впоследствии премьер–министр Эйрел Форкосиган), а Император в Имперском Совете. В «Гражданской кампании» все содержание романа сведено к борьбе за голоса, к поиску противоречий между основными политическими партиями «консерваторов» и «прогрессистов», к сложной «игре сил и престолов». В известном смысле, «Гражданская кампания» — путеводитель по парламентским методам политической борьбы в условиях абсолютной монархии. По крайней мере, в фантастических мирах и временах.

Классические «позиционно–платформенные» политические партии

Они много где есть, начиная с «Машины различий»[136] Б. Стерлинга и У. Гибсона. Назовем «альтернативу» С. Льюиса «У нас это невозможно»[137], где Ф. Рузвельт терпит поражение на съезде Демократической партии США, к власти приходит «Лига забытого человека», в короткий срок искореняет демократию (приняв несколько поправок к Конституции — воистину, прав был Р. Хайнлайн, когда заметил: «Трудно даже сосчитать, сколько политических систем сменила наша Америка за последние двести лет — и все при практически неизменной Конституции») и выстраивает в США тоталитарный режим германского типа. Назовем еще одну «альтернативу» _ роман «Семь дней в мае» Ф. Нибела и Ч. Бейля[138], где практически все действие разворачивается в Белом доме и вокруг него, герои живут в плотном политическом пространстве и «не забывают о будущем»:

«Там, наверху, Президент убеждал вас в интересах всей страны. Здесь, внизу, я буду действовать в интересах своей партии».

Огромное значение имеет классическая политическая борьба в ряде произведений Р. Хайнлайна. Упомянем для полноты роман П. Гринвея «Человек, который похитил королеву и распустил парламент»[139].

А. Азимов подробно писал о классических политических партиях и соответствующей политической борьбе в «авроровском» цикле[140] и в «Основании»[141].

В «Основании» Терминус в течение всей своей истории предстает представительной демократией. (Правда, в течение какого–то времени власть Мэра была наследственной, но этот период завершился катастрофой и завоеванием, вспоминать о которых жители Основания не любили.) Разумеется, партии в разное время были разные, но, как всегда в фантастике, их можно различать по признаку «консерваторы» и «прогрессисты». Нетривиально следующее:

Во–первых, у А. Азимова описана — и весьма благожелательно — классическая «управляемая демократия». Когда Советника Тревиза арестовывают, он пытается сослаться на свой авторитет:

«— Я пред… представитель большого числа избирателей, мэр Брэнно… не сомневаюсь, что они разочаруются в вас…»

Во–вторых, Терминус сам по себе является ширмой, «силовым блоком» истинной управляющей структуры, представляемой менталами–психоисториками «Второго Основания»[142]. А вот там — ничего похожего на выборы (в нашем смысле слова), да и на политическую борьбу (опять–таки в нашем смысле слова):

«Когда два Спикера Второго Основания общаются друг с другом, их язык не похож ни на что в Галактике. Он скорее язык стремительных жестов, чем слов, главное тут — определить рисунок менто–обмена.

Посторонний услышит мало или вообще ничего, но за короткое время можно обменяться множеством мыслей, и их не узнает никто, кроме другого спикера.

Язык спикеров выигрывал в скорости и утонченности, но проигрывал в том смысле, что, пользуясь им, почти невозможно замаскировать свои истинные мысли».

На «Авроре» — также не совсем обычный вариант демократии. Обязанности Председателя Совета (в романе «Роботы Утренней Зари» ее занимает человек в преклонном возрасте 331 года) заключаются в том, чтобы прекращать в зародыше всякую политическую борьбу, оказывая давление на слабейшую из фракций:

«Если я не вмешаюсь, вы, д-р Амадейро, и вы, д-р Фастальф, под влиянием упрямства и даже мстительности станете обвинять друг друга в чем угодно. Наши политические силы и общественное мнение тоже безнадежно разделятся, даже раздробятся… к бесконечному вреду нашему.

Я убежден, что в этом случае неизбежная победа Фастальфа будет весьма дорогостоящей, поэтому моей задачей как Председателя будет склонить голоса в его пользу с самого начала и усилить давление на вас, д-р Амадейро, и на вашу фракцию, чтобы вы приняли победу д-ра Фастальфа с елико возможным достоинством, и я сделаю это прямо сейчас… для блага Авроры».

Ввиду тривиальности темы классических политических партий в фантастике оборвем перечисление, сделав исключение для двух миниатюр В. Бахнова[143].

В рассказе «Пятая слева» одна высокоразвитая цивилизация, издав для этого сборник правил и исключений из них, занимается прогрессорской деятельностью на слаборазвитых планетах. Получается это не очень хорошо:

«Учитывая вышеизложенное, я спрашивал, не стоит ли на время искусственно притормозить прогресс, как разрешается 668?м исключением из 123?го правила. На это вы совершенно справедливо заметили, что согласно 6699?му параграфу данное исключение становится правилом только после соответствующего решения Сената. А обратиться в Сенат мы не можем, потому что подобная просьба была бы на руку сиреневым, по–прежнему выступающим против нашей экспедиции!»

В конце концов, «сиреневая оппозиция» в Сенате победила, что дало возможность втихую свернуть проект и «списать» затраченные на него средства — вполне респектабельное применение демократии и партийной борьбы в фантастике.

В рассказе «Пари» партии (в данном случае — литературные) создают группы компьютеров (МУТы), изначально запрограммированных на создание текстов, но не владеющих более никакой информацией ни о себе, ни об окружающем мире.

«И в сей трудный час тот самый МУТ № 7, который давно уже почивал на лаврах первооткрывателя темы ничегонезнания, выступил с новыми программными стихами.

— Я не знаю, о чем писать, — заявил МУТ № 7, — но я горжусь этим абсолютным незнанием и не соглашусь поменять его на какие–то сомнительные знания. Ибо то, что мне не о чем писать, является свидетельством моего таланта.

И едва появились эти стихи, как электронные литераторы разделились на МУТов и НЕОМУТов, и искусственная литература, выбравшись из тупика, понеслась по столбовой дороге.

НЕОМУТы в своих произведениях страстно и многословно обвиняли МУТов в незнании знаний.

А МУТы, не уступая своим литературным противника ни в страсти, ни в многословии, с гордостью утверждали, что они, МУТы, знать ничего не хотят!

Литературная жизнь забила ключом. И если до раскола горестных произведениях МУТов не было именно горести, а в яростных критических нападках — ярости, то теперь страсти бушевали в полную силу.

Появились конфликты, а вместе с ними такие новые для искусственной литературы жанры, как эпиграмма («Сочиняет МУТ с волнением МУТное произведение»), приключенческая повесть («Храбрый МУТ в лагере НЕОМУТов»), драма («Мут полюбил НЕОМУТку и под ее влиянием перевоспитался и порвал с мутовшиной») и, наконец, сценарий (все вышеназванное, переработанное с учетом киноспецифики)».

Партии «ленинского типа» (партии нового типа)

Тема тоталитаризма всегда была интересна фантастике, и «партии нового типа» (ленинские) представлены в ней очень широко. Начать, разумеется придется с Дж. Оруэлла[144], причем имея в виду не только «1984», Но и «Скотный двор». Нельзя не упомянуть и «Каллокаин» К. Бойе[145]. «Очаг на башне»[146] В. Рыбакова лишь слегка касается темы партийной жизни в реальном СССР, зато первая часть «Прощания славянки с мечтой»[147] — «Тибетский опыт в условиях реального коммунизма» — ставит «управляющую и вдохновляющую силу» в самый центр повествования.

Весьма нетривиальный образ «партии нового типа» создан у К. Еськова в «Последнем кольценосце», где описываются отдельные элементы социальной архитектуры общества, образованного бессмертными толкинскими эльфами.

Самая значительная утопия 30?х годов принадлежит Яну Ларри. «Страна Счастливых»[148] (1931) выделяется на общем фоне более высоким художественным уровнем. Внешне мир Ларри мало отличается от таких же счастливых миров, придуманных в 20?е, — здесь так же царствует счастливый труд, так же ликвидированы границы, а человечество шагнуло в космос. Но есть и принципиальное отличие: утопия Ларри — динамична, в ней присутствуют конфликты, ее населяют живые люди, обуреваемые страстями и противоречиями.

Присутствует в повести и публицистическая заостренность. Страной Счастливых управляет экономический орган — Совет Ста. И вот два лидера Совета, два старых революционера, Коган и Молибден, выступают против финансирования космической программы. Прогрессивная общественность восстает и, разумеется, побеждает. Прав Л. Мештерхези: всегда есть две партии. Даже если формально она одна, с неизменностью возникает борьба двух позиций — консервативной и прогрессистской. Прогрессисты, конечно, побеждают. Раньше или позже.

В образе усатого упрямца Молибдена без труда угадывался намек на «главного фантаста мира», так что остается только удивляться, каким чудом книга смогла проскочить сквозь заслон цензоров. Впрочем, довольно скоро «Страна Счастливых» была изъята из продажи и библиотек, а спустя десять лет писатель был арестован и по обвинению в антисоветской пропаганде провел 15 лет в лагерях.

Из общего числа романов о тоталитарных партиях выделяется «Диктатор»[149] Сергея Снегова, законченный автором незадолго до смерти (1994) и вышедший 1996 году. Действие романа разворачивается в параллельном мире, объятом пламенем разрушительной войны. Любопытно «альтернативное» развитие технологий, в частности основой сельского хозяйства является глобальное управление погодой (также активно применяемое в военном деле), а вместо сжигания нефтепродуктов используется «сгущенная вода».

Астрофизик Александр Гамов ненавидит войну и мечтает о всеобщем мире. Для этого он вместе с друзьями, такими же интеллигентами, устраивает военный путч, свергает законное правительство Латании и, захватив власть, железной рукой наводит в стране порядок: борется с преступностью, карая не только преступников, но и членов их семей; безжалостно расправляется с политическими противниками как внутри страны, так и в сопредельных государствах, — словом, ведет себя так, как и подобает себя вести нормальному диктатору, незаконно захватившему власть и решившему облагодетельствовать человечество.

После завершения войны и «стабилизации политической обстановки» выяснилось, что не было никакой диктатуры, а Гамов разыграл из трагедии фарс: в действительности массовые репрессии были театрализованной фикцией.

Тем не менее Гамов считает себя виноватым в преступлениях против человечества и требует для себя суда.

Если «Гражданская кампания»[150] Л. Буджолд — путеводитель по политическим реалиям «управляемых демократий», то роман С. Снегова является учебником по тоталитарным и посттоталитарным партиям: особенностям их взаимодействия, социальной базе, роли лидеров.

Современные и постсовременные партии

Авторам не удалось найти в фантастике примеров «флеш» — партий, да и партий посттоталитарного «имиджевого» типа там немного. Хочется упомянуть, скорее кино: «Хвост вертит собакой» — типичный пример классической «серьезной» политтехнологии. В юмористической форме эту тему рассмотрел В. Пелевин в «производственном романе» «Generation «П»»[151].

Весьма нетривиальная управленческая структура описана Д. Симмонсом в «Падении Гипериона»[152]: альтинг, всеобщий электронный (сетевой) парламент, учитывающий в реальном времени все позиции и все голоса по любому вопросу.

У Дж. Мартина в сериале «Путешествия Тафа»[153] рассказывается о планете, религия которой строго запрещала все формы ограничения рождаемости, что приводило мир к перманентным экологическим кризисам и катастрофам. На этой планете политическая борьба структурировалась двумя партиями, имеющими различные проекты развития (проектные партии новейшего типа в нашей терминологии). Экспансионисты предлагали решить проблему военной экспансией, а технократы — совершенствованием производительных сил самой планеты. Эта борьба «лучшего с хорошим» (в парадигматике коммунистических утопий) только чудом не привела к общей планетарной гибели.

В целом «новейшие партии», к сожалению, очень слабо представлены в фантастике, да и в реалистической литературе тоже.

Партии и политическая борьба в утопических и примыкающих к ним моделях Будущего

Кратковременная хрущевская «оттепель» подарила Советскому народу новые надежды и планы на будущее. В НФ «оттепель» наступила довольно рано — в 1957 году, когда, всего за несколько месяцев до запуска первого искусственного спутника Земли, на страницах журнала «Техника молодежи» вышел роман И. Ефремова «Туманность Андромеды»[154]. Всеволод Ревич отметил: «Ефремов написал вовсе не коммунистическую — в нашем смысле слова — утопию… В меру сил он написал общечеловеческую утопию». Отдалив мир будущего на тысячелетие, писатель совершил беспрецедентную попытку изобразить радикально новое человечество — не просто отличное от нас интеллектуально, но и с принципиально иной этикой. Ефремовский мир — подчеркнуто космополитичен, он лишен не только государственных границ, но национальной самоидентификации. Заслуживает огромного уважения смелость Ефремова, с которой он взялся охватить все стороны человеческой деятельности и жизни — от прорисовки инфраструктуры и достижений науки, до сугубо гуманитарных сфер, как то педагогика, культура, досуг, любовь и т. д. Согласно исторической концепции произведения, современная история продолжилась эрой Мирового Воссоединения, в которую ликвидируется политическая жизнь, образуется общий язык и достигается победа в «борьбе за энергию». Этот период достаточно прочно ассоциируется с понятием «коммунизм». Однако история на этом не заканчивается — на смену ему приходит эра Общего Труда, за которой следует эра Великого Кольца, объединение людей разных планет.

Если Ефремов раздвинул горизонт коммунистической утопии, то А. и Б. Стругацкие населили эту самую утопию живыми людьми, которых не хватало в «Туманности Андромеды». Бесспорно, цикл новелл «Возвращение. Полдень XXII век»[155] (1962) — одна из лучших панорам далекого будущего, созданных в советской литературе В сущности, Стругацкие написали не просто утопию, а Историю Будущего. Центральным звеном новой социальной структуры является институт воспитания детей профессионалами, а не родителями. Следует отметить, что миры Стругацких имеют стандартную, отличную от утопий Ефремова, этику и эстетику, что делает их гораздо «человечнее», ближе к современному читателю.

Любопытна попытка Вадима Шефнера изобразить в романах «Девушка у обрыва» и «Лачуга должника»[156] гармоническое общество XXII века. Наряду с утопиями Ефремова и Стругацких это одна из лучших и самых живых утопических картин советской литературы. Шефнеровский роман — яркий пример гуманитарной утопии, нарочитая несерьезность которого заметно выделяет это произведение. Шефнера мало волнуют научные достижения будущего (хотя один из главных героев — ученый, открывший Единое Сырье аквалид, что привело цивилизацию к абсолютному благополучию), в центре его внимания — человеческие отношения, которые совсем не изменились. Разве что ругательства вышли из употребления и алкоголиков стало поменьше (их автор остроумно окрестил словом «Чепьювин» — т. е. Человек Пьющий Вино). В юмористических красках писатель изображает сложности обновления общества. Например, вместе с деньгами Всемирный Почтовый совет решил отменить и почтовые марки, а их коллекционирование признано «пережитком, не приносящим человечеству никакой пользы». Разумеется, это вызвало решительный протест со стороны многочисленных филателистов. Встречаются и другие курьезы, связанные с отменой денежных единиц, — роботы–официанты, не приученные к «халяве», стали обслуживать клиентов менее добросовестно.

Из попыток создать масштабную коммунистическую утопию стоит упомянуть и роман–эпопею Сергея Снегова «Люди как боги» (1966–1977)[157]. Стремясь облегчить восприятие социально–футурологических идей, автор использовал жанр космической оперы.

Любопытно социально–технологическое устройство этого общества. Каждый человек имеет собственную кибернетическую систему, обеспечивающую непрерывную связь с центральным компьютером и ответственную за его безопасность.

«Спорить с Охранительницей бессмысленно. Отключить ее — на всех планетах считается серьезным проступком, на Земле же с ее строгим режимом это попросту неосуществимо <…> Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и необдуманных шагов, а если меня что–то гложет, разве она не докапывается до причин неполадок и упадка духа, и маленькая, не больше меня самого, часть Большой ставит их перед всем обществом как важную социальную проблему, если, по ее критерию, они того заслуживают».

Эдакая доброжелательная версия «Большего брата» и «Страж–птицы». И ведь что интересно: система «Охранительниц» никоим образом не психична. Охранительница связана с Большой Академической Машиной, которая содержит формальные ответы относительно «правильно–неправильно», «этично–неэтично». И эти ответы могут быть изменены сознательной волей людей, что и просходит в конце первого тома романа. Поэтому в системе Снегова можно говорить как об абсолютной диктатуре (причем в отличие от оруэлловского «1984 г.» здешний телескрин считывает не поступки, а мысли, и можно быть уверенным, что он «не сломается»), так и об абсолютной демократии, так как решения в критических ситуациях принимают люди — и едва ли не методом консенсуса. Как всегда, модель Снегова — уникальна и ни к чему не сводима[158].

Другие талантливые произведения этого времени посвяшены обществу будущего: «Мы — из Солнечной системы» (1965) Г. Гуревича[159], «Глоток Солнца» (1967) Е. Велтистова[160], «Скиталец Ларвеф» (1966) Г. Гора[161], «Гость из бездны» (1962) и «Гианея» (1965) Г. Мартынова[162], «Леопард с вершины Каллиманджаро» (1972) О. Ларионовой[163].

Уже к 1970?м утопия практически исчезла с литературного небосклона, закончившись вместе с «оттепелью» Вскоре после публикации был запрещен «час Быка» И А. Ефремова (1968)[164]. В этом произведении люди «Эры встретившихся рук» вступают в контакт с социумом, давно утратившим связь с остальным человечеством и находящимся под властью тоталитарного режима. Десятилетие спустя А. и Б. Стругацкие разрушат внешнюю благость «Полдня…» убийством Льва Абалкина в «Жуке в муравейнике»[165]. Немногим позже автор «розовощекого» романа «Путешествие длиною в век»[166] (1963) В. Тендряков напишет антиутопию «Покушение на миражи» (1983)[167].

Следует отметить роман В. Аксенова «Остров Крым»[168], впервые изданный в 1981 году в США. В нем рассматривается Крым (в фантастической реальности романа — остров), который так и не был захвачен большевиками. Аксеновский Крым — осколок старорежимной России, развивающейся по капиталистическому пути.